ПРАВОСЛАВИЕ И МЕДИЦИНА

СТАРЫЕ ИСКУСЫ НОВОГО ВРЕМЕНИ

Беседа с профессором Российского государственного медицинского университета Ириной Васильевной Силуяновой

На состоявшейся в Сыктывкаре конференции «Медицина и нравственность» выступление Ирины Силуяновой стало нерядовым событием. Она – один из крупнейших специалистов по биоэтике в России, автор учебника, эксперт Московской Патриархии в этой области и т.д. Наш корреспондент задал Ирине Васильевне ряд вопросов. Насколько современная медицина расходится с основными моральными нормами христианства? Как далеко нас может завести использование новых технологий? Эти темы все больше беспокоят сегодня уже не только православных.

Немного о себе

– Насколько востребован оказался ваш учебник по биоэтике?

– В последние годы стало ясно, что этическая проблематика чрезвычайно важна, это связано с новыми технологиями, резкими переменами в медицине. Возьмем, например, трансплантацию или искусственное оплодотворение. Насколько это приемлемо? Это не только мой вопрос – его постоянно задают медики.

Учебник выдержал три издания, распространен по медицинским вузам России. Дело в том, что в 2000 году биомедицинская этика стала обязательным предметом для будущих врачей. И так получилось, что мой научный интерес совпал с объективными тенденциями, которые происходят в здравоохранении.

– Чем вы занимались до того, как обратились к биоэтике?

– Диссертация, которую я защищала в МГУ, была посвящена Ницше и Хайдеггеру. Я преподавала философию в медицинском институте, но в какой-то момент поняла, что это интересно очень немногим. И было желание быть полезной тем студентам, будущим медикам, с которыми приходилось каждый день работать. Так я пришла к биоэтике, которая существует на стыке нравственной философии и медицинской деятельности.

– А как вы пришли к вере?

– Крещена я была в детстве, как и подавляющее большинство населения России. И уважительное отношение к Церкви было у меня всегда. Но сознательный приход к вере состоялся в начале 80-х годов.

– Что вам помогло в этом?

– Я полагаю, что философия.

– Ну, не Ницше ведь?

– Вы знаете, как это ни парадоксально, но именно Ницше. Иногда бывают прямые доказательства бытия Божия, они идут от красоты, от добра, а бывают доказательства от противного.

Он действительно мученик своего рода. И прадед, и дед, и отец у него были протестантскими пасторами, а он решил поставить такой интеллектуальный эксперимент. Создать философскую систему, которая строилась бы на отрицании христианства. Этому посвящены, например, его книги: «Антихристианин», «Мы и моралисты», «По ту сторону добра и зла». Все они работали на создание системы, и спасибо ему за это. Потому что мы увидели, что такое мир без Господа. Насколько это страшная вещь в своей бесчеловечности, жестокости.

Личная судьба Ницше была чрезвычайно драматична. Он в результате своего эксперимента сошел с ума и подписывал в этом состоянии свои послания друзьям не иначе как «Распятый Христос».

О новых технологиях

– Какие расхождения закона с медицинской этикой стали результатом применения новых технологий в России?

– Возьмем закон о трансплантации. Вы знаете, что у нас в стране почти все граждане являются потенциальными донорами, у которых медики могут изъять после смерти те или иные органы. Действует презумпция согласия, то есть если ты не оформил при жизни нотариальный отказ – ты донор. Кому-то, конечно, все равно, кто-то согласился бы, если бы его спросили. Но ведь многие против. Поэтому изымать без согласия органы – это насилие, которое закон о трансплантации легализует. Полной противоположностью ему является закон в США, где изъять органы человека можно только в том случае, если он при жизни дал на это согласие. Это корректно и по отношению к покойному, и по отношению к врачу, которого вынуждают заниматься неподобающими действиями.

– Но некорректно по отношению к пациенту, который находится в смертельной опасности. В России всегда действовало правило, что больше всех прав имеет наиболее страдающая сторона. Врач и покойник страдают явно меньше, чем больной, у которого решается вопрос жизни и смерти. Тем более, что добиться массового согласия от населения на изъятие органов практически невозможно.

