ОТЧИНА
ХРАНИТЕЛИ
...В Москву я переехала в начале прошлого лета. Не в гости, а насовсем – так сложились обстоятельства личной жизни. И не было дня, чтобы с грустью не вспоминала свой родной провинциальный город, я прожила там всю свою жизнь. Порой мне вспоминались строки из песни, назвавшей Москву нынешнюю Вавилоном. По наружности своей, а точнее, по духу, она действительно напоминает древний Вавилон. Тот самый Вавилон, где, красуясь кичливым всезнайством и могуществом, люди взялись соорудить невиданную башню.
Но Господь, словно услышав мою мольбу, приоткрыл для меня завесу над сокровенной жизнью духа этого города – и тогда в сознании моем произошла перемена.
Случилось так, что я познакомилась с создателями музея имени Рублева, теми, кто в 60-е годы, во времена хрущовских гонений на Церковь, сумел найти и сберечь бесценные сокровища древнерусского искусства. Музей открылся в 1960 году, чему предшествовала долгая, настойчивая борьба за право его существования.
Свидетельница начала собирания древностей и создания музея, искусствовед Ирина Александровна Иванова, слава Богу, жива и здравствует. Оказалось, что вместе с мужем Николаем Ивановичем, участвовавшим в реконструкции многих древних монастырей, совсем недавно они переехали в новую квартиру, которую Москва подарила им за особые заслуги перед Отечеством. Правда, довольно далеко от центра; но они – люди немолодые, и усматривают в этом скорее выгоды (относительно чистый воздух, меньше суеты), чем потери. Мы сидели за празднично накрытым столом, с пирогами и чаем, под самой крышей дома. Глаза все время уводили в какие-то необозримые дали, цеплялись за облака, величественно плывших мимо окон. И в какой-то момент появилось ощущение, что вместе с ними летим и мы... в прошлое. Далекие 60-е со всем, что в них было, становились все ярче и ближе.
Уже немолодая 80-летняя женщина, Ирина Александровна Иванова, каким-то чудом смогла не растратить, а собрать красоту. Она льется из сердца, окрашивает теплый, взволнованный голос, струится из улыбающихся глаз...
Ирина была выпускницей университета, мечтала заняться глубоким изучением живописи передвижников. И вдруг преподаватель заявил, что студенты могут взять тему курсовой работы – очень сложную, но интересную: «Андрей Рублев. Троице-Сергиевый иконостас». И ей захотелось попробовать. Потому что это было совершенно ново, неизведано. Ирина была смелой, отчаянной девушкой. Не боялась сделать шаг в мир, ни в чем не совпадающий с советской действительностью, даже противоречащий ей. Когда впервые приехала в Загорск – в Троице-Сергиеву лавру – пережила сильнейшее потрясение: «Я поднялась на леса (в храме шла промывка живописи), подняла голову и застыла... Это было настоящее чудо! Долго смотрела на праздничный ряд. Буквально не отрываясь. Вы знаете, евангельские сюжеты заговорили со мной: силуэтами, ликами, глазами. Именно о том, чего мне так недоставало: о Божественной истине. Вот икона Благовещения. Обычно как изображают Благовещение? Богоматерь принимает великую весть. Она стоит, Она вслушивается. А тут я увидела совсем иную позу. Потрясенная известием Мария наклонилась низко-низко. Так даже и наклониться-то нельзя. Рублев намеренно утрирует форму фигуры. Этим силуэтом он говорит о великой покорности, о Ее согласии. Пречистая Дева не просто принимает весть, Она полностью вверяет Себя Господу... Свой восторг от увиденного в Лавре я принесла в аудиторию. Потом – в музей. Работать туда пошла потому, что очень скоро поняла: хочу заниматься только этим – изучением иконы, древнерусской живописи, живописи Андрея Рублева».
