СВЯТАЯ РУСЬ
МАТУШКА ВЕЛИКАЯ
Воспоминания монахини Надежды о Марфо-Мариинской обители
и ее устроительнице Великой княгине Елизавете Федоровне
Матушка Надежда (на фото слева) – одна из последних сестер Марфо-Мариинской обители милосердия. Она умерла 1 сентября 1983 года в возрасте 93 лет. Незадолго до смерти ей явилась Великая княгиня с сестрами и сказала: «Зиночка (так ее звали до пострига), приходи к нам, не сомневайся, у нас тебе будет хорошо».
Сохранились воспоминания матушки Надежды, записанные прихожанкой, у которой она жила в последнее время до дня своей кончины. Эти воспоминания посвящены матушке великой, преподобномученице Елизавете, духовнику обители протоиерею Митрофану, в монашестве архимандриту Сергию Сребрянскому, и монахине Любови, близкой подруге матушки Надежды.
* * *
...Итак, матушка великая. В последний раз я ее в обительском саду видела после службы. Она меня пальчиком подозвала. Я подошла, как будто чувствовала, что в последний раз. Голос у нее был, не знаю, как назвать, – очень тихий, чуть ли не шепотом она говорила, сколько в ней нежности было внутренней к человеку! Взгляд один – неземной взгляд. «Зиночка, ты веришь мне – будешь, будешь, душенька, час придет, и будешь. И сама не заметишь – вот ты тут. Веришь мне?» Она знала, что я так к ним стремлюсь. Верю, говорю, и плакать – и снова ожила на несколько дней.
Дяди мои – охотники (Императорское общество охоты было), и все они говорили: «Какой человек необыкновенный!» Я еще девчонкой была, слушала во все уши, прямо не дыша слушала, как они ее хвалят. Как я ее любила! Однажды решилась написать ей, как я ее люблю; так и написала: «Я думаю, Вы настоящий человек» – заклеила, отослала.
В первый раз я в обитель попала в 1909 году, еще собора не было – одна церковь Марфы и Марии, маленькая. Служили всенощную. Великая княгиня в белом, сестры в белом, батюшка в голубом облачении. Стояла, не помня себя, как будто вижу видение, домой бежала, обливаясь слезами. Впустили меня: «Ты где была?» – не знаю, где была, на земле ли, – и стала в обитель бегать. А когда решилась к ним проситься, батюшка мне: «Да, мы принимаем». Я к маме: «Я поступила в обитель!» – а мама была строгая и властная: «Что? Этого не будет!» Я опять к батюшке. Он говорит: «Нет, без родительского благословения не можем взять». Казанской Богоматери я тогда молилась – подставлю стул к образу: «Что же Ты, Матерь Божия, меня не слышишь, что ли?» – вот дура-то была!
Мама срочно квартиру новую сняла – с Якиманки на Малую Бронную переехали, подальше от обители. И семь лет я в обитель бегала, денег на трамвай не брала. Как только речь о поступлении, мама: «Иди на все четыре стороны, ты мне не дочь!» И всегда меня матушка подзовет, утешит: «Зиночка, будешь в обители, ты не беспокойся!» – и всегда: «Зиночка...» Какая я ей Зиночка – такое высокое лицо, не только настоятельница – Великая княгиня. Что я ей – чужая девчонка бегала (правда, каждый день бегала – на работу иду, зайду, хоть мне не по дороге, до «Отче наш» достою; с работы – иду).
Какую наша матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как она «отдыхает». Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать». Сестры у нас были всех званий и состояний: и княжны, и из деревни, и всем вначале – общее послушание, хоть и княжна: полы мыть, посуду, картошку чистить – потом уж по уму-разуму определяли. Пост у нее был круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит себе на тарелку кусочек. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов, вставала на молитву, потом обходила свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо – оставалась рядом, ухаживала до утра. Умирали все только на ее руках. И Псалтирь ночами по усопшим читала одна. Как-то сестры заспорили, картошку перебирать никому не хочется – матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали. Молитвенница она была особенная – стояла на молитве, не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. Она потом сделала подземный храм, посвященный Небесным Силам бесплотным, прямо под алтарем и во время литургии уходила туда, чтобы ее не видели.