– Ваша позиция в классической этике называется прагматизмом. Когда высчитывается, кто чего достоин, кто больше прав имеет, что более выгодно. Классическая религиозная этика исходит из других постулатов. Нужно стараться выйти на уровень получения согласия от людей на подобные действия.

– Мне кажется, тут можно увязнуть. У нас ведь столько фильмов-страшилок снято на тему трансплантации. Это многим будет стоить жизни. А ведь и в христианстве человеколюбие стоит на первом месте.

– Человеколюбие не может исходить на насильственных действиях.

– Ну, я против недобровольной трансплантации, хотя... Не знаю.

– Видите, даже в нашем разговоре выясняется, насколько сложны бывают реальные ситуации. А каково приходится медикам! Вот один из возможных казусов: ночь, больница, к аппарату, поддерживающему жизнь, подключена пожилая женщина. И вот поступает в реанимацию молодой человек, которому срочно требуются почки. Врач понимает, что женщине уже не помочь, и если он прагматик, то просто отключит больную от аппарата. Тут дилемма – умертвить ненужную тетеньку ради спасения жизни перспективного парня или нет? И если сознание врача сформировано этическими ценностями, он никогда не сможет убить безнадежного больного.

– А если пожилая женщина уже умерла? В соответствии с американским законом молодой человек должен погибнуть, потому что старушка что-то там не подписала.

– Да, подобное тоже может случиться. Но, понимаете, здесь не все так просто. Дело в том, что убийство безнадежных больных, и даже тех, у кого есть небольшая надежда выйти из комы, – явление гораздо более распространенное, чем мы думаем. Когда человек еще дышит, но мозг его умер и он впал в бесперспективную кому, врач по закону имеет право дать ему умереть.

– А они четко различаются – перспективная кома, когда есть шанс на исцеление, и бесперспективная?

– Вот-вот, вы правильно уловили суть проблемы. Нет четкого разделения. Чтобы убедиться в необратимой смерти мозга, нужна совершенная аппаратура, которой большинство наших больниц не имеют. И нетрудно предположить, что гибнут, в том числе ради трансплантации, люди, у которых был шанс.

– Сейчас много волнений в православной среде связано с прививками, особенно от гепатита Б. Есть, в частности, опасения, что тотальная вакцинация у нас проводится не до конца проверенными препаратами.

– Пока побеждает, с моей точки зрения, разумная позиция. Прививки делать необходимо, чтобы избежать более серьезных последствий. Другое дело, что нужно кропотливо изучать, насколько конкретные препараты совместимы с конкретными детьми. Нужно учитывать состояние здоровья ребенка на момент прививки, которая, как правило, является травмирующим действием.

– По публикациям на эту тему и по личному опыту у меня сложилось впечатление, что побочные результаты вакцинации почти не изучаются.

– Да, к сожалению, это так. И с искусственным оплодотворением та же ситуация. Мамочки предпочитают все сохранить в тайне и просто исчезают из поля зрения медиков. И сказать четко, статистически выверенно, как обстоят дела со здоровьем у детей, «зачатых в пробирке», очень трудно. Недостаточно исследуются у нас как положительные, так и отрицательные последствия прививок. Общественность должна ставить вопрос о строжайшем контроле в этой области.

– Что вы имеете в виду под общественностью?

– У нас есть много организаций, этических комитетов, есть, в частности, Российский национальный комитет по биоэтике при РАН, членом которого я являюсь. Там поднимался и вопрос по поводу вакцинации, что здесь не все благополучно, что не все препараты одинаково качественны, что дети не должны прививаться без учета их индивидуальных особенностей. В подобных комитетах должны участвовать и медики, и родители, и священники, и юристы. Вот что я имею в виду под общественностью.

– Насколько широко у нас применяется искусственное оплодотворение?

– Широко. Чем больше абортов, тем больше эпизодов вторичного бесплодия, тем больше пациенток, желающих искусственно оплодотвориться. Распространение венерических заболеваний ведет к бесплодию мужчин, и выход опять ищется в пробирке. Нравственная разнузданность общества – главная причина успеха этой технологии.

Победы и поражения

– Какие слабые места в социальной концепции Русской Церкви вы видите?

