ТЕЛЕВИДЕНИЕ И МЫ

ПРАВОСЛАВИЕ НА ЭКРАНЕ

Беседа с победителем Всероссийского конкурса православных телепрограмм
2003 года тележурналистом Татьяной Холодиловой

В мае минувшего года в московском Свято-Даниловом монастыре по благословению Святейшего Патриарха состоялся VIII фестиваль «Православие на телевидении». В фестивале, посвященном 100-летию прославления преподобного Серафима Саровского, приняли участие 110 телевизионных фильмов и программ из России, Украины, Белоруссии, Молдавии и Литвы.

Жюри под председательством митрополита Сергия и члена телеакадемии Игоря Беляева признало победителем в номинации телепрограмм и вручило золотую медаль циклу «Истоки» на канале «Коми гор» (г.Сыктывкар). С его автором тележурналистом Татьяной Холодиловой беседует наш корреспондент.

Конкурс

– Татьяна, ты представила на фестиваль те самые «Истоки», что шли у нас по местному каналу?

– Да, но только в доработанном виде – мы их сократили, добавили видеоряд. Мы хорошо представляли, сколько времени жюри приходится проводить за просмотром видеоматериала. И если ты привез 40-минутную передачу, а попала она не в начало, а в конец просмотра – ей не быть победителем уже только потому, что уставшее жюри не досмотрит и не воспримет.

– Выходит, на победу в таких конкурсах влияют очень субъективные вещи?

– Однажды случилась такая история (а я несколько раз участвовала в подобных конкурсах). Мы представляли телефильм «Дорога за облака» – про восхождение к Поклонному кресту на главную вершину Урала. И все шло к тому, что у нас будет как минимум призовое место, нам члены жюри открыто об этом говорили. Но вот церемония награждения: всех как-то отметили, а нам – ничего, даже простого диплома. Потом член жюри говорит мне: «Это вы из Сыктывкара? Жаль, что вы забрали свои работы на кинофестиваль «Золотой витязь».

Оказалось, кто-то пустил нелепый слух, будто мы решили участвовать в более престижном фестивале и свой фильм с конкурса сняли. В тот раз жюри, поняв свою оплошность, срочно посовещалось и выписало нам диплом.

В другой раз, когда решался вопрос о нашем фильме, при голосовании в жюри «за» и «против» оказалось поровну – но вышел по нужде один из членов жюри, – и мы проиграли. Потом меня с ним познакомили – он разводил руками и смеялся.

– А как же промысл Божий, он что, здесь не действует только потому, что это конкурс, а значит, денежные призы, мирская слава?..

– Думаю, что нет. Со мной была еще одна история, связанная с конкурсом православных телепрограмм. В тот год мы привезли на фестиваль фильм «Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас», рассказывающий о становлении Серафимовского монастыря в селе Иб. В Москве нас опять преследовали всякие недоразумения, так что во мне уже все клокотало – я готова была идти в бой наводить справедливость. Но там же, на фестивале, встретила монахиню Агриппину из Калуги – она снимает очень хорошие православные фильмы – и решила посоветоваться с ней, что же делать. «Что ты! – замахала она руками. – Ни в коем случае ничего не выясняй, пусть все будет как Бог устроит».

А надо сказать, что преподобный Серафим для меня – совершенно особый святой. Первой иконкой, которая появилась в моем доме, был образок Серафима Саровского на камне, и я с тех пор всегда обращалась к нему. И в тот раз, когда поехала на фестиваль, мысленно молилась преподобному. Пообещала, что, если выиграю, отдам деньги в Серафимовский монастырь.

И вот – награждение. Одна за другой все номинации – мимо. Что ж, значит, не судьба. Наконец, последняя номинация – специальный приз (как оказалось, в денежном выражении самый крупный) «за телефильм, раскрывающий благодатную помощь Серафима Саровского», вдруг слышу – вызывают нашу группу...

Уже вернувшись домой, еду в Ибский монастырь. А там матушка-настоятельница в расстроенных чувствах: «Сегодня мне надо расплачиваться с рабочими, с ножом подступают, не знаю, куда бежать, где взять деньги». Я спрашиваю, какая сумма требуется. Она отвечает: 10 тысяч. То есть ровно та сумма приза, которую я привезла с конкурса в качестве пожертвования. Разве это не подтверждение того, что действительно преподобный меня «вел»?!

