ВЕРТОГРАД
ПЕРЕВАЛ
Русский на Востоке
Эту рукопись я обнаружил в своих бумагах, когда в очередной раз разбирал завалы и избавлялся от лишнего хлама. Такие чистки я провожу периодически и обычно предаю огню все, что вообще способно гореть. Когда начал читать тетрадь, неожиданно увлекся. Речь шла о моем восхождении пятнадцатилетней давности на Карагандинский перевал. И хотя с тех пор я изменился, на многое смотрю по-другому, но решил рукопись эту не только пощадить, но и представить на суд читателя.
Сон
Вот как все началось. Я проснулся с ощущением усталости и облегчения, как будто гора свалилась с плеч. Вся комната была залита ярким светом, солнечные зайчики весело прыгали по голубым обоям. Мир все еще казался мне нереальным, поскольку я пребывал в состоянии полусна-полуяви.
– Сон какой-то дурацкий приснился, – сказал я жене. – Вроде бы все как в жизни, но в жизни такого не бывает.
– Ну и что же тебе приснилось, чего не бывает в жизни? – поинтересовалась Валя, вылезая из-под одеяла.
– Видел себя в больнице, стоящей в ущелье на берегу горной речки. К реке идет обрыв, метров, наверное, тридцать высотой, совершенно отвесный. Вода шумит, низвергается водопадами. Потом увидел себя на берегу внизу обрыва и будто бы из больницы падает и разбивается возле моих ног человек.
Что за больница, никак в толк не возьму. Там были большие палаты с высокими потолками. Я во всем белом хожу по больничным коридорам, а вокруг много людей с восточными лицами – то ли узбеки, то ли таджики. Понимаешь, мелочи такие снились: будто в ванне купаюсь, а защелка на двери без бобышки. Или молодые симпатичные девушки в белых халатах дают таблетки, а на пакетике написано «Суфаров». Стихи во сне сочинял, совершенно непонятные. Про тебя тоже, между прочим, сочинил.
– Ну-ка, почитай, – оживилась жена. – А то ты мне еще ни одного стихотворения не написал.
– Сейчас, если вспомню. Вот слушай:
Мои друзья ушли на перевал,
Взлетели ввысь подобно синим птицам.
Вот только затянулся мой привал,
Четвертый день лежу один в больнице.
Четвертый день сгораю от тоски,
От боли и печали по любимой,
И жжет горячий пульс в мои виски
Среди людей в больнице нелюдимой...
– Ну а как же молодые симпатичные девушки в белых халатиках? – поинтересовалась жена, поджав губы.
– Да ну, Валя, какие еще девушки: мне там не до девушек было. Понимаешь, все они говорили на непонятном языке. А русские слова так смешно коверкали, когда разговаривали.
И вот еще одно стихотворение вспомнил, написанное в больнице:
Поскольку счастья в жизни нет,
А есть неотвратимость бед,
Не верю в сказочный рассвет
К закату жизни.
Лишь верю в чистое добро,
Да в то, что есть на свете Бог,
Да, что предписано судьбой,
То все же выйдет.
Хотя я не берусь понять
Слепой судьбы событий ряд,
Причину бед, стихий, утрат,
Безумной страсти.
Но жизнь у каждого одна,
И будет ли она полна,
Добра иль зла, иль холодна –
Все в нашей власти.
– Чего это ты так пессимистично настроен: «нет счастья в жизни», а я? – обиделась моя молодая женушка.
– Так счастья без тебя нет. К тому же и горя, как видно, я хапнул много.
– Когда успел?
– Во сне и успел. А дальше вообще белиберда приснилась. Как будто едем с одним молодым парнем на белой легковой машине по горной дороге. Внизу пропасти километровые, речки даже не видно. Водитель такой балагур, весельчак, всю дорогу мне анекдоты травил. А я, помню, все боялся, что мы разобьемся, постоянно был наготове, держался за ручку двери, чтобы в случае чего выпрыгнуть из машины. И ты представляешь, высоко в горах, на обочине дороги, прямо на краю пропасти, увидел, как несколько человек в национальных одеждах сидят на ковре, ноги калачиком, дыни, арбузы кушают. Один аксакал, лет ста, наверное, от роду, одет был в полосатый халат, тюрбан на голове, абсолютно седая борода развевается на ветру. А в машине у них сидела такая же древняя бабка с волосками на подбородке: кутается в шаль и, ты представляешь, курит огромную козью ножку. Ну, приснится же такое!