Да, какая-то сила в ней необыкновенная. Какая-то светлость от нее исходила. Чувствовалось, что человек другой земли, другого мира, – она дышала иным миром, жила неземным. И так всегда чувствовалось в ее близости, что человек не от мира сего. Милая, дорогая, ты там царствуешь на небе, вспомни нас!
Конечно, я этого счастья была недостойна, оно не по достоинству – по любви Божией и по их любви. Рядом побудешь, отойдешь – как будто с неба слетишь, и опять на землю попал. Да, таких людей мир не признавал. Настолько мир развратился и обнаглел, что он уже не чувствовал таких людей. Совсем они иного духа были. С ними поговоришь – и оживешь опять. Не пришлось с ней пожить: я пришла, а ее взяли.
Она говорила: «Зиночка, все равно ты наша сестра, только не в стенах наших. Мы сестер в другие города на послушание отпускаем – вот представь, что мы тебе послушание дали – послужить маме». Велели и за трапезу мне ходить, только ночевать – домой.
Больничный храм Марфы и Марии был устроен так, что двери открывались в палаты, больные слушали службу. В этом храме дверь направо – в покои Великой княгини.
Один день в неделю она проводила в Кремле, разбирала почту. (В этот день она шла через обительский сад на Полянку и стояла службу в храме Григория Неокесарийского, там она в шесть утра начиналась, кончалась рано. Так не было дня, чтобы она пропустила литургию.) На ее имя писали множество прошений. В ответ на эти письма матушка посылала сестер. В какие каморки, какие углы шли! Матушка сама на Хитров рынок ходила.
Как-то одна из сестер приходит в подвал: молодая мать, туберкулез в последней стадии, два ребенка в ногах, голодные, маленький рубашонку потягивает на коленки, глаза блестящие, лихорадочные. Умирает, просит устроить детей. На Донской улице была больница для чахоточных женщин, она относилась к обители. Вернулась, рассказывает все. Матушка заволновалась, немедленно позвала старшую сестру: «Сегодня устроить в больницу. Если нет мест, пусть поставят подставную койку». А детей взяли к себе в приют. Мальчика определили потом в детдом. Двадцать две девочки-сироты воспитывались в обители, получали среднее образование. Одинокие старухи, калеки всякие, мальчика помню расслабленного. Обеды бесплатные. Толпы бедных кормили каждый день, выдавали на дом и для семей. Лекарства, больница, амбулатория – все без оплаты. Лучшие профессора принимали и операции делали.
Работу безработным находили, курсы оплачивали. Например, мать семейства умеет шить, а машинки нет – покупали машинку. А на Рождество огромную елку устраивали, и кроме сластей – одежда разная теплая, валенки для бедных детей. Все сестры своими руками обслуживали и шили, матушка великая сама для детей вязала. У моей крестницы до сих пор одеяльце, ею связанное, хранится. Я ее в обители крестила, и матушка накинула на младенца одеяльце своей работы, розовое, пушистое. Шесть детей в нем вырастили.
Она ведь принцесса Гессенская, внучка королевы Виктории, ее в честь прапрабабушки назвали Елизаветой. Крещена была в память Елизаветы Тюрингской, католической святой с даром чудотворений, которая всю жизнь в богатстве и бедности людям помогала. А мама ее, Алиса, необыкновенная была, и в матушке с детства все это проявилось. Когда ей было одиннадцать лет, заигравшись, упал с балкона ее трехлетний брат и разбился насмерть. Она первая его окровавленного взяла на руки, внесла в дом. В тот день она дала обет Богу – не выходить замуж, чтобы никогда не иметь детей, никогда так страшно не страдать. В четырнадцать лет она похоронила мать. Великий князь Сергей Александрович, вступая на пост генерал-губернатора Москвы, обязан был жениться и сделал предложение принцессе Елизавете. Она сказала ему о своем обете, а он: «Вот и хорошо. Я и сам решил уже не жениться». Так состоялся этот брак, из политических соображений нужный России, в котором супруги обещали Богу хранить жизнь девственную.
В Москве Великая княгиня открыла множество благотворительных учреждений. В русско-японскую войну она возглавила Красный Крест, работу швейных мастерских для нужд армии. В это время к ней стали приходить анонимные письма: «Не ездите вместе со своим мужем, мы все равно его убьем!» Она стала сопровождать его постоянно. Когда это случилось – бросили бомбу в Сергея Александровича, она своими руками подбирала разорванные части тела, нашла палец с кольцом. На третий день пришла в тюрьму к убийце, принесла ему прощение от убитого им, просила его покаяться.