Работа и молитва

– Ты говоришь о том, что молилась перед конкурсом. А во время работы, в каждодневных трудах успеваешь ли обращаться к молитве?

– Наверное, я бы вообще не выдержала, если б не молитва. Последние года четыре каждую неделю нам надо было выдавать по 30-минутной передаче. И если хочешь, чтобы они были нескудными по видеоряду, надо работать в поте лица.

– Может быть, и хорошо, что этот конвейер не позволяет простаивать? Ведь если Бог даровал нам таланты и возможность работать на стезе православия – с нас же спросится за все то, что мы могли, но не сделали.

– Да, с одной стороны, это хорошо: не болтаешься по коридорам, не распиваешь чаи, все время включен. Но, с другой стороны, находясь в таком постоянном цейтноте и внутреннем напряжении, я без молитвы быстро бы сорвалась. Вот, скажем, среда, день монтажа очередной передачи. Но только с утра я имею возможность сесть за сценарий – тот текст, который пойдет за кадром. Тут для меня самое важное – первая строчка, от которой можно оттолкнуться. Дальше дело идет легче. Это первое усилие сделать без молитвы трудно.

И вот утром в среду я читаю «Отче наш» и сажусь писать, не отрывая руки, а потом еду на студию и там перед монтажом тоже помолюсь – но тайно, потому что сидит видеоинженер, который вообще настроен к православию враждебно, ему не нравятся перезвоны, песнопения – и я его сзади перекрещу, аппаратуру тоже. И потом, если я не молюсь, особенно на стадии монтажа, аппаратура без конца останавливается, одну склейку мы можем делать полчаса или час, а этих склеек 50-70, и т.п. Я считаю, только молитва и помогала мне все шесть лет, пока выходили «Истоки».

– Психологически плод молитвы может быть различен: помолился – и внутренне сосредоточился или помолился – и какая-то энергетика внутренняя появилась...

– Нет, никакой энергетики. Я просто знаю, что есть личный Бог, Вездесущий и Всемогущий, Который меня слышит и помогает, и ощущаю эту конкретную помощь.

– Каким образом?

– Через людей.

– А как же ситуация с техническим работником-видеоинженером, который был, мягко говоря, далек от православия?

– Да, можно сказать, я работаю в чужеродном окружении, много людей просто враждебных православию и этого не скрывающих. А ведь при создании телепередачи все зависит от очень большого количества людей, обеспечивающих ее подготовку. Если б ты поработал на телевидении, ты бы понял, что у вас в газете рай: собрались люди, которые делают одно дело, имеют общие духовные ценности. А я – если имею возможность поговорить с коллегой о том, что мне дорого, это уже счастье. И вот в «боевых» условиях криков, разве что не матом, угроз закрыть передачу, топаний ногами и хлопаний дверей я не раз готова была подать заявление. Конечно, была мысль, что это дело угодно Богу – но если это так, другой, покрепче человек найдется. И я с этими сомнениями иду к своему батюшке, а он мне – нет, никаких заявлений! Но не только – еще говорит мне, что надо делать и как, и оказывается это именно тем, что нужно.

Православие на телевидении

– Насколько востребована сегодня православная тема на телевидении?

– Помню период на телевидении, когда я как-то сделала православную передачу в трех частях, и никто меня не лимитировал. Сейчас этого нет. Православие воспринимается как ведомственная информация епархии, которую, следовательно, надо оплачивать, а если не платят, зачем это мы будем ДЛЯ НИХ делать? То есть нет и речи о том, чтобы это дело было во славу Божию.

– Ты не пробовала говорить что-нибудь о патриотизме, о вере отцов, о воспитательной роли православия?

– Все пробовала, как-то раз даже мы долго говорили с руководителем нашей телерадиокомпании, и, как мне показалось, он заинтересовался, стал какие-то вопросы задавать. Но, видимо, там такое окружение, такие условия, что ничего не изменилось. Но при этом у нас, по сравнению с ситуацией на общефедеральных каналах, дело обстоит неплохо – там православным вообще не пробиться на экран, хотя много талантливых сил.

– Говорят, православные передачи – не рейтинговые.

– Вообще, я думаю, что рейтинг – это блеф. Единственная регулярная православная передача по общероссийскому каналу – выступления митрополита Кирилла. Рано утром по субботам, когда народ спит. Или, для примера, наша передача: она идет в 17 ч. 20 м., когда люди возвращаются с работы домой. Самое невыгодное время.