И вот машина несется, а из-под колес вдруг взлетает белый голубь. Причем эта картина повторяется трижды, как будто несколько дублей передо мной прокрутили. И ты понимаешь, голубь почему-то каждый раз не вверх летел, а вниз, в землю. К чему бы это?
– Не знаю, – зевнула Валюха. – Не забивай ты голову всякой ерундой, мало ли что приснится!
– Ну как же, голубь – ведь он Святой Дух символизирует, – пытался разгадать я сон.
И долго еще потом ломал голову над символичностью тройного видения голубя. «Не погибну ли я в скором времени? – думал я. – Не пойдет ли моя душа в ад?» Уж больно невеселое предзнаменование.
* * *
Через полгода, в июле 1989-го, вдруг неожиданно для меня решился вопрос с моей поездкой на Фанские горы. Перед этим сорвался поход на Западный Тянь-Шань. Жена была в положении, трудно ходила первенцем, и я старался поддержать ее морально. Но Валя – сама альпинистка, мы с ней и познакомились-то на Кавказе, на Всероссийских соревнованиях по горному туризму. И прекрасно понимала, как мне трудно провести лето без гор. Так что, когда наши друзья собрались на Фаны, жена дала мне «добро». Мы оба были уверены, что до родов еще целый месяц. Не сомневались, что родится мальчик, и даже имя ему подобрали – Александр, Сашка. В последующие дни я не раз горько пожалел, что оставил жену, да и перед походом сомневался.
– Господи, нужно ли мне идти в горы? – наверное, в сотый раз я обращался к Богу, надеясь получить благословение.
И хотя строгого запрета – предчувствия беды – не было, но не было и того ощущения легкости, которое бывает обычно перед удачным походом. «Все обойдется, жить будешь», – приблизительно такой слышался ответ, который меня вполне устроил.
В группе меня первоначально записали тринадцатым участником. Несчастливое число. В походы обычно по тринадцать человек не ходят. Туристы хоть и смелые люди, но народ суеверный. А на меня цифра «тринадцать» вообще наводит ужас, но перед самым походом один из туристов отказался от участия, и нас осталось двенадцать человек.
Улетали мы в Среднюю Азию в самом начале августа, когда в Сыктывкаре пошел первый снег. И вот из зимы, из минусовой температуры, мы попали в сорокаградусную ташкентскую жару. Там по местному радио услышали, что в Таджикистане сразу в нескольких местах начались военные выступления оппозиции против существующего режима. Но в то радужное перестроечное время и в страшном сне не могло присниться, что развалится Союз, что все среднеазиатские республики создадут свои независимые, горящие в пламени боестолкновений государства и на их территории появятся американские военные базы.
Из Ташкента наша группа на автобусе отправилась до Самарканда. Затем высоко в горы нас забросили на грузовике. До места доехали уже глухой ночью в сплошной темноте, сидя на своих рюкзаках, в открытом кузове, по извилистой горной дороге. Яркая луна освещала силуэты гор.
На следующий день мы тронулись в путь по большой горной долине. У всех ребят в первый же день в легкой форме появились признаки горной болезни: тошнота, расстройство пищеварения, общее недомогание. Изнуряющая жара выжимала из нас все соки, испепеляла на месте – многие обгорели. Но то, что открывалось нашим глазам, искупило все издержки акклиматизации. Огромные остроконечные вершины, высотой под пять тысяч метров, сияли на солнце белизной ледниковых шапок, так что глаза слезились от ослепительного света. Упоительной чистоты и свежести воздух, чистейшие и весело звенящие ручьи. Солнечные широкие долины. Парковая зона, состоящая из вечнозеленых лесов: стройных кипарисов и огромных плакучих ив, свисающих к воде своими длинными косами. Но главной достопримечательностью Фанских гор являются, конечно же, живописные озера: Искандер-Куль, Малые и Большие Алудинские, Алоо и другие.
