ИСТОРИЯ
ЦАРЬГРАД И РОССИЯ
Должен ли Константинополь быть нашим?
(Окончание. Начало в № 472, 473, 474, 475)
Национализм и революция
Александру Третьему принадлежат слова, которые знаменовали начало новой эпохи: «Россия – для русских». Идея в основе своей верна, если вспомнить, что все русское у нас со времен Петра Великого было под сомнением. Император Александр, однако, был справедливо убежден, что всякий великий народ должен строить будущее, исходя из собственных особенностей, верований, привычек. Иначе его ждут деградация и гибель. Поэтому в его царствование определено было вернуться на русский путь.
Тот самый, во имя которого трудились Пушкин и Тютчев, Ушинский и Римский-Корсаков, избрать который призывал Достоевский, не говоря об усилиях Церкви. Чего стоила одна Оптина, сплавлявшая русское и православное в столь жарком горниле, что они ставились единым целым. Но искусственное вовлечение в этот процесс государства не могло не привести к серьезным искажениям. Даже во сне Достоевскому не мог привидеться полицейский чиновник, который возьмется осуществлять его мечты. В результате трудности возникли с прибалтийскими губерниями, Финляндией, революционные настроения постепенно охватили Кавказ и т.д.
Внутри самой России дела обстояли не лучше. В то время, как социалисты пытались взорвать Столыпина, правые подкладывали бомбы в квартиру графа Витте. Их склонность к террору ярко себя проявила в убийстве Григория Распутина, не говоря о заговорах генаралов и политиков «во имя России», которые закончились февральской революцией. Оценивая это развитие событий, Витте написал немало ядовитых слов в адрес Царя-мученика, не желая понять, что Государю вообще не на кого было опереться.
Встала ли власть на ошибочный путь? Несомненно. Был ли у нее какой-то другой выход? Слева социалисты, в центре, почти поголовно, либералы, справа... И великий Александр Миротворец, и Царь-мученик надеялись обрести в национальном чувстве силу, способную стать противовесом революции, верили в пробуждение лучших сил. Вместо этого мы получили, по сути, революцию справа.
Здесь ответ на вопрос, как горстке безумцев удалось сокрушить Российскую империю. Им нечего оказалось противопоставить. Национализм оказался лишь формой оскудения того духа любви к Богу и Отечеству, который век за веком созидал Россию. Впрочем, когда дух парализован, высвобождаются психические силы, но этот всплеск энергии недолговечен, как пьяное веселье. Это вполне показал «патриотический подъем» 1914 года, который выдохся после первых же наших военных неудач.
|
Таким было состояние нашего общества, когда вновь встал вопрос об овладении Константинополем. Многие грезили о каком-то беспредельном расширении России во всех направлениях, но даже собственную жизнь не могли наполнить смыслом. Не горячие, не холодные, с мутной, больной головой подошли мы на этот раз к вратам Царьграда. Не задумываясь, какое яростное неприятие может вызвать у болгар или, что еще важнее, греков, которые во главе с королем Константином мечтали о создании Неовизантийской империи с Царьградом в качестве столицы. О том, как они отнеслись к известию о согласии Англии и Франции передать Константинополь России, сообщал 24 декабря 1915 года российский военный агент в Греции полковник П.П.Гудим-Левкович: «...Буря негодований в Греции: «Константинополь есть достояние греков, и надо принять все меры для противодействия России».
Наше отношение к грекам также было далеко не идеальным. Петербург, например, решительно возразил против их участия в Дарданелльской операции. Лишь немногие у нас нашли силы возвысить голос против борьбы с единоверными братьями.
Слово пастыря
|
В первую очередь, это были отдельные вожди русского православия. Накануне революции в пользу единства Церкви возвысил голос митрополит Антоний (Храповицкий).
Нельзя сказать, что он был свободен от страстей своего времени. Мечтал, например, заселить земли Сирии и Палестины русскими людьми, «очищая для них и пустыни, и магометанские поселения, которые, впрочем, и сами начнут быстро пустеть под русским владением».
Что значит «очищая»? И что это за благодатное владение, способное заставить несколько миллионов человек стать беженцами? Это был, по сути, смертный приговор России как империи, созданной благодаря терпению и великодушию русского мужика и потерявшей всякую прочность, когда за дело взялось образованное сословие. В оправдание владыки скажем, что он вторгся в ту область, в которой ничего не смыслил.
Там же, где он был силен, то есть в области церковной, его мысли имели совсем другую направленность. В то время у нас шли споры, присоединять ли Вселенский Патриархат к Русской Церкви, как это было проделано с Грузинским престолом. Побеждало мнение, что так и придется сделать.