Составители вещательной сетки навязывают зрителю передачи, формируют его интерес, а потом сами его высчитывают и называют рейтингом. Какое у зрителя средство борьбы с этим? Только одно – выключить телевизор. Что мне кажется важным, так это отношение государственной власти к проблеме. Я вижу, что нынешние руководители не способны изменить ситуацию, потому что они даже не понимают, что происходит. Но вот подрастут те малыши, которые сегодня причащаются в церкви, воспитываются в верующих семьях, из их числа появятся лидеры, которые будут отвечать за политику, и они заявят свое мнение.

– Можно сказать, что сегодняшняя власть не очень-то понимает, почему в обществе тысячи лет существует институт Церкви, что православная тема – это заказ нам от будущих поколений, желающих жить в процветающей России?..

– Более того, думаю, что у нынешнего правительства есть заказ на уничтожение православия.

Путь к теме

– Как получилось, что ты обратилась к православной теме?

– У этого была своя предыстория. Однажды я делала передачу о балетмейстере, и вдруг она по ходу беседы остановилась и говорит: теперь самое главное, о чем я должна рассказать, – о космическом разуме... Она оказалась так называемым контактером. У нее происходили в доме всякие стуки, и я сделала передачу о «барабашках». Тогда, больше 10 лет назад, мне это было интересно. И сразу эти люди и эта информация пошли на меня косяком безо всяких усилий с моей стороны. Я очень увлеклась астрологией и дня не начинала, чтобы не запрограммироваться по гороскопу, – даже не описать, какое тяжелое «похмелье» было потом. Месяца два ходила к рериховцам, и тут мне был голос во сне: не ходи туда, это не твое. Именно от них я почувствовала исходящую конкретную опасность и быстренько оттуда сиганула. Делала я такого рода передач немного, но информация эта влезала мне в душу, расшатывала что-то в ней.

А потом было 600-летие святителя Стефана Пермского, в Коми оно широко отмечалось, и я захотела сделать что-то о батюшках. Но в храм долго не могла попасть. Договорилась со священником, но все никак не получалось встретиться: то он пообещал, но не пришел, то у меня что-то срывалось и т.д. Когда же я все-таки пришла в кочпонский храм, Спас Нерукотворный глянул на меня такими злыми, как мне показалось, глазами, что я буквально сбежала оттуда. Несколько лет спустя, вновь увидев ту же икону, я не поверила, что такое могло быть.

Потом сделала сюжет из Кылтовского монастыря, где на престольный праздник перевозили Поклонный крест основателя обители. Потом Володя Шаронов, один из руководителей нашей телерадиокомпании в ту пору, предложил сделать передачу со священником Игнатием Бакаевым – и я сделала целых три передачи. Эта встреча стала для меня промыслительной – с тех пор о.Игнатий стал моим духовным отцом. После выхода этих передач он с городского прихода «загремел» в поселок Максаковка. Помнится, узнав об этом, я звоню ему и спрашиваю: «Это я – причина вашего перемещения?» – «Ты, Татьяна, слишком много на себя берешь, – ответил он, – это дело в руках Божиих».

А вскоре меня вызывает руководство и ставит перед фактом: будешь делать «Истоки». Я удивилась: у меня же другая тема, я полностью загружена, да и прежде со мной так не разговаривали, все-таки советовались, спрашивали согласия. Но к тому времени я успела что-то из православной литературы почитать и тогда уже понимала, что Бог все видит, и отказаться не смогла. Хотя тогда меня еще гораздо больше интересовала прежняя тематика – культура и искусство на телевидении.

Задворки улицы искусств 

– Работа с творческой средой, затем с православными... Был ли какой-то мостик при переходе от одной темы к другой?

– В культуре и искусстве есть православные, но их мало. И это не случайно. Все творческие люди чрезвычайно честолюбивы и самолюбивы. Иногда они даже не до конца видят эту свою черту. Им кажется, что они просто делают свое дело, чувствуя за собой некую правоту, говорят, что их «Бог ведет».