Понравились нам и перевалы с красивыми скальными предперевальными взлетами, до полукилометрового набора высоты, где единички (начинающие альпинисты) ходят со страховкой. На пятый день маршрута мы подошли к перевалу Караганда, высота которого четыре с половиной тысячи метров. Не самый сложный, он не был и прост для восхождения, особенно для нашей группы, состоявшей наполовину из девчат. Так получилось, что мы проходили его два дня. У большинства наших девушек физическая подготовка была недостаточной для Памира. А тут еще погода как назло испортилась...
Рюкзак
Ночевали мы на леднике.
Еще с утра светило яркое солнце, было полное безветрие. Небо было чистое, ничто не предвещало изменения погоды, как вдруг из долины потянул пронизывающий ветер. Внизу ущелья появились темные тучи, картина совершенно непривычная для жителей равнины. Здесь, на высоте четырех тысяч метров, ветер нагонял тучи снизу, а не сверху, как в городе. Свинцовая громада росла на наших глазах, превращаясь в пугающее чудовище. Оно с удивительной быстротой сожрало дальние отроги гор и стало наползать на наш лагерь, скрывая из виду ближние горы. Еще с вечера в душе моей поселилось гнетущее предчувствие надвигающейся опасности. И теперь эту перемену погоды я воспринял как дурной знак.
За три часа без веревок мы почти поднялись до перевала. Но для того, чтобы взять его, нужно было пройти самый трудный предперевальный взлет, метров сто двадцать крутого ледникового склона. Вдвоем с Саней Кононовым – руководителем нашей группы – мы пошли навешивать перила. Саня – здоровенный детина, под два метра ростом. Ноги, как ходули, сорок пятого размера. После него по снегу идти – милое дело, ступени делает огромные, идешь словно по лестнице. Хорошо, что выпавший снег не сдуло ветром – не надо рубить ступеней во льду. Правда, есть опасность схода лавины. Вчера ночью прямо перед нашими палатками с соседнего перевала сошла одна. А мы как раз отмечали день рождения у Вали Коваленко. Пели песни под гитару, смеялись, шутили, как вдруг услышали надвигающийся и пугающий шум. В один миг все притихли, не зная, в какую сторону бежать от опасности, но, слава Богу, лавина до нас не дошла, а только потрепала воздушной волной палатки. Отделавшись легким испугом, через минуту мы продолжили веселье, правда, теперь стали петь на полтона тише.
При подъеме на перевал, чтобы не вызвать лавину, мы с Саней старались как можно ближе прижиматься к скалам. Уже бросили две веревки, и я выпускал товарища на последние пятьдесят метров. Крутизна была такая, что было непонятно, как на столь отвесном склоне держится снег. Саня уходил вверх вертикально, красиво работая. Как полный жизни бычок, он врубался в голубой снег, только снежные брызги разлетались в разные стороны. Из ноздрей валил пар. Я не успевал выдавать ему веревку. Вот он совсем ушел в голубое небо, скрывшись за перегибом горного хребта.
– Осталось пятнадцать метров, – кричу вдогонку, – десять... пять.... Далеко еще там до перевала?
– Рядом, выхожу на скалы, – доносится с небес приглушенный голос Кононова.
Я глядел себе под ноги и следил за веревкой, как вдруг услышал крик командира: «Камни!..» Огромные булыганы неслись на меня где-то всего в десяти метрах. Глаза мои от ужаса буквально полезли из орбит. «Камни!» – заорал я идущей внизу группе и буквально перед самым камнепадом успел отскочить в сторону на длину страховочного репшнура. Три или четыре огромных каменюки, величиной с хороший чемодан, сбив рюкзак, просвистели около моих ног. Рюкзак повис на страховочном репе. Прыгая по склону, камнепад прошелся рядом с остальными участниками, которые находились чуть в стороне от его траектории...
– Женя, как ты, живой? – услышал сверху Санин голос.
– Живой, все нормально. У тебя осталось еще пять метров веревки.
– Делай станцию, поднимайся ко мне. Страховка готова, – донесся ответ.
