ВЗГЛЯД
О НЕПРЕДВЗЯТОСТИ
Недавно в редакцию пришло анонимное письмо о бесчинствах на празднованиях в Дивеево милиции, которая особенно охотно заламывала руки патриотам. Там была такая фраза: «Торжества в с.Дивеево Нижегородской области, посвященные 250-летию со дня рождения Серафима Саровского, омрачены наглым беспределом, который творят люди в форме в отношении православных паломников».
Начал выяснять. Оказалось, что, действительно, какие-то представители РНЕ распространяли в Дивеево листовки с «разоблачениями» Московской Патриархии. Их отвели в милицию, потом выпустили. Было еще несколько более мелких эпизодов подобного характера. И, собственно говоря, все. А в памяти борцов с Церковью только-то и осталось от празднеств, что «наглый беспредел». В освещении происходящего приняли посильное участие и атеисты. Некто Юдин, например, сообщает на своем атеистическом сайте:
«Вскрытие мощей Серафима Саровского после революции было произведено в обстановке широкой гласности, в присутствии духовенства и верующих. Когда были сняты шелковые и парчовые покровы и открыта гробница, присутствующие увидели самый наглый и откровенный обман...»
Далее описывается состояние останков – то есть костей, переложенных ватой (кощунственные подробности опускаю – В.Г.). В чем именно заключался наглый обман, совершенно непонятно. Церковь никогда не заявляла, что мощи преподобного сохранились нетленными. Более того, это было едва ли не главным препятствием для прославления.
Но суть дела, конечно, не в мелком, возможно, даже неосознанном, мошенничестве Юдина. Главное – он описал, что способен увидеть неверующий, глядя на останки святого Серафима. А я вот никогда не забуду того дня, когда мощи Саровского угодника были обретены в Петербурге. Во дворе здания, где я жил, посреди зимы блеснула тогда молния. Казалось, она прошла в двух десятках метров от меня. На следующий день мой товарищ, живший на другом конце Васильевского острова, заявил, что молния ударила в его дворе. Такое впечатление, что сверкнула она для каждого. И потом много еще чего было, долго рассказывать. Скажу лишь, что Господь дал мне лично исчерпывающие ответы, почему был прославлен преподобный Серафим.
* * *
Хотя, конечно, даже молния зимой блещет не для всех. К чему я это рассказал? Не раз и не два слышал я упреки со стороны неверующих людей или нежелающих воцерковляться в том, что «верующий человек не может быть объективен».
Нам говорят: «Вас ограничивают догматы, ваша точка зрения на мир сформировалась 2 тысячи лет назад и безнадежно устарела, вы вращаетесь в круге идей, которые мешают непредвзято взглянуть на действительность».
Это довольно серьезное обвинение. Ведь речь идет о какой-то заведомой неполноценности того, что мы, христиане, делаем, говорим, пишем. Отчего же мы находимся под подозрением? И действительно ли нашими оппонентами руководят взгляды строго реалистичные?
Как-то раз я прогуливался по Петербургу со своей преподавательницей античной литературы и ее супругом-архитектором. В какой-то момент они, узнав, что я верующий, посуровели и объяснили, что православие сейчас вошло в моду и это даже как-то неприлично. Я растерялся, сказал, что в Церковь пришел сравнительно давно, при прежней власти, и это их как-то сразу успокоило. Но дело, конечно, не в том, кто когда пришел. Человек ведь не может все время уточнять в моде вера или не в моде и на это ориентироваться в своем приходе к Богу.
Впоследствии я слышал про моду еще не раз. И сказать по правде, никак не мог взять в толк, о чем идет речь. В моем храме была замечательная община. Кто-то пришел в нее раньше, кто-то – позже, но такого, чтобы мои сопричастники гнались за модой, я не замечал.
Однажды в Александро-Невской лавре присутствовал на молебне. Народу было человек двести, не меньше. В какой-то момент священник дал знать, чтобы верующие опустились на колени. Человек двадцать последовали его просьбе. Остальные, переминаясь и смущаясь, остались стоять.