– Я могу говорить только о разделах, касающихся медицины. Многих смущают в концепции, кажутся слишком мягкими формулировки относительно абортов и контрацепции. Особенно болезненен вопрос о прерывании беременности. В концепции заявлено, что оно возможно по медпоказаниям, но настоящая христианка должна, на мой взгляд, всегда делать выбор в пользу жизни ребенка. Она должна дать ему жизнь независимо от того, представляет ли это опасность для ее здоровья, или нет.

– Чем вызвана некоторая либеральность нашей Церкви в этой сфере?

– Особенностями исторического развития России. Сразу выйти на уровень четких христианских принципов и действий невозможно. Семь десятилетий христианские нормы отрицались. Вместо них насильственно внедрялись такие безжалостные идеи, как допустимость детоубийства.

– Мы первая страна в мире, которая легализовала аборты?

– Да, если не считать очень короткого периода во Франции после Французской революции. Именно с якобинцев мы взяли пример в 1920 году. В 1936 году, когда усилилась власть Сталина, аборты снова отменили. Двадцать лет они были вне закона, а потом наступил настоящий обвал.

– Сколько детей мы в результате потеряли?

– Точных сведений нет. Очень большой процент абортов не фиксируется, это так называемые блатные аборты, сделанные по знакомству. Каждый год гибнут от 4 до 7 миллионов младенцев. Это соизмеримо с нашими потерями в Великой Отечественной войне.

– Против абортов что-то делается у нас в стране на уровне законодательства?

– Безусловно. Последняя победа консервативных сил произошла в минувшем августе. Раньше было 13 показаний на прерывание беременности до 22 недель. То есть практически все детопроизводящее молодое поколение имело право на поздний аборт, практически речь шла о преждевременных родах. Сейчас число показаний существенно снижено, и нарушить новое положение ни один врач не вправе.

– Это не единственная наша победа?

– В 2002 году был объявлен пятилетний мораторий на клонирование человека. Это очень важный шаг. Ведь есть стереотип в сознании советского человека о неизбежном, неуклонном прогрессивном развитии науки, которое никто не должен останавливать, нельзя даже близко подходить к этой «священной корове». И вдруг обнаруживается, что нужно еще учитывать и святость нравственных представлений о человеческой жизни.

– Кто из высших лиц Минздрава РФ, Госдумы стоит на консервативных позициях?

– Сейчас все изменилось, и Дума новая, и в министерстве перестановки. Но старый министр, Юрий Леонидович Шевченко, хорошо понимал значение этических принципов для врача. С ним у нас было понимание, поэтому и удалось что-то сделать, в частности, ограничить число соцпоказаний для поздних абортов.

– Вы работали над проектом этого закона?

– Да, действовала комиссия Минздрава и Патриархии, которая постоянно обсуждала ситуации, связанные с медицинской практикой. Я представляла Патриархию и одновременно Минздрав, потому что как преподаватель медицинского университета нахожусь у него в подчинении.

О происхождении слова «лазарет»

– Какими вы видите перспективы биоэтики в России?

– Даже трудно сказать сразу. Меня больше всего потрясает и огорчает, что нынешнее молодое поколение приходит в медицину не по тем мотивам, по которым приходило наше поколение. У нас была ориентация на помощь человеку. Идея нынешнего поколения – зарабатывание денег.

– Это может быть следствием коммерциализации образования, взяточничества при поступлении в вузы?

– Культ денег, прибыли пронизывает все. Если не наступит какого-то перелома, то ничего хорошего от медицины ждать в будущем не придется. Хотя будем надеяться, что добро будет доминировать и победит.

– Но зарплаты у врачей не слишком высокие. Каким образом студенты медвузов надеются разбогатеть?

– Сейчас есть такая практика: фармацевтические фирмы заключают контракты с практикующим врачом. И он в итоге выписывает или рекомендует больному не самое эффективное средство, а то, которое взялся рекламировать. Это только один вариант заработка. Хотя бывают и коллизии противоположного свойства. Медик видит, что больной не в состоянии выписать лекарство, и покупает его на свои деньги. Такие случаи были, когда речь шла о спасении жизни человека. Это примеры нравственного подвига врача.

– Насколько разрушительна коммерциализация для медицины?

– Сейчас стремительно нарастает число судебных исков. Богатые люди, способные нанять адвокатов, предъявляют требования к врачам возместить ущерб за недостатки лечения. И медики платят. Прежде они об этой оборотной стороне товарно-денежных отношений в медицине не догадывались.

