ЭКСПЕДИЦИЯ
НИКОЛЬСКИЕ ЗАСЕКИ
(Продолжение. Начало на предыдущей странице)
Из путевых заметок И.Иванова.
Семь верст до небес
Есть такой советский фильм, называется «Тема», один из моих любимых. Там Михаил Ульянов в главной роли прекрасно сыграл московского советского писателя, приехавшего в «творческую командировку» на свою родину, в русскую глубинку. Через собственные самодовольство, душевную глухоту, скепсис приходит он к тому, что сейчас мы бы назвали внутренним покаянием.
Думая о наездах московского поэта и писателя Яшина в родной Никольский район, я вспоминал героя Ульянова. Хотя, конечно, понимал, что тут многое было не так: и масштаб его личности, и ситуация иная, и время... Александр Яшин был человеком своего времени. С 16 лет начав печататься, в 22 года он уже оказывается в Москве и с тех пор в родном Блудново бывает лишь наездами. В годы войны – военный корреспондент, после войны – объездил, кажется, все стройки пятилеток; написал поэму «Алена Фомина», удостоенную Сталинской премии, сборник «Советский человек» и дежурные строки про партбилет и «ленинского сердца чистоту»...
Мы едем на могилу поэта, это такая здешняя светская святыня, место паломничества. И уже в одном том, что похоронен он где-то посреди леса, на берегу реки Юг, есть что-то необычное... Ведь почти все его коллеги-лауреаты покоятся на «престижных» Ваганьковском да Новодевичьем кладбищах в Москве.
Дорога ведет через деревню, далее – полем, лесом, прозрачным в эту пору. Уж и не чаешь, проедешь ли через колдобины, как вдруг – ограда из жердей, приколоченная к сосне вывеска: «Мемориальный заказник русского писателя А.Я.Яшина (1913-1968 гг.)»: домик над рекой, бронзовый бюст – такому как раз и уместнее бы стоять на московском кладбище, а не здесь, в глубине леса, где ни единой души вокруг, только птички щебечут.
«Я из тех самых мест,
Где семь верст до небес
И все лесом
Да лесом».
Это – из яшинского стихотворения «Запасаемся светом», посвященного пинежанину Федору Абрамову.
|
Здесь, в лесу, – музей, и, несмотря на то, что нет сторожа, не загажено, не сожжено, не намусорено. Посреди дома – печь, на гвозде висят пальто писателя, шляпа, которую непременно хочется померять, портрет Льва Толстого и Джоконды над топчаном, подставка под лучину. В домике вывешены правила для посетителей, одно из которых забавное – просьба не спать в домике. Если забраться на чердак, можно увидеть полосатый, аккуратно заштопанный матрац поэта – об этом сообщает лежащая на нем музейная карточка. Наверное, тюфяк-экспонат убрали на чердак, чтоб людей не искушать, – опять из тех же соображений – чтоб не заваливались тут спать, не запалили избу.
В углу чердака – крест, который, как это пером выведено на табличке, «мужики с Блудново срубили и поставили на могиле после похорон, стоял до 1970 года». В сарае – невянущие искусственные венки, напоминающие, что время от времени сюда нахлынывает толпа людей, отмечают, выпивают, произносят речи, кладут венки – вон, вижу, с ленточкой: «от губернатора Позгалева» – потом все уезжают, и снова лишь ели шумят да ласточки вьются над рекой. Этот дом строил он сам, точнее, местные мужики, конечно, но под его руководством. Начальственно покрикивал, вспоминают они, но вспоминают с теплотой: свой мужик!
|
Вообще никакой он не Яшин, настоящее имя поэта звучит не по-советски зычно Я!-шин, а скромно – Александр Попов. Быть может, здесь, на родине, он становился Поповым, а Яшиным был в Москве, где сидел в президиумах съездов, где пережил славу, зависть, травлю, самоубийство 16-летнего сына? А может, и нет. Отстраненность, взгляд если и не свысока, то несколько со стороны – оставались даже в самой его задушевной повести о никольской жизни – «Вологодская свадьба».