Высказывания архиепископа Антония звучали резким диссонансом:
«Что хорошего обращать св. град во второй Петербург и уничтожать там Патриаршество, плодить наши глупые семинарии, часовые всенощные, концерты Бортнянского?.. Не радует меня девиз: «Изгнание турок из Европы». Что такое Европа? Кому она нужна? С какими нравственными ценностями совпадает это географическое понятие?»
О том, нужно ли нам учиться у греческого православия, он восклицал: «Да, непременно нужно! Православие многие из нас вмещают в своем сердце лучше греков, но... чтобы противопоставить свое чужому, воровски вошедшему в нашу жизнь, нужно не только тепло чувствовать, но и ясно мыслить и точно выражаться». И пояснял, что если в трудах современных греческих богословов мы видим творчество религиозной мысли, как у древних отцов, то у нас – либо средневековую схоластику, либо плагиат с бездарных, безыдейных немецких диссертаций, где ни слова нельзя было найти о религиозном смысле Божиих речей.
И скорее российский Синод, полагал владыка Антоний, должен склонить голову перед Константинопольским Патриархатом, чем наоборот. Конечно, это было неисполнимо, но вот что замечательно. После столетия разделений в п е р в ы е столь ясно было произнесено слово о том, что Православная Церковь неделима и что не сила может воздвигнуть ее на должную высоту, а самоотверженность.
Это случилось накануне нашего падения.
Направо пойдешь...
Что его вызвало? Существует несколько объяснений, которые, на первый взгляд, неоспоримы. Например, что мы увлеклись Европой, соблазном земного рая, и ради этого пожертвовали верой.
Да, было увлечение и был соблазн – это касается слабых. Но что угнетало и влекло к катастрофе сильных?
Растерянность, что мы серьезно отстаем от Запада, попытка понять – чем пожертвовать, чтобы англичане или немцы не обратили нас в колонию, как Индию или Китай? Ошибки совершались непрестанно, но ведь и опыта взять было неоткуда.
Нужно было учиться жить во враждебном окружении, в новой индустриальной эпохе. Иные по сей день полагают, будто знают, что нужно было делать. Что пойди мы, например, куда-нибудь в противоположную сторону, то и русаки бы сейчас ходили с сияющими лицами, и все народы устремлялись выразить нам восхищение.
Думается, однако, что никакого выбора у нас не было с самого начала. Что история устроена по какому-то совсем иному принципу: налево пойдешь – убиту быть, направо – голову потеряешь, прямо – вообще жуть. Но если Богу будет угодно, то убиту не совсем, и вместо головы лишиться только шапки, да и прямо прорубиться можно. Поэтому, обернувшись на нашу историю, скажем: «Слава Богу за все».
Пустота
После свержения Государя наспех сформированное правительство и не думало отказываться от Царьграда, полагая, что эта идея популярна в стране. О том, что переживали по этому поводу православные, то есть, наверное, большая часть народа, лучше других сказал отец Сергий Булкаков: «Я любил Царя. Хотел Россию только с Царем, и без Царя Россия была для меня и не Россия. Первое движение души – даже подсознательное, настолько оно было глубоко, – когда революция совершилась и когда по-прежнему раздавались призывы: война до победного конца, было таково: но зачем же, к чему теперь и победа без Царя? Зачем же нам Царьград, когда нет Царя. Ведь для Царя приличествовал Царьград. И мысль о том, что в Царьград может войти Временное Правительство с Керенским, Милюковым, была для меня так отвратительна, так смертельна, что я чувствовал в сердце холодную, мертвящую пустоту».
Эта пустота поглотила и Временное правительство, и сокрыла в себе Россию. Но история ее в 17-м году отнюдь не закончилась.
В начале 20-х годов в Константинополе произошел трагикомический случай. Митрополит Евлогий, прибывший с потоком беженцев из России, потерял калошу. Вскоре выяснилось, что та же беда случилась с генералом Р., который великодушно уступил свою уцелевшую калошу владыке.
В городе и его окрестностях скопилось около 300 тысяч русских жителей, половина из них стала его постоянными жителями. Даже сегодня там обитает, по некоторым сведениям, до 20 тысяч эмигрантов из России и их потомков. После окончания Первой мировой войны Константинополь был оккупирован войсками союзников. Но в то время как турки – извечные наши враги – встретили русских с распростертыми объятьями, а османские офицеры наперебой звали наших на постой, ни лиры за это не требуя, союзники вели себя безобразно. Морили в резервации на полуострове Галиополи, требовали сдать оружие, преследуя не самые добрые цели.
В результате мы опять едва не завоевали Царьград. О том, что происходило на Босфоре в 1921 году, можно прочесть в письме наркома иностранных дел Г.Чичерина в ЦК РКП(б):
«Коллегия НКИД решительно высказывается за принятие предложения тов. Е. (личность не установлена – В.Г.) относительно Константинополя... По словам тов. Е., врангелевцы так резко настроены против Антанты, что они охотно возьмут Константинополь. Престиж Советской России среди них очень велик... После захвата ими Константинополя мы должны будем, по словам тов. Е., обратиться к ним в таком приблизительном смысле: «...ваши преступления забываются и вам разрешается вернуться на родину».
У нас должен быть наготове политический аппарат, чтобы в тот момент сразу бросить его в Константинополь, причем ради большей осторожности переброска политработников может происходить как будто самочинно, по их собственному желанию. Мы таким образом овладеем положением в Константинополе... Формально же Константинополь будет передан турецкому государству. Тов. Е. полагает, что в тот момент врангелевцы без труда займут Андрианополь и Салоники, там появятся наши комиссары, и едва держащиеся балканские правительства будут опрокинуты, что может иметь громадный политический эффект и дальше Балкан...»
Предложение это принято не было. На то были особые причины.
Большевики и Турция
Благодаря личному распоряжению первого турецкого президента Ататюрка на стамбульской площади Таксим был возведен в 1928 г. памятник героям национально-освободительного движения. Среди них можно увидеть фигуру полномочного представителя РСФСР в Турции Семена Аралова.
|
Личность, кстати, прелюбопытная. Старый большевик, он, не вняв призывам Ленина, принял участие в Первой мировой войне. Был награжден пятью боевыми орденами Российской империи и дослужился до замначальника штаба пехотной дивизии. После революции выступал за продолжение войны с Германией, затем стал основателем военной разведки большевиков – будущего ГРУ. В 22-м году этот третий в то время по должности человек в Красной армии был направлен на работу в Турцию. Настолько важным считался этот участок.
* * *
Страны Антанты, овладевшие территорией Османской империи, толком не знали, что с ней делать. Британский премьер Ллойд-Джорж вспоминал, что было желание отдать Царьград грекам. Но против этого резко выступили Италия и Франция, преследуя свои интересы. Была попытка навязать Константинополь Соединенным Штатам. Президент Вильсон заинтересовался, но не получил поддержки в своей стране, не желавшей возиться с колониями.
|
Между тем в Малой Азии в то время разгорался мятеж генерала Мустафы Кемаля Ататюрка, собравшего, по наиболее достоверным оценкам, 100-тысячную армию. На помощь ему пришла Советская Россия. Было поставлено 39 тысяч винтовок, сотни пулеметов, 54 орудия и огромное количество военного снаряжения. Через Азербайджан шли нефть, бензин и керосин, турецкий флот пополнился двумя морскими истребителями – «Живой» и «Жуткий», а красные офицеры из числа татар-коммунистов активно участвовали во всех событиях.
Были со стороны Кремля жертвы и более значительные. Турции подарили огромный кусок российской Армении с населением в полмиллиона человек. Были переданы Кемалю 10 миллионов рублей, в том числе 200 кг золотом, отнятым у Церкви в помощь голодающим Поволжья. Эти деньги могли спасти сотни тысяч жизней, но игра шла по-крупному. В ноябре 21-го года к кемалистам под видом купца Михайлова прибыл с инспекцией Фрунзе.
Спустя какое-то время, 22 июня 1922 года, у него состоялся в тогдашней столице Украины Харькове разговор с турецким послом. Дипломат спросил у Фрунзе: как бы отнеслась Москва к официальному оформлению союза с Турцией и установлению такой же связи, какая существует между Россией и союзными республиками.
– В перспективе это желательно, – ответил красный «маршал», – но для настоящего момента вряд ли целесообразно.
В тот момент туркам по ряду причин казалось, что большевики собираются оставить их на произвол судьбы. Это было равносильно поражению. Однако через три месяца Кемаль Ататюрк окончательно покончил с Антантой и шаг за шагом начал отдаляться от Москвы.
Последним ярким эпизодом нашей дружбы стал визит в Анкару Климента Ворошилова. В октябре 33-го года он вместе с Кемалем принял парад турецкой армии, его именем была названа одна из улиц Измира... А спустя три года Турция подписала в Монтре договор, по которому корабли враждебных нам держав получили право беспрепятственно проходить через Босфор в Черное море. Политику спасения своих будущих врагов большевики переняли у Российской империи с большой точностью.
(Окончание на следующей странице)
 | назад |
| вперед |  |