Застраховав конец веревки на вкрученном в ледник ледобуре, я стал готовиться к подъему. Тем временем тучи закрыли все ущелье и приблизились к нам вплотную. И уже не казались грозным, черным чудовищем, а, скорее, выглядели, как пушистые белые барашки, смешные и влажные. Ветер усилился. Туман на глазах все густел и густел, причудливыми формами стелился по склону, завивался вьюнами вокруг скал, заползал во все щели, а потом вытянутыми извилистыми лентами устремлялся вверх на перевал. Я нагрузил веревку, проверил страховку. Все в порядке! Подтащил на репшнуре рюкзак, снял его со страховочного карабина и стал привычным, отработанным до автоматизма движением забрасывать на плечи...
* * *
Как вдруг случилось непредвиденное: ручка на рюкзаке оторвалась, он выскочил у меня из рук и стал падать на склон. Все происходило как в замедленном кино. Время, наверное, раз в десять, если не в двадцать, стало течь медленнее обычного. Я видел, как мой рюкзак медленно-медленно падает. За это время у меня в голове пронеслась тысяча мыслей и вариантов, как можно предотвратить неминуемое. Можно было схватить его в полете или прыгнуть на него, когда он упадет на склон, или прыгнуть, когда полетит вниз, но все эти идеи мой мозг отвергал по причине того, что осуществить их было совершенно невозможно.
Вот я вижу, как рюкзак ударяется об склон и медленно-медленно начинает скользить вниз по леднику. Переворачиваясь в воздухе, он с каждым ударом все больше набирал скорость. Вот пролетел мимо остальных участников группы, перепугав их до полусмерти. Они решили, что это падает человек, послышались визги и крики девчат. Далее, прыгая по склону, рюкзак развязался в воздухе и все его содержимое веером по одному предмету на огромной скорости стало разлетаться по леднику на сотни метров. Я следил за этой завораживающей картиной, не в силах оторвать взгляда. Некоторые из моих вещей поднимались высоко вверх и парили в воздухе. Настоящий фейерверк. «Хорошо, что развязался, – подумал я, – а то бы улетел до конца склона, а так легкие вещи по одной затормозили в снегу».
Что делать? «Может, плюнуть на все, – подумал я, – столько пахоты, пока я все соберу, пока поднимусь, группу заторможу. А время идет, погода портится». Но тут же я устыдился этой слабовольной мысли. По навешенным перилам быстро спустился на восемьдесят метров вниз. Прошел по набитым ступеням крутой участок склона. Когда ледник стал выполаживаться, я повернул к своим вещам. До них оставалось метров двести-триста. Можно было это расстояние пройти в кошках, страхуясь ледорубом. Но, оценив крутизну склона, я почувствовал, что смогу значительно сэкономить время и силы, просто скатившись. Что я и сделал, периодически переверчиваясь к склону лицом и зарубаясь ледорубом, чтобы не разогнаться слишком сильно.
Пока я собирал вещи, пока уложил в рюкзак, прошло с полчаса. Всех дальше улетел фотоаппарат. Я его нашел рядом с камнем, который как раз стоял на перегибе склона, за ним опять начинался крутой сброс. Туда, в эту пропасть, улетел мой майонез, с той самой линии, которую мы перед походом запустили в производство вместе с моими друзьями-туристами. Так что банка майонеза, выпущенная в Сыктывкаре, так и осталась лежать замороженной где-то на памирском леднике. Быть может, потомки лет через пятьсот найдут ее и смогут по достоинству оценить этот специфический сыктывкарский продукт.
Собрав вещи, я уложил их в рюкзак и стал подниматься к ребятам. Видимость резко ухудшилась, крупными хлопьями повалил снег. Когда подошел к первой станции, с нее уходил последний участник. Теперь я стал замыкающим. Мне приходилось ждать, когда освободится веревка, и после прохождения трудного участка маркировать ее, снимать станцию и упаковывать все снаряжение: веревки, карабины и ледорубы в рюкзак. Трудно идти первому, но и последнему ничуть не лучше. Тем более после таких испытаний. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Сейчас мне приходилось делать то и другое. После того, как я снял вторую станцию, упаковал карабины и намокшие веревки, рюкзак стал просто неподъемным. Набитые в ледовом склоне ступени замела разыгравшаяся пурга, лишь веревка указывала путь в белом месиве. Наконец я поднялся до последней станции. Вот оно – это злополучное место, где меня чуть не сбило камнями. Сверху через порывы ветра то и дело доносились крики: «Женя! Женя!» Как выяснилось позже, я ослышался. Саня Кононов предложил помолиться кто как может. Вспомнилось только «Харе Кришна». Увы, в конце восьмидесятых знание других – настоящих – молитв было редкостью.