«Может быть, это те, кто пришел сюда, следуя моде?» – подумал тогда я, однако каких-то определенных выводов не сделал. А спустя еще несколько лет, уже в Сыктывкаре, на Рождество я попал в жуткую толчею, было очень много нетрезвой молодежи и самых разных людей, которые редко балуют церкви своим присутствием. И тут вдруг меня осенило, что имели в виду мои нецерковные знакомые, говоря о моде.
Ведь в церковь они ходили только по праздникам. И видели там эти толпы столь же далеких от Церкви людей, как и они сами. Но полагали, что это и есть православные. Так и родилось их мнение о том, что приход в православие – это мода. Конечно, я, быть может, упрощаю, но сути дела это не меняет. Неверующий видит что-то свое в Церкви и полагает, что он трезво обо всем судит.
– Ну, хорошо, – может согласиться неверующий, – наш взгляд на Церковь может быть неверен, но и вы на нас, на мир не можете смотреть непредвзято, не способны видеть мир, исходя из собственного опыта.
Хорошо, попробую объяснить, как может меняться смысл понятия «непредвзятость» по мере воцерковления.
На рубеже 90-х годов я жил в Петербурге и часто ездил на метро. Пока был неверующим, то лиц людей в вагонах как бы не видел. Был «непредвзят». То есть, конечно, из любопытства их разглядывал, пытался понять, о чем тот-то думает или вот девушка симпатичная, вот мужик мрачный. Но это все было крайне поверхностно.
Затем я начал посещать храм. Бывало, едешь в том же метро после причастия, чудного пения, созерцания одухотворенных лиц, смотришь на пассажиров, и кажется – такая пустота из их глаз сквозит, такая бездуховность на челах.
И это тоже был «реалистичный» взгляд. Лица и правда были опустошенные.
Но потом вот какая штука произошла. Чем дольше я ходил в храм, тем больше эти лица в метро высветлялись.
Вот отец с сыном, а с ними попугай-самец в клетке, возвращаются с рыбалки. Попугай смотрит в зеркало на себя. Я все пытаюсь понять нечто ускользающее, потом доходит, что попугая пришлось с собой взять, потому что оставить не с кем было; что в этой семье нет ни одной женщины, даже попугаихи нет. Вот и смотрит попугай в зеркало. И не так одиноко.
Другая картинка. Женщина лет 45, стильно одета, а в руках у нее безумная, безвкусная розовая сумка. Рядом ее спутник, золотозубый, с «АиФ» – преуспевающий. Когда из вагона вышли, кавалер вальяжным жестом взял даму под ручку – и тут только я, кажется, начал что-то понимать. У мужчины на пальце золотое кольцо. А у женщины кольца не было. Любовница... А сумка? Может, от мечты о чем-то более романтичном?
Но, главное, я увидел в этих своих поездках, что за усталостью, опустошенностью после трудного дня скрывается у многих терпение, мужество и часто любовь. И только тогда я начал понимать, как был слеп раньше.
Так, постепенно, открывается правда об окружающем тебя мире: поначалу все люди для нас посторонние, потом мир оказывается даже враждебным. Не об этом ли состоянии Альберт Камю сказал: «Ад – это другие». Ибо очевидно, что первое, с чем сталкивается пробуждающийся человек, – его гордыня.
Но если удастся прорваться хотя бы краешком души, то люди вокруг вдруг начинают становиться своими. Но и это, наверное, далеко не предел. В пору настоящей зрелости христианин входит, когда прозревает правду не только о мире, но и о самом себе.
До этого я, пожалуй, еще не дорос. Вот только не раз замечал, что больше всего я осуждаю людей, когда от себя хочу спрятаться. Таким становлюсь «реалистичным», спасу нет.
В.Г.
 | назад |
| вперед |  |