Мы заговорили о музее. Ирина Александровна грустно улыбнулась – ей вспомнилась одна «спасательная» экспедиция в Муром. Надо было проверить достоверность информации и спасти то, что еще возможно. В письме из Мурома сообщалось, что в центре города, в стенах музея, гибнут обладающие колоссальной художественной ценностью произведения древнерусских мастеров, то есть древние иконы.
«...Мы с коллегой, Кирой Георгиевной Тихомировой, приехали в еще не старых, приличных пальто, но очень скоро превратились в «чумазых кочегаров». Буквально с порога попросили: «Покажите нам, где хранится коллекция икон». А надо сказать, что музей тогда находился в одном из самых величественных зданий города – в огромном старинном особняке. И вдруг провожатый – музейный хранитель – ведет нас через двор к сарайчику с коваными дверями и амбарным замком. Зашли – и ахнули. Перед нами была каменноугольная яма. Оттуда уголь доставали для отопления особняка. А по бокам, прямо у этой ямы, располагались стеллажи с иконами. На полках в этом холоде, копоти, грязи стояло около 600 икон. Кинулись разбирать этот так называемый фонд и переносить в основное здание. Конечно, иконы были под потемневшей олифой. Многие – со следами плесени, грязи. На это без слез смотреть было нельзя... Нам надо было составить список, определить век. Пробы делала Кира (реставратор). Она то и дело радостно кричала мне: «Ирина Александровна, тут охра глухая». Это означало, что перед нами вторая половина XVII века. Потом шепотом: «Светлая охра». Значит, начало XVI века. Самым волнующим событием была последняя находка. Кира вдруг еле слышно произнесла: «Зеленые... Зеленые прозрачные фоны». Это означало, что обнаружено самое начало XVI века – время Дионисия. Это уже шедевры! На реставрацию мы вывезли 15-16 икон (слишком невелики были силы и возможности музея). Зато тогда же, в 1963 году, мы сумели устроить в Муроме сессию с крупнейшими специалистами. Лихачев, например, откликнулся незамедлительно. Было сделано все возможное, чтобы этот город узнал, каким несметным богатством он обладает и как бережно его надо хранить. Таких музеев по стране было много. В них зачастую работали равнодушные, несведущие люди или – хуже того – атеисты. Но были и другие. Краевед из Вологды Николай Иванович Федышин (о нем рассказывала «Вера» в № 178-179 за 1995 г.) видя, как все выбрасывалось, сжигалось, истреблялось, старался предотвратить разорение. Он всякий раз оказывался в нужном месте в нужное время и уносил иконы в музей. Ему удалось сохранить около 3 тысяч икон...»
* * *
– Но прежде чем открылся музей, прежде чем началось собирание древних икон, гибнущих в закрытых храмах, – вспоминает Ирина Александровна, – в Москве появился замечательный человек. Он сделал первые, самые трудные шаги. Еще в середине прошлого века вышло правительственное постановление об открытии в старейшем архитектурном сооружении Москвы – в бывшем Спасо-Анрониковом монастыре XIV века – музея древнерусского искусства. И вот за это, тогда казалось неподъемное дело, взялся грузин – высокий, красивый, стройный Давид Ильич Арсенишвили. Бессребреник, но человек рыцарственно благородный, горячий, деятельный. Он понимал, что произведения древнерусских мастеров – это сокровища, а значит, их должно и нужно спасать.
|
Но чтобы представить себе, каким он был, – чуть помедлив, продолжает Ирина Александровна, – достаточно вспомнить, как жил Давид Арсенишвили. Квартиры в Москве он не имел. Поэтому спальней ему служил сырой холодный угол Спасского собора в Андрониковом монастыре. Впрочем, в свои «апартаменты» он возвращался только к ночи. Весь день он оббивал высокие пороги. В своем единственном, аккуратно заштопанном костюме, что, кстати, не мешало ему выглядеть опрятным и держаться с царственным достоинством. Очень часто случалось ему «пробивать стены». Государственные мужи не очень церемонились, хотя откровенно указать на дверь тоже не смели. Как-никак – решение принималось на самом верху. И хотя Сталина к тому времени не стало, высочайшее его повеление еще никто не отменил. Но они, люди с портфелями, уже позволяли себе посмеиваться над упрямым чудаком:
– Иконы? Кому они нужны – эти пережитки прошлого? И какое отношение они имеют к искусству?