Как белка-летяга
Быстро собрав последнюю станцию, я стал подниматься на перевал. «Раз-два-три, раз-два-три», – отсчитывал я свои шаги, работая как заведенный автомат.
Наконец, измученный трудным подъемом с непомерно тяжелым рюкзаком, я вышел к ребятам. В тот момент у меня было только одно желание: упасть в снег и забыться на несколько часов крепким сном.
– Женя, ну как, все нашел, ничего не улетело? – спросил Вова Туляев.
– Да пошел ты! – неожиданно сорвалось у меня с языка.
Настроение было препаршивейшим, голова раскалывалась на части, от усталости подкашивались ноги. Сил не хватило даже на то, чтобы сказать: «Да отстань, Вовка, не видишь, сил нет, устал как собака». Веселое настроение в кругу друзей сменилось гробовым молчанием. Такого от меня никто не ожидал. Хорошо еще не сказал, куда идти. Я свалился на рюкзак и несколько минут приходил в чувство, ощущая тягостное молчание группы.
– Да я и сам еще не знаю, все нашел или нет, – отдышавшись, стал оправдываться я, извиняясь за свое неспортивное поведение. – Знаю, что майонез точно улетел.
– Жалко, вкусный майонез был, – попробовала разрядить обстановку Люда Смолева. Последнее время она симпатизировала мне, я тоже испытывал к ней теплые чувства и сейчас был очень благодарен за поддержку. Тут же меня стали ободрять и другие ребята. «Пусть последующие группы вспомнят нас добрым словом, – услышал я. – Пусть думают, что здесь прошли буржуи». Смех стер остатки напряжения.
* * *
Между тем ветер на перевале поменял направление. Он стал дуть из ущелья, в которое нам предстояло спускаться. Два ветровых потока сталкивались лбами на перевале, образовывали снежные вихри и белые бороды из тумана и устремлялись вверх, словно два огромных белых змея, переплетаясь между собой.
Мне протягивали сало, сахар, шоколад и остывший чай, который превратился в чифирь. Все съестное я затолкал в рот и стал медленно жевать, не ощущая никакого вкуса. Чтобы побыстрее все провалилось в желудок, стал запивать горьким и противным чаем. И вдруг почувствовал себя так отвратительно, как никогда прежде. Голова закружилась, меня замутило, перед глазами поплыли какие-то синие круги. Меня стошнило. Рвало жестоко, выворачивая всего наизнанку.
Снова все притихли. Перед ребятами, особенно перед девчонками, было ужасно стыдно.
– Ну как ты? – спросил Саня, когда меня перестали душить спазмы.
– Да все нормально, – и я не врал. Мне действительно стало легче. Голова просветлела, захотелось снова жить.
– Ну что, будем спускаться?
– Пошли, – и мы начали спуск с перевала. Но настоящий кошмар ждал впереди.
Сколько раз я участвовал в восхождениях, нередко был руководителем группы и всегда мог перебороть обстоятельства. Но тут с самого начала попал в колею такого невезения, что выбраться из нее так и не удалось.
Ветер в ущелье, по которому мы спускались вниз, дул, как в аэродинамической трубе: сбивал с ног, забивал глаза снежной пылью, рассекая лицо до крови снежной крошкой. Белая мгла сгустилась до сумерек, так что в нескольких метрах ничего не было видно. Мохнатый снег пошел сплошной стеной. К тому же началась гроза. Молнии полосовали ущелье, сверкая перед глазами. Раскаты грома сотрясали горы, вызывая лавины и камнепады. Через некоторое время снег сменился крупным градом. Он больно бил по лицу, по рукам, по всему телу. Всем ребятам стало по-настоящему жутко, и каждый, наверное, подумал, что мы никогда не выберемся из этого ада.
