ЧТЕНИЕ
ИЗ РАССКАЗОВ МАЙИ КУЧЕРСКОЙ
Фольклористка
Аня Мокроусова сильно увлекалась фольклором. Увлек ее Сергей Пармин, который объяснил Ане, что фольклор повсюду, только успевай записывать. И Аня записывала! Приходит к бабушке в больницу – записывает больничный фольклор, разговаривает с младшей сестрой – записывает школьный фольклор, стоит в очереди – записывает фольклор магазинный, делают ей в квартире ремонт – записывает фольклор малярный. А Сережа все это время за ней ухаживал и, наконец, сделал ей предложение. Только очень странное.
– Видишь ли, Анечка, – объяснил ей Сережа, – месяц назад я принял святое крещение и хочу, чтобы и ты, моя, надеюсь, будущая жