ПЕРЕКРЕСТКИ
ПИТИРИМ ДОРОНИН
Христианин на войне
Меня уже в детстве удивляло, насколько рассказы фронтовиков о войне отличаются от увиденного в кино.
Помню, мне было лет семь, дело было в Армавире, когда в автобусе я увидел плачущего старика в черных очках. Он был слеп и все повторял: «Простите меня, я бомбил ваш город». В Армавире стояли немцы, когда он совершал на него рейды. В одном из вылетов осколок попал в голову. Спустя много лет старик приехал туда ради покаяния.
Какая-то другая, своя правда волновала этих людей, искалеченных, выживших в той войне. И вот я спрашиваю Питирима Семеновича Доронина из местечка Шиладор, что в Сыктывдинском районе Республики Коми:
– У вас ордена, медали. За что вы так хорошо воевали?
Он не сразу понимает, потом отвечает:
– Послали.
Подумав, добавляет с умной, грустной улыбкой:
– Домой хотелось поскорее попасть.
Наверное, это один из самых точных, честных ответов.
Нас познакомил с этим кряжистым стариком, который улыбается, преодолевая боль, отец Виталий Размыслов, настоятель Слудской церкви. Однажды ему сказали, что в Шиладоре живет фронтовик, хочет причаститься. С тех пор батюшка старается навещать Питирима Семеновича как можно чаще. Русским старик владеет все еще неплохо, но постепенно его забывает, временами сбиваясь на коми, а иногда, наоборот, не может понять моих вопросов. Отец Виталий переводит.
Сначала старик вообще не хотел ни о чем говорить, с ночи раскалывалась голова от полученной в 42-м контузии. Я решил, что беседа не состоится, но батюшка спокойно расположился на стуле. Питирим Семенович тоже присел...
Отступление
Он был призван в армию в 40-м году в артиллерийский полк. Утром 22-го июня им сообщили, что часть едет на учение, велели заготовить колышки для палаток. В полдень вышел повар (почему-то именно он), сообщил: «Война». Полк погрузили в эшелон, повезли в Ленинград, оттуда – в Латвию. «Освобождать, – замечает Питирим Семенович, потом поправляется, – охранять Ригу». Дней двадцать шли бои, потом начали откатываться на восток. Латыши стреляли вслед из винтовок, автоматов, женщины окатывали солдат кипятком.
– Многие наши хотели потом рассчитаться, – поясняет Доронин, – но наступать пришлось через Литву. Так и не свиделись.
– А в Литве вас как встречали? – интересуюсь.
– Когда в наступление пошли? Хорошо встречали, – смеется старик, – только от своих отбиваться было нельзя. Тогда, конечно, убивали.
Остановились возле какого-то большого озера. На четыре орудия оставался один трактор. Три пушки пришлось утопить. Двинулись дальше, часу не проехали, как батарею накрыло бомбами. Из трех десятков человек на ногах остались двое-трое, остальных убило или ранило. Питирим Семенович показывает изуродованную, неестественно вывернутую ногу – напоминание о том дне. На ней он прошел всю войну. Тяжело раненных погрузили все на тот же трактор. Везли окровавленных всю ночь. Из госпиталя Доронин вышел только в январе.
Окружение
На зеркале у Питирима Семеновича прилажена фотография. Сидят трое, Доронин посредине, красивый, молодой коми-богатырь. Внизу надпись «Порт-Артур».
– Ваши друзья? – спрашиваю
– Да, с 42-го вместе.
Сорок пять дней они вместе были в окружении. Неподалеку была деревня, картофельные поля, куда наши ползали добывать единственное свое пропитание. Возвращались не все, немцы охотились за красноармейцами, как за дикими зверями. Человек пять так и остались там лежать. А что делать? Есть-то хочется. Потом, правда, наши стали мешки с сухарями сбрасывать с самолетов – полегчало. Но к этому времени у многих началась куриная слепота, когда ночью и даже вечером человек ничего не видит, абсолютно ничего. И вот идет зрячий с веревкой или жердью, за которые держатся ослепшие товарищи.
А у Доронина вот еще какая неприятность вышла: крест потерял, зашитый в гимнастерке.
– Как потеряли? – задаю вопрос.
– Зашил некрепко, наверное. Сильно расстроился.
– А верующих много было?
– Верующих... Видишь, нельзя было. Крестик куда-нибудь в одежду приладишь, а некоторые носили, но в бане в рот его брали, чтобы никто не увидел.
Потеря крестика Питирима Семеновича сильно беспокоила. Может быть, чувствовал, что живым без него из окружения не выйти. Пошел в ближайшую деревню, одного старика попросил: «Если есть лишний, дай, правда, денег у меня нет». – «Да, – ответил старик, – обязательно дам, могу два дать». Рассказал, как в деревне при немцах живется. Веровать полегче стало, показал на иконостас, где только бумажные образа остались после советов. Один предложил подарить, но Доронин отказался, великоват, некуда спрятать. Старик вздохнул. Был у него небольшой образок Христа, да уже другому, такому же солдатику, подарил.