Одно время критерием личности для меня было то, насколько это творческая натура, художник, блещет эрудицией... А сейчас нет. Эта внешняя броскость может сбить с толку лишь поначалу: вызывающая откровенность, изысканность, гибкий ум. Моя коллега, после меня взявшаяся в телерадиокомпании за тему культуры, отправилась делать сюжет в театр и, вернувшись, воскликнула: ты мне неправду говорила, там такие бессребреники! Я отвечаю: подожди. Прошло совсем немного времени – и вот она уже не знала, куда спрятаться от одного артиста, который требовал снять о нем передачу.

В этом отношении православные люди – полная противоположность. Они настолько простосердечны, настолько искреннее и чище, что даже и сопоставлять невозможно. Глубоко верующий человек – он доверчив, открыт, он готов, скорее, поверить, что перед ним человек хороший, нежели плохой. Сейчас, если я чувствую, что в человеке есть большой запас любви, если он готов больше отдать, чем взять, это для меня главное.

– Но ведь творчество – это тоже отдача.

– Это вовсе не бескорыстная отдача. Творчество – это производство, притом вкладываешь в творение меньше, чем получаешь взамен: когда передача вышла на экран и ты видишь, что она получилась, получаемое удовлетворение во много перекрывает затраты. И в любом творчестве так.

– Твой портрет православного человека не лишен, как бы это сказать, идеализации...

– Конечно, среди тех, кто называет себя православным, много фарисеев. В платочках они такие благообразные, но такую «козу» тебе могут сделать... Далеко не все православные достойны этого звания, некоторые хуже язычников. Может быть, они скорее окажутся в темном месте, чем другие.

В то же время есть неправославные люди, про которых можно сказать, что совесть родилась вместе с ними и никогда не умирала. Вот он – готовый христианин, но волею судьбы не встретился с людьми, которые могли бы ему приоткрыть истины веры. Он не то чтобы атеист, но просто он не привык бросаться во что-то неизвестное ему, неизведанное. Таких мало, но они есть. И я верю, что в мире ином Господь им не худшее место уготовал.

– Вот, например, военные: как большинство из них крестится, как говорит о православии – это тяжело видеть, это выглядит очень фальшиво. Но при этом надо понимать, что православие этого человека закрыто для внешнего глаза, тем более глаза видеокамеры, его православие в другом – в службе, в ситуации, когда надо будет подставлять себя под пули «за други своя». Вот ты на что ориентируешься – на правду факта или на правду образа?

– Некоторые недостатки человека я опускаю сознательно, оставляя именно то, что могло бы найти в зрителе добрый отзвук. Хотя не скрываю, что мой герой может быть, скажем, смешным или неубедительным, но я не буду это выпячивать. Нужно, чтобы образ не дробился, человек на экране представал цельным. Я стараюсь обходить насилие, какую-то черноту, грязь, при этом рассказывать о хорошем человеке без елейности. Когда подозреваю, что тут что-то не так, вижу неискренность или недалекость, вообще стараюсь не делать передачу. Есть один священник, который мне неоднократно звонил, предлагал вроде бы интересные сюжеты, но я правдами и неправдами всякий раз отказывалась от его услуг, потому что чувствовала какую-то неправду – батюшка больше себя рекламировал, чем дело. Бывают ситуации, когда приезжаешь на приход, а там какая-то конфликтная ситуация, раскол. Но если я там вижу человека, то делаю передачу о нем, а не о расколе.

– Человек перед камерой может попытаться показать себя не тем, чем он является на самом деле.

– Конечно, я могу в человеке обмануться. Прежде всего потому, что у меня нет возможности долго готовиться к съемке, это не кино. Но как бы ни прятал человек свое тайное, в его интонации, жестах, оговорках перед камерой фальшь проявляется. Очень трудно провести зрителя, а тем более тележурналиста.

– Но очень часто человек перед камерой чувствует себя неловко, становится косноязычным, зажатым.

– Есть способы, как освободить человека от лишних зажимов. Это вопрос профессионализма.

Мир в картинках

– Что, по-твоему, влияет на жизнь больше – печатное слово или телевизионная картинка?

– Наверное, различие такое же, как между православием и католицизмом. Картинка на экране всегда более эмоциональна, красива, интересна – как видишь, все эти определения обращены к эмоции. ТВ – это чувственность, даже если и в передаче говорит умный человек, а книга – это все-таки некий аскетизм, углубление, работа мысли. Телевизор – это легко: включил – и полилось. А книга подразумевает все-таки некий труд. Но, с другой стороны, хорошую книгу я могу отложить и потом к ней вернуться, а передачу хорошую я смотрю всегда целиком...