Короткая полоска осыпи, которая вела вниз вдоль отвесных скал с самого перевала, метров через пятьдесят кончилась и вышла на очень крутой открытый ледник. Он уходил вниз метров на сто. Такие участки проходятся только с навесной веревкой. Мы бросили первые перила, по которым я спустился первым. Посередине ледника увидел внизу набитые ступени и решил спускаться по ним дальше. Но метров через десять ступени потерялись, я остался на голом леднике совершенно незащищенным.
За мной еще никто не спускался, видимо, ребята пережидали грозу. А я застрял без веревки посреди ледника. Вокруг происходило настоящее столпотворение: гремел гром, сверкали молнии. Слева в белой мгле послышался сход лавины. «Надо спускаться, иначе сдует или собьет камнями», – завертелось в голове. Развернулся лицом к склону, встал на четыре точки (в руках ледоруб и крюк, на ногах кошки) и стал спускаться, пробуя зарубиться на твердом натечном льду. Получалось это с трудом. Лед оказался настолько твердым, что даже острые зубья кошек скользили по нему, как по маслу, совершенно не цепляясь. Чувствуешь себя, как вошь на лысине, только дунь – и полетишь в пропасть. «Камикадзе, дурак, балбес, ну куда полез, чего тебе, жить надоело?» – ругал я самого себя. С грехом пополам спустился еще метров на десять и посмотрел вниз. Осталось, наверное, метров тридцать крутизны, дальше склон выполаживался, превращаясь в небольшую воронку.
Ноги от перенапряжения дрожали и уже не держали на склоне.
«Нет, надо скатываться, иначе все равно сорвусь», – решил я. И сделал то, чего ни один альпинист в подобной ситуации делать, наверное, не должен. По крутому, едва ли не отвесному склону я покатился на кошках, едва тормозя ледорубом, и, как на лыжах в слаломе, ловко лавировал между вмороженными камнями. Это был смертельный трюк, но у меня не было другого выхода. Все попытки погасить скорость оказались неудачными. Я разгонялся все сильнее и вот уже полетел вдоль склона, не касаясь поверхности, как белка-летяга маневрируя между глыбами. На бешеной скорости меня вынесло на снег, я перевернулся в воздухе и зарубился, наконец, на склоне. Успел вовремя, потому что сразу передо мной в леднике оказалась закрытая трещина. Я даже сбил с нее снег, и она открылась, пугая черной зияющей многометровой пустотой. Я бросил в трещину камень, он пролетел секунды две и булькнулся в воду. Ого! Наверное, где-то на глубине двадцати метров в леднике течет река. Далеко бы пришлось лететь. Трещину пришлось обойти, прижавшись к скалам. Выйдя на край чаши, я сбросил рюкзак и пошел встречать группу.
Что со мной?
Ребята проходили ледник на страховочных перилах, прижимаясь к скалам, по оставленным предыдущими группами вбитым крючьям. Ветер между тем неистовствовал, пронизывая до костей, забирал последнее тепло. Меня начало знобить. В суматохе я забыл надеть запасной жилет и пуховку – они остались в рюкзаке. Время тянулось бесконечно. Я уже весь посинел от холода, когда ко мне первой спустилась Тамара. Сначала спустили девчат, чтобы они не замерзли на скалах. Я принимал их одну за другой и отправлял по последней веревке вниз. После того, как вся группа преодолела этот ужасный участок и мы вышли на безопасное место, пурга успокоилась, тучи разогнало, небо просветлело и выглянуло солнце. Как будто погода нам специально устроила это испытание, пока мы проходили перевал.
Впереди до открывшейся морены, где должны были быть первые стоянки, оставалось еще километра три пути по леднику. Огромные ледовые трещины и сбросы преграждали путь. Мы преодолевали их, страхуя друг друга, работая в связках по трое. «Слава Богу, пронесло, – подумал я, когда уже в темноте мы вышли на первые стоянки. – Неужели предчувствие опасности, которое весь день меня не отпускало, заключалось только в камнепаде и улетевшем рюкзаке?»
Увы, это было только начало.
Е.Суворов
(Окончание следует)
 | назад |
| вперед |  |