Однажды сама Фурцева, тогдашний министр культуры, – зарубежные гости подарили ей альбом «Художественные шедевры мирового искусства» – изумленно обратилась ко мне: «А почему в числе наших произведений искусства ранга «шедевра» удостоена лишь рублевская «Троица»?»
|
Многие власть предержащие демонстрировали не просто удивление, но воинственное неприятие, враждебность. Не успев родиться, музей стал нежеланным пасынком. Несколько раз предпринимались попытки придушить «младенца». И только готовность смело вступать в борьбу, входить в коридоры власти, предъявлять неопровержимые доказательства важности начатого сдерживали встречный вал огромной разрушительной силы. В ту пору его единомышленником и неизменной помощницей была Наталья Алексеевна Демина – почти опальный тогда искусствовед. Ей пеняли за вредную для молодого безбожного государства религиозность. Вдвоем они бесстрашно воевали за каждый метр территории бывшего монастыря. Вначале Давид Ильич Арсенишвили спасал Спасский собор, облепленный уродливыми пристройками. И он добился-таки восстановления его первоначального облика, и из него выселили, наконец, находившийся там военный архив.
Живописный холм над Яузой, мощные лаконичные строения древнего Спасо-Андроникова монастыря, где многие годы монашествовал, расписывал своды собора, писал иконы гениальный русский художник Андрей Рублев, создавший известные всему миру шедевры, – все это стало центром его жизни. Давид Ильич Арсенишвили мог рассказывать об Андрее Рублеве на улице, в магазине, в автобусе. Да так, что всем сразу хотелось ехать в музей Рублева.
Но с Давидом Арсенишвили жестоко расправились – его оклеветали некие доброжелатели. Спустя некоторое время справедливость восторжествовала: доброе имя было восстановлено, он снова стал директором. Но работать уже не смог – кабинетные войны подорвали здоровье. В 1963 году его не стало. Но осталась память и любимое детище Давида Ильича Арсенишвили – музей имени Рублева.
...Старые обои на стенах. Квартира обставлена довольно скромно. И видно, что никто не озабочен вопросами перепланировки и воплощения дорогостоящих дизайнерских решений. В этой семье все хорошо знают и ценят искусство живописи, но особенно благоговейное отношение к иконе. Здесь живет семья Кириченко. В 60-е Вадим Васильевич был главным хранителем музея имени Рублева. Потом ушел в церковь. В течение 17 лет, пока позволяло здоровье, служил псаломщиком. А его жена Кира Георгиевна Кириченко реставрировала музейные иконы, затем занялась иконописью – работала в Софрино. Иконописцем стал старший сын Иван.
В день нашего знакомства Кира Георгиевна готовила обед для внука-школьника. Пока чистила морковь, рассказала кое-что о музее, о самых древних иконах, привезенных из глубинки, и глаза ее лучились тихим светом.
– Это было постоянное романтическое состояние блаженства. И в то же время – ужаса, рвущей сердце боли от того безобразия, с которым мы сталкивались.
– Почему ужаса?
– В экспедиции в самые глухие села и деревушки всегда ехали с надеждой. Бывало, заранее предвкушаешь, радуешься, а как увидишь... Даже вспоминать страшно. Заходишь в храм, а там МТС. Фресок и в помине нет. Кирпич только виден и помет на полу. А иной раз заходишь в церковь, там кучей насыпаны удобрения. И вот в этих-то стенах мы находили иногда бесценные жемчужины. За них многое готовы были отдать, только бы не пропустить, не опоздать. А опоздали чуть-чуть – и все. Перед церковью костер. Но мы шли и шли. Часто пешком, иногда в распутицу, без гроша в кармане. Благо всегда были яйца под рукой. Реставрационный продукт запасали неукоснительно, – и засмеялась. – Нечего есть – съели пяток сырых яиц и пошли дальше.