– Выходит, ты не считаешь, что яркая «картинка» – это хорошо?

– Люди на телевидении часто пребывают в прелести, падки до всяких красивостей. А как сделать красиво? Надо, чтобы было больше секса, всяких спецэффектов. Особенно на телевидении этим грешат московские авторы: такое торжество формы над содержанием, масса претензий, мало сути. Это в основном люди, которые обращаются к православной теме время от времени, когда заказ поступит. А раз так, то, как и в любом деле (а в православии особенно), ожидать глубины не приходится. В то же время как раз столичные профессионалы-телевизионщики подчеркивают, что православие и «красоты» несовместимы. Строгость должна быть.

– Это такой, может быть, «монашеский» подход, но так можно вообще отказаться от красоты...

– Одно дело красивые виды природы, от которых сердце замирает, или, например, склоненное красивое лицо молящейся женщины. Но другое дело, если ты любуешься ее фигурой, начинаешь нарезать много кадров, чтобы человек развлекался...

– Да, в последнее время стало особенно заметно преобладание, так сказать, «клипового» телевидения. Его традиция восходит, наверное, еще к фильмам-конструкторам Эйзенштейна. Представитель совершенно иной традиции, как мне кажется, Тарковский, где картина разворачивается в глубину, – она ближе православному мировидению...

– То, что сейчас клиповость берет верх, – это логичное развитие вещей и процесс неостановимый. Я в системе радио и телевидения 25 лет, а на телевидении – 16, и все это прошло перед глазами. Если раньше на летучке мы говорили о передачах на 50 минут, потом – только о получасовых, теперь говорим, что и это много, надо 15–10-минутные. Сначала зрителя «покалывали» быстрой сменой ракурсов, а теперь он сел на крючок, уже ждет этого. Сначала ему показывали фильмы – это было развлечением, конечно, но давало пищу душе. Дальше стало больше концертов, потом возникли игры, развлекательные шоу вроде «Поля дураков», потом «Слабое звено», и чем дальше, тем больше мы играем, тем стремительнее все вертится, дробится сознание. Человека призывают не думать, а развлекаться.

– Противоположность «клиповости» – пресловутые «говорящие головы». Не очень-то жалею, что они почти исчезли с экрана.

– Время берет свое. Зритель сейчас настолько, не побоюсь сказать, развращен, что просто не станет смотреть то, что еще недавно воспринимал с интересом. Сегодня кадр удерживается на одном объекте не более трех секунд, и зритель, какой бы он ни был доверчивый, добрый, но он смотрит только такое телевидение. Вот и у меня в передачах человек может говорить непрерывно не больше трех минут, при этом мы его закрываем какими-то вклейками, картинки мелькают – потом должно идти что-то другое, иначе будет казаться скучно. Правда, у нас это обусловлено еще тем, что эти три минуты мы делаем из десяти отснятых...

– Как бы ты отнеслась к тому, чтобы твою передачу прерывали рекламой?

– Отрицательно.

– Видимо, я неправильно сформулировал. Так отнеслись бы все – и создатели боевика, и ток-шоу. Поскольку реклама – неизбежное зло на телевидении, попробуй определить, насколько она совместима с православными передачами?

– Главное, чтобы реклама не разрывала передачу. Потому что наши передачи реклама не просто портит, а убивает. Во-первых, рвется нить настроения, сюжетная и пр. Чтобы снова включиться, зрителям нужно усилие, его не все могут сделать. Во-вторых, снижается степень доверия. Но если уж вопрос стоит так, что использование рекламы будет единственным условием существования православия на телевидении, тогда пусть она будет в конце или в начале передачи, пусть это будет какая-то социальная реклама.

– Как ты относишься к тому, что во многих православных семьях нет телевизоров в принципе и они при всем желании не могут оценить твою работу?

– Положительно отношусь. Если это только не такая форма фарисейства. Моя передача им и не нужна. «Истоки» были ориентированы на тех, кто около Церкви. Хотя есть немало православных, смотревших их. Во всяком случае, православие не требует эмоциональной и всякой прочей подкормки от телевидения. Телевидение вообще не лучшее, что придумало человечество.

Беседовал И.ИВАНОВ

назад

вперед