– Один крест себе взяли, а остальные кому?
Доронин показывает на фотографию с надписью Порт-Артур, на друга, который сидит слева. Объясняет:
– Он двенадцатого года рождения, а тот, что справа, из калужских бедняков, он – двадцатого. У него свой крест был.
Я уже внимательней смотрю на снимок. Вот что, оказывается, объединило этих людей.
Кое-как выкарабкались из окружения, ушли от смерти, тут бы и радоваться. Но тут контузило Доронина. 35 дней в госпитале. Страшные головные боли на всю жизнь.
– Сколько раз вас ранило?
Питирим Семенович трогает локоть, потом водит ладонью над телом, подсчитывая. Говорит неуверенно:
– Раз пятнадцать, – потом добавляет, – отсюда двадцать осколков вынули, здесь раны, здесь...
Оборотная сторона войны
– Отчего вам приходилось зашивать крестик? Ведь постепенно отношение к Церкви менялось, – не могу я понять.
Питирим Семенович пожимает плечами. Про то, что менялось, ему ничего известно не было. Говорит:
– Мы не знали, запрещено было, вот в Китае нам можно было кресты носить, там уже не следили.
– Верующие объединялись? Много их было?
– Конечно, дружили, вместе держались. Трое-четверо в отделении из 12 человек верили, но нам специально комсомольцев, коммунистов давали, чтобы следили. Поэтому руками не молишься, не крестишься, все про себя. У кого-нибудь увидят крестик – расстреляют.
– Как расстреливали верующих?
– Повезут куда-нибудь в овраг и расстреляют.
– Вы сами видели?
– Нет, офицеры рассказывали. Лейтенант наш – командир батареи – тоже верующим был, крест имел. И потихоньку говорил: «Никогда креста не продавайте», не предавайте, значит. Год он у нас побыл, потом сменили. Офицеров часто меняли, чтобы с солдатами познакомиться и сговориться не успели.
– Молились?
– Молился каждое утро: «Во имя Отца...», «Господи, спаси...» И перед боем молился, и перед разведкой. Про себя. А если отойдешь подальше, то вслух.
Питирим Семенович читает молитвы по-коми, по-русски, – поясняя, как молился, рассказывает: «На Пасху, на Рождество выйдешь из блиндажа, чтобы никто не видел, и поклоняешься на восток. Осторожно нужно было. Тяжелее всего было в 42-м и первой половине 43-го, смертники (СМЕРШ – В.Г.) многих убили или в штрафбат отправили. А что такое штрафбат? Бери высоту... несколько человек вернется из батальона, остальные там останутся. Говорили им, кто кровью искупит вину, того помилуют. А раненых не давали вытаскивать. Бросали. Такая милость.
После одного из ранений попал в санитарный пункт. Только пристроился, бомбежка. Ходячим велели искать другой пункт, он должен был быть неподалеку. Добрались туда с товарищем, у Доронина кровь из ушей, из носа течет. У них проверили документы и сказали, что, если не уберутся немедленно, будут расстреляны. Пришлось возвращаться. Временами возникало чувство, что воевать приходится на два фронта. Спереди немцы, сзади чекисты.
Питирим Семенович упомянул, что служил в разведке. Уточняю:
– Значит, вам не только артиллеристом пришлось быть?
Он объясняет, что еще и сапером довелось побывать: миноискатель ведешь, это такой металлический кружок, мину почувствует – жужжит. Разминировать легко, главное, на боек не наступить. И в разведке долго был:
– Соберутся, кто посмелее, и в разведку с боем. Артиллерия начинает бить немецкая, так и можно, говорили, узнать, где она. Последний раз пошли одиннадцать человек, двое только вернулись. Потом бросили это занятие, ничего не выявляли, только людей теряли. Другое дело, в тыл к немцам ходить, иногда дней на двадцать – это очень хорошо. Потихоньку идешь, смотришь, просто разведка. Языка возьмешь и обратно. Один раз разрывная пуля попала. Вон какая рана, но кость не задела.
– Явная помощь Божия была? – спрашиваю я
– Там не разбираешь.
Тут отец Виталий решил мне помочь, по-другому построил вопрос:
– Бог помогал?
– Было, – отвечает Питирим Семенович и переходит на коми:
– Один раз мы идем, и навстречу тоже разведка идет – немецкая. Столкнулись. А там обычно как? Я увижу первым немца – немец погибнет, он увидит – мы погибнем. Но в этот раз все по-другому было. Ни у нас, ни у немцев патронов не оставалось, пришлось в кулачный бой идти. Их трое, нас трое, автомат у меня выбили из рук, я одному ударил, он упал. Убил я его. А двое других убежали.
– Сколько у вас наград?
– Орден Красной Звезды, два ордена Отечественной войны первой и второй степени, медали.