– Может, это их дисциплинирует? В советское время было много залеченных больных.

– Качество медпомощи эти иски не улучшают. Медицина – это не та область, где возможны гарантии, реакция организма на вмешательство непредсказуема. А врач, который панически боится ошибиться, едва ли способен полноценно исполнять свою работу. И что хуже всего – коммерческие отношения бьют не только по платной медицине, они вообще выводят ее за сферу этики. Разрушаются отношения между врачами и пациентами. Коммерциализация с нравственностью в медицине в принципе не совместимы.

– Но медицина во все времена была платной.

– Вы знаете происхождение слова «лазарет»? Оно появилось в память о Лазаре Четырехдневном. Евангельское чудо, когда Христос воскресил своего друга, и было положено в основание медицины. Первые лазареты появились в IV веке, когда при монастырях начали появляться службы для оказания помощи больным. То есть сам феномен больницы как социального института – это чисто христианское явление, и ни о какой плате изначально речь не велась. И что было хорошего в советской системе – медицинская помощь была именно помощью, когда механизм денежных отношений был вынесен за рамки отношений врача и пациента.

Нужны ли врачу нравственные убеждения?

– Можно подробнее сказать об положительных тенденциях в российском здравоохранении?

– Само медицинское сообщество оказалось заинтересовано в том, чтобы иметь на уровне законов четкие этические принципы. Врач каждый день сталкивается с комплексом нравственных дилемм и не всегда бывает в состоянии с этим справиться.

– Например?

– Возьмем такой вопрос, сообщать ли правду смертельно больному человеку. Это особенно актуально для России, ведь в советское время была абсолютно четкая установка: больному, особенно онкологическому, нельзя говорить о том, что с ним происходит. Врачи прибегали к самым разным ухищрениям, чтобы не огорчать пациента. То есть ориентация была на лжесвидетельство, святую ложь – термин, который размывает границы святости и лжи.

– Но даже православные врачи не спешат с горькой вестью. Разве до революции было иначе?

– Да, иначе. Христианская традиция такова: человек должен знать, что его ждет. Это проистекает не от черствости душевной, просто человеку дается шанс привести в порядок и все свои дела на земле, и отношения с Богом. Подготовиться к иной жизни, покаяться, причаститься. А святая ложь как раз лишает человека последней возможности обрести спасение. В рамках атеистической философии, которая не признает вечной жизни, этот подход, наверное, можно назвать гуманным. Но чем дальше мы удаляемся от лжи, тем отчетливее понимаем жестокость этой мнимой доброты.

– Какие еще нравственные сбои остались нам в наследство от влияния атеизма на медицину?

– Во всем мире врач имеет право отказаться от совершения абортов в соответствии с нравственными религиозными убеждениями. У нас это невозможно. Каждый студент-медик обязан пройти через детоубийство как минимум в качестве свидетеля. Этот обряд – огромная проблема нравственного характера. Что говорить о гинекологах!? Если хочешь принимать роды, чувствуешь призвание к этому святому деланию, изволь в качестве платы, жертвы, заниматься прерыванием беременности. Российский врач непрестанно находится в эпицентре конфликта между законом и нравственным чувством.

– Сами медики что говорят по этому поводу?

– Мы в медицинском университете даем такое задание: вспомнить из личной практики несколько казусов, которые бы выявляли драматизм их профессии. Выясняется, что почти каждый медик, если у него все в порядке с совестью, регулярно нарушает инструкции. Вот пример. Представьте себе приемное отделение, врач принимает женщину с гнойным образованием в горле. Он обязан ее госпитализировать, но дома у этой женщины остались двое детей, лечь в больницу она не может. Что делает медик? Исходя из нравственных убеждений, сочувствия, он тут же осуществляет операцию.

Другая очень распространенная ситуация, особенно актуальная для Москвы. В больницы обращается огромное число приезжих, медицинская страховка которых в столице не действует. Инструкция требует выставить их на улицу, да и врачам невыгодно возиться с этими людьми – это ведь затраты времени, усилий. Но здесь возникает очень жестокий конфликт между нормативами и нравственным чувством. И врачи пишут, что в большинстве случаев они идут на нарушение правил, помогая людям.

Беседовал Г.ДОНАРОВ

назад

вперед