Так она оставила мирскую жизнь. По старцам стала ездить. Благословили создать обитель.
Под Покровским собором у нас была усыпальница. Никто не успел туда лечь. Как-то несколько сестер собрались там, говорили: «Это мое, это мое место» – и матушка великая тут же была, они спросили:
– Ваше Высочество, а ваше где место?
Она помолчала и сказала: «Мне бы хотелось быть похороненной в Старом Иерусалиме».
А сестры: «А мы как же?»
Она подняла руку:
– Мы там все соберемся.
В это страшное время после революции сколько раз были нападения на обитель! Уехать за границу она отказалась. Накануне дня ареста встала на клирос, что было неожиданно для всех, и пела вместе с сестрами. Всех поразила сила и красота ее голоса. Приехали за ней на третий день Пасхи – Иверская Божия Матерь, престольный праздник. Тут же вся обитель узнала, сбежались все. Она попросила дать ей два часа – все обойти, сделать распоряжения. Дали полчаса. Молились в больничной церкви вместе с батюшкой, а как стали ее забирать – сестры кинулись к ней: «Не отдадим матушку!» – вцепились в нее, плач, крик. Кажется, не было сил, чтобы их оторвать. Повели ее к машине вместе с келейницей Варварой, батюшка стоит на ступенях, слезы градом по лицу, и только благословляет ее, благословляет. И сестры бежали за машиной, некоторые прямо падали на дорогу. Вскоре письмо мы от нее получили, а во второй раз – письмо для всех, батюшке и 105 записочек, по числу сестер. И каждой – по ее характеру изречение из Библии, из Евангелия и от себя. Всех сестер, всех своих детей она знала! Позже еще посылка пришла – булочки для всех нас. Долгое время ничего мы не знали, только батюшка благословил поминать ее как усопшую. Потом стало известно – всех их бросили в шахту. Варвару хотели обратно вернуть, говорят: «Вы к царскому роду не принадлежите» – она настояла, и ее оставили. Удостоилась быть с матушкой до конца.
Один лик – посмотрел только и видишь – с неба спустился человек. Ровность, такая ровность, и даже нежность; можно сказать – от нее живой свет расходится по миру, и мир существует. Иначе задохнуться можно, если жить жизнью этого мира. Где они, эти люди? Нету их, нету. Мир недостоин их. Это небо и земля – эти люди в сравнении с мирскими. Они уже при жизни оставили этот мир и были в ином. Теперь и духа не слыхать этих людей. Около них побудешь – как будто воздухом вечности подышал. Рядом с ней все менялось, чувства другие, все другое. И таких людей гнали, не признавали, преследовали! Господь и взял их, потому что мир не был их достоин. Они и теперь есть, конечно, но недоступны.
Какая жизнь была, что потеряли! Господи, прости нас!
По сравнению с нынешней жизнью – жили в раю. Жизнь в родной, любимой семье. Вечером прощались. На сон грядущий каждого она благословляла, и батюшка также. Утром здоровались – к каждому также подходила. Что-нибудь неблагополучно – все заметит:
– Что с тобой?
– Нет, нет, все хорошо.
– Нет, у тебя что-то произошло.
Каждый месяц ходили на откровение к батюшке. А что-нибудь на сердце у тебя – всегда, во всякое время дня и ночи иди к отцу или к матери, и разберется твое дело. Как поступать, тебе скажут, и живи свободная и спокойная. С одним Господом свобода. Человек дышит, радуется. Я ее, прежней жизни, кусочек, уголочек, застала. Вспоминаю пасхальные ночи: какая радость! В белых, розовых, голубых платьях молодежь приезжала к заутрене святой. Потом все это стало падать, ниже, ниже.
* * *
В последнем письме матушка великая написала нам такие слова: «Дети мои, станем любить не словом или языком, но делом и истиною». Это апостол Иоанн Богослов. А в наше время нет ревности, живой веры, истинной христианской жизни, которая внешне проста. Но очень сложна эта наука! Жить надо – бороться, чтобы не застыть.
Тело, тело на первом месте, а душу бедную загнали в угол: молчи, помалкивай! Время, когда нет жизни духу, дух забивают.