– За что вы получили орден Красной Звезды.
– Не помню. Деревню взяли, пленных человек пять-шесть, за это и дали. Наверное. Это надо забыть. Болею, работать надо. Траву косить скоро. Хотел выбросить все награды, они коммунистические, да только дочь не дала, к себе забрала. А что в них?.. Вот если бы божественные.
– Какие божественные?
– Крест.
– Георгиевский?
– Да, ваша газета «Вера» о нем писала, я читал. А коммунистические что? Ни во что не верили. Приехал после войны, руки болят, ноги. А здесь новые мучения. От безбожной власти наград не хотел. Вот если бы крест.
«Хорошо хожу»
– Вы до Берлина дошли? – спрашивает Доронина отец Виталий.
– Нет, до Кенигсберга.
– Там чудо было, Божия Матерь явилась немцам, и у них то ли оружие отказало, то ли оторопь нашла.
– Не слышал.
Очевидно, это было на другом участке. А говорить об этом было тогда не принято, лишь под страшным секретом очевидцы потом рассказывали об этом родным. Питирим Семенович, впрочем, косвенно подтверждает этот факт. Несмотря на мощные укрепления, немцы серьезного сопротивления не оказали. При этом не были деморализованы. Когда Доронин видел колонны пленных, шли они дисциплинированно, лица были спокойные, без тени испуга.
– Трофеи привезли?
Питирим Семенович отвечает, на этот раз с трудом говоря по-русски:
– Никакой трофей, никакой трофей. У кого брать, у таких же, как я, человека. Ругал очень сильно своих солдат, у которых я был командиром отделения. Не трогайте ничего абсолютно.
Когда-то вся наша армия была такой, как он. Русская армия.
Потом был Китай, война с Японией. Там произошло два эпизода, вспоминая которые, Доронин смеется как-то смущенно. Два раза избил офицеров – за дело, конечно. К тому времени он был сотни раз обстрелянным, бывалым солдатом. Таких уцелело очень немного, из тех, что воевали с лета 41-го. И они знали себе цену. После Хинган столкнулись с японцами, те открыли огонь. Доронин начал разворачивать орудие, вдруг подскакивает полковник, кричит: «Не стрелять, разворачивайте пушку». Питирим Семенович орудие трогать не дал, зато сам развернулся, врезал. «А японцам дали, как полагается, – говорит, – человек пятьдесят положили». Вскоре другой офицер – капитан – велел ему пушку через топь тащить, там бы она и канула. Пришлось и этому юшку пустить. Оба раза Бог миловал, хотя дела были расстрельные. Говорит, что бестолковых офицеров было очень много. Из-за них несли большие потери. Так, наверное, заканчиваются все войны. Когда ясно становится, кто чего стоит.
И вот, наконец, Порт-Артур, откуда нас выбили в 1905 году. Впереди было возвращение домой. Да только можно ли было назвать домом то, что оставалось на родине.
Родители умерли, когда был маленький. Мать, которая приучила Питирима к вере, не выдержала издевательств. Активисты с железным прутом приходили искать хлеб. Ничего не нашли, но пообещали, что если Доронины всех налогов не уплатят, дом сожгут. Мать испугалась, заболела и больше не поправилась. Это было в 32-м. Надорвавшись, умер отец. Младший брат ушел куда-то.
– Куда ушел? – спрашиваю Питирима Семеновича.
– А черт его знает, ушел и ушел.
Потом грустно добавляет:
– До сих пор я не знаю, что с ним.
На войне, когда вспоминал все это, – плакал. А потом снова в бой, а там уже ни о чем не думаешь. После войны вернулся, все то же. Лишь в 51-м году впервые с детских лет смог причаститься в Сыктывкаре, когда учился на тракторных курсах. Чувствовал себя очень плохо, но одна медсестра сказала: «Иди в церковь, попроси попа, он тебя молитвой вылечит». – «И действительно, там меня вылечили. Причастился и выздоровел», – поясняет Питирим Семенович.
На тракторе работать долго не смог из-за контузии, головные боли стали неотступны. Думал, лет до тридцати-сорока доживет, умрет. Сейчас ему 84. Крепко надеется, что определит его Господь в Царствие Небесное, где повстречает, наконец, мать, отца, всех своих и будет счастлив.
На стенах, над зеркалом – глухариные хвосты, кроме икон и пихтовых веток под потолком, – единственное украшение в доме. «Бога не забуду никогда я, – говорит. – Когда выйду в лес или куда, то всегда говорю, Господь Бог, спаси. И никогда не терялся. Говорю Богу: «Следи за мной, чтобы ничего не случилось». И очень хорошо хожу. Добывал рысей, иная почти в рост человека, птицу – по полторы дюжины за раз. Все даром отдавал старухам, которые сыновей на войне лишились. Его товарищей. С войны в это маленькое коми село не вернулось шестьдесят пять человек.
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