Пора уходить. Крест с крышей на могиле. Березка уже облетела, а рябинка пожелтела, но еще держится. Постоял, помолился. Уходить не хочется. Побродил в поисках грибов. Подумалось: хорошо бы вот так же – среди сосен – потом лежать. Все же эти уход в столицу и возвращение на родину – сама жизнь стала главным его произведением. В последний свой год он писал:
«Книга жизни...
Только ль слова?
Сколько лет я сижу над ней!
Пожелтели страницы в ней,
Как трава в сентябре,
Как листва,
Поседела моя голова.
Но вдвойне дается трудней
Заключительная глава».
Многие произведения Яшина остались незавершенными. По воспоминаниям коллег-писателей, «половина Союза писателей ходила к нему в раковый институт. Он держал, в последние свои часы, Злату Константиновну за руку, плакал и казнился...» Гроб Яшина мужики сюда несли от самого шоссе на рушниках...
...Мы уже садились в машину, когда вдруг из леса послышался рокот машины, – на могилу поэта приехали новые гости. Знакомимся: Антонина Павловна Рыкованова, учительница из Никольска:
– Я с Яшиным лично была знакома, в похоронах участвовала. У меня и фотография сохранилась. Последнее стихотворение он написал, зная, что умрет. Завещал, чтоб его обязательно хоронили здесь. Гроб на самолете привезли, тогда еще дорог не было. Народу – все поле было запружено...
– Уважали, значит. За что?
– Он много сделал для нашего края, прославил его. Когда приезжал, привозил мешки игрушек детям... Писал о нашей природе отличные стихи. Вот это его стихотворение: «Спешите делать добрые дела!» Знаете, сейчас такая жизнь, нам именно этого не хватает – доброты. Я работаю в коррекционной школе, с больными детьми. И нам особенно важно, чтоб дети у нас были окружены такой добротой, чтоб сами творили добро. С ними мы сюда в походы приходим. На стихах Яшина мы учим их. У нас и альбомы оформлены, проводим викторины, а в марте – яшинскую ярмарку. Весь год к ней готовимся, делаем поделки. Девочки наряжаются в деревенские костюмы, у нас их собрана целая коллекция.
– Несмотря на то, что он жил в Москве, его душа была здесь, – убежденно говорит Антонина Павловна. – Он болел за своих земляков не на словах, он болел за них душой. Он был свой – деревенский. Так и остался им. А еще он был очень верующим человеком.
– Надо же, а по произведениям не скажешь, – удивился я. – Он ведь партийный был к тому же.
– У него иконки хранились, много. Потом они были переданы нашему музею. Его личные иконы.
– Иконы... – пришел черед усомниться Михаилу. – Может, он их просто коллекционировал?
– Нет, это не дань времени, – волнуется Антонина Павловна. – То, что он был верующим человеком, это точно. И в последние дни, умирая, сестра рассказывала, он по-христиански ушел из жизни, то есть и исповедовался, и причастился.
Его жена, Злата Константиновна, очень верующая. А дочь Наташа, когда приезжает из Москвы в Никольск (мы ей встречи организовываем с детьми), начинает с того, что спрашивает – кто крещеный, а кто нет. Да... – задумчиво вспоминает о чем-то наша собеседница. – А сын его живет во Франции. Он в этом году провозил своего сына, внука поэта Яшина. Тот по-русски уже не говорит...
Как-то выясняется, что мы из газеты «Вера». Антонина Павловна всплеснула руками: «Какая неожиданная встреча! Ведь я – подписчица «Веры»!
Доселе молча слушавший нас водитель Василий понимающе хмыкнул:
– Теперь понятно, в чем дело! Не даром ей сегодня захотелось ехать к Яшину, вы должны были встретиться. Давно собирались, а сегодня только я пришел с работы, говорит: поехали, и все. Машина-то хреновая – посадка низкая, вот чего боялся...