Сказано: «Один в поле не воин», но «ты, да я, да мы с тобой»... Главное – иметь духовное руководство. Имей духовного отца, верь всецело, будь с ним открытой душой – и будь спокойна. Держись пути, надо знать путь. Пускай меняются времена и места – иди указанным путем. Одно руководство Господа Бога для нас слишком высоко, нам нужен здесь руководитель. Сказано тебе: иди – ты ни за что не отвечаешь, полная вера. Надо держаться за чью-то твердую руку. «Я сама» – вот страшно, «я сама»... Ведет тебя верная рука, тогда не пропадешь. Нельзя скрывать, жаться: «Сказать – не сказать...», и он это будет чувствовать. А когда все откровенно, Господь ему будет подсказывать, что с тобой делать, как тебя вести. Самое главное – иметь руководителя, которому всецело доверяешь. Тогда живи себе спокойно, как у матушки родимой под крылышком. Живи, как будто у тебя и грехов никаких нет, как дитя.
Какой высоты и чистоты должно быть сердце, если Господь говорит: Сыне, даждь ми сердце! Как я могу дать свое сердце, когда в нем... что? Разобрать его, заглянуть в него – чего только там нету! Сердце пойдет к Богу первым. Значит, как его надо хранить! Все внимание – на сердце. А мы главное – али на желудок, али не знаю на что. Оказывается, самое главное, трудное – чтобы дать Господу сердце, какое Он хочет.
– Вот я принесла Тебе, Господи!
– Сейчас посмотрим. Нет, не годится. Исправь.
А исправлять-то его некогда. Всего только и надо Господу одно сердце чистое. «Ладно, еще подожду, еще потерплю». Господь-то терпит, а мы не больно-то стараемся, зная об этом: «Старайся, деточка моя любимая!» – и ни с места.
– Старание, где ж его взять, Господи! Я хочу, а у меня не получается.
– Плохо хочешь!
– Все ждет. Я и забыла, что хотела стараться.
– Ладно, подожду еще, потерплю.
Вот какой Господь! Все ждет, ждет без конца, никогда Он нас не отвергает...
Дана тебе такая жизнь, веди ее честно, а не вылезай. Какая-то ты там должна быть, не выдумывай. Мало ли чего я хотела – может быть, живой на небо лезть. Мы все: «Я и не то, и не сё». Как это так может быть: ах, я – и что это такое, не так живу!
Любовь к Господу Богу, к человеку, ко всему живому – в любви заключается вся жизнь. Не лезь выше неба, дана такая жизнь – исполняй. Повторяй: «Гордость от дьявола. Что это? Я это и слово знать не хочу, терпеть не могу. Люблю Господа Бога, все мне, Господи, Твое нравится, все Твое люблю, всех Твоих люблю!» Мы как-то все путаемся, забываемся, а надо быть довольным. Наступает день, и все от Него получаем. Дан тебе крестик – неси его с миром, с любовью: Господь мне дал – неси с радостью...
Как хорошо горит огонек у лампадки! Как хорошо, если бы душа так Господу горела – тихо, спокойно! Не всем пламенем дано гореть, но хотя бы неизменным огоньком. Всегда радуйся – нельзя грехами своими затмить весь свет. Ты со мной, Господи, все Ты мне даешь. Радоваться, быть всегда довольным – нет, мы так не умеем! Господи, как хорошо жить на свете! Господи, благодарю Тебя за жизнь, которую Ты дал мне, и все потребное для жизни! Господь мой – я Его люблю, Он меня любит – у меня есть все для радости!
Как это мы не знаем, чего хотят от нас наши папа и мама? Нет, мы должны знать, должны! Так и остаемся должны... А Он все ждет, ждет до конца – может быть, все-таки совесть найдется. Господи, только помоги, чтобы не очень Тебя оскорблять! Мало-мальски жить, чтобы Тебя не огорчать – а нам все хочется, чтобы не было никаких бедствий и препятствий, никаких огорчений. Это-то и плохо.
Жизнь насколько проста, настолько и мудра. Старайся найти, понять правду, понять, что без нее тебе никуда не деться, а мы не больно-то стараемся, горячимся: «Господи, что я могу сделать для Тебя?» Господи, что мне надо, чтобы успокоилась душа моя? Я все время чувствую, что волю Твою не творю, а должна знать, что Тебе надо».
По книге «Подвижники Марфо-Мариинской обители милосердия». Москва, 2001 г.
 | назад |
| вперед |  |