Однажды вошли мы в старую церковь, а там зернохранилище. Еще тракторы какие-то стояли, коробки. Осмотрелись: пусто, ничего не осталось. И уже собирались уходить. Как вдруг один из сотрудников наших говорит: «Давайте посмотрим, что там, под аркой. Кажется, старые доски видны». Ленимся, но, однако, взгромоздили какое-то сооружение из остатков всяких механизмов. Забрались, дотянулись. А там все было плесенью покрыто из-за сырости. Вынесли на солнце, смотрим оборот доски и замираем в трепете: деревянные гвозди. Это значит – мы обнаружили иконы XIV века. И большие, поясные. Чистый восторг! А впереди – и ты это предвкушаешь – самые волнительные минуты: после осторожной, бережной расчистки, после того, как будут сняты слои более поздней записи, ты увидишь, как засияет яркими, чистыми красками древний образ.
Кира Георгиевна ненадолго отстраняется от своего занятия, вероятно, забывает, что вот-вот придет внук, которого надо кормить обедом. И как будто всматривается во что-то ей одной видимое:
– Как-то я стала расчищать икону Божией Матери. Ее привезли из села Васильевского. Дошла до чепца и чувствую, что деру чепец, – это ужас какой-то. Скальпелем «снимаю автора». Что я делаю?! Аж завопила от страха. А рядом была Ирина Васильевна Ватагина, самый опытный сотрудник музея. Она успокаивала меня: «Ничего, ничего, все обойдется». И вдруг из-под этой записи открылся настоящий голубой цвет – самый древний слой. Это переживание едва не стоило инфаркта... Бывало, смотришь в лики иконных святых и видишь такое величие, такую серьезность и бесконечность. Древнерусские иконы обладают огромной силой проникновения в таинственную вечность. Вы видите их, и они врастают в вас. И там живут. В сердце.
Самое время сделать небольшой экскурс в историю. Древнерусская живопись выросла из византийской традиции. Причем, когда православную Византию поглотили завоеватели, на ее земли пришли мусульмане, в Древней Руси начался невиданный рост, расцвет иконописи. Это было не просто продолжение. Началось мощное восхождение к вершинам искусства воплощения образов, несущих в себе свет духовных истин христианства. Мастера того времени создавали притягательно прекрасные образы. В них отражался горний мир, они отвечали на извечные вопросы бытия, говорили о смысле жизни, о всемогущем, милующем, любящем нас Боге и Его святых, о Пресвятой Богородице.
Петровские реформы повернули Россию на Запад, отринув культурное наследие Древней Руси... Люди постепенно разучились правильно понимать и чувствовать глубоко самобытную древнерусскую живопись. Надолго были забыты и способы «расчистки» старых икон. Дело в том, что изображение наносилось на паволоку – загрунтованную ткань – минеральными красками, то есть темперой, а затем покрывалось прозрачной олифой. Она прекрасно проявляла цвет, охраняла живопись от повреждений, но лет через 70 темнела настолько, что в лучшем случае видны были лишь силуэты, контуры изображений. И мастера того времени знали, как удалить потемневшую олифу. Но по мере того, как на Руси возникало и насаждалось следование западной традиции живоподобия, изображения земной плоти, забывались за ненадобностью способы «расчистки». Вырождалось и самобытное искусство.
Тем не менее, в мире живописи древнерусские иконы высятся недосягаемой вершиной во всем своем совершенстве, в ослепительном сиянии красок. На них грубая плоть преображена горним светом, озаряющим лики святых. Слава Богу, секреты «расчистки» древней живописи, возрождения первоначально изображенного образа не были окончательно утрачены. Попав в руки реставраторов, иконы оживают, вспыхивают яркими, чистыми красками, приоткрывая завесу тайны горнего мира.
(Продолжение на следующей странице)
 | назад |
| вперед |  |