Дальше наш разговор с Антониной Павловной, само собой, соскакивает на православные темы:
– Удивительно, – делится она, – когда я веду факультатив по православию (у меня пятый класс в этом году), я не знаю, откуда берутся слова... наверное, благодать Божья. И вы знаете, они заслушиваются. Они стесняются своего недуга, ущербными себя чувствуют. А вот моя такая политика, что вы – такие, как все, никакие не больные, Бог вас любит так же, как всех. Они добрые, хорошие дети...
Простились... Обратной лесной дорогой мы еще обсуждаем сомнения относительно православия Александра Яшина, но как-то вяло. Может быть, это и не важно. Что с того, если образ поэта в сознании земляков окажется совсем не похожим на оригинал? Здесь, на родине, он стал символом, легендой, в которой земляки находят истинное выражение никольского характера. Быть может, идеализируя при этом земляка. Но ведь это значит только, что идеал высок.
И все же был человек, написавший:
«Все чаще память изменяет,
Подводит.
Вот опять – пробел...
Но из нее не исчезает,
Что сам бы я забыть хотел, –
Такое, что душе не мило,
Чего нельзя себе простить,
Что, к сожаленью, в жизни было,
Хоть не должно бы вовсе быть.
Нередко правдой поступался,
Не делал все, что сделать мог,
И обижал,
И обижался,
Помочь хотел, а не помог.
Дурным поступкам нет забвенья,
Да и прощенья нет,
Когда
Их судишь сам без снисхожденья, –
На свете горше нет суда».
Из дорожного дневника М.Сизова.
Дуниловская стрела
До наступления ночи было еще время, и мы решили заехать в знаменитое село Дунилово... От шоссе это 18 километров грунтовки. Отец Сергий назвал ее серпантином, Игорь сравнил с трассой фигурного вождения, а мне она напомнила компьютерную игру «ралли». Только воспаленный мозг дизайнера-программиста смог бы придумать такие повороты-загогулины, следующие один за другим: не успеваешь вырулить из одного виража, как нужно судорожно выкручивать баранку в обратную сторону. Покачиваясь из стороны в сторону, наш гид поясняет:
– Почва болотистая, поэтому прокладывали, где посуше. Впереди дорогу пересекает речка Анданга, которая весной разливается, так что, бывает, тут вообще не проехать.
– А вон мужику на лошади все нипочем, – показываю в окно на всадника, которого только что обогнали.
– Не «на лошади», а «на лошадé». Так у нас местные говорят, – улыбается о.Сергий.
– Свой диалект?
– Вроде того. Некоторые слова легко понять, например, «исти» – это «есть». Или вместо «ребятишки» во множественном числе говорят «робятёшка». Пьют крепкий чай и приговаривают: «Чáйно...» А, бывает, такое скажут, что не сразу уразумеешь. Представь, никольский мужик толкует тебе про погоду, про приметы и спрашивает: «Помнишь, лонúсё пóтоцьки пóрхали?» Что тут ответишь? А ведь с тобой русский человек говорит, стыдно признаться, что не понимаешь...
Батюшка переводит с русского на русский:
|
– А вопрос был такой: «Помнишь, прошлым летом птички летали?» Это про какую-то примету, когда птицы над водой порхают... Поживи здесь с годик, уверяю, сам полюбишь этот живой язык.
За очередным поворотом глазам вдруг предстало село – и над ним, на возвышенном месте, каменный храм. Наверное, в нем и хранилась чудотворная Дуниловская икона? Мы медленно подруливали к храму, и я почему-то начинаю волноваться. Двенадцать лет со мной копия Дуниловской иконы Божией Матери (о.Сергий Колчеев подарил), всегда ее ношу с собой, Заступницу – и вот только сейчас увижу... Нет, не саму икону, увы, ее здесь нет, она украдена из храма ровно два года назад, в конце августа 2002 года. А место ее обретения и тех людей, кто носил святыню из дома в дом, пряча от богоборцев...
Подъезжаем к храму и не догадываемся, какая радостная весть нас ждет.
(Продолжение следует)
 | назад |
| вперед |  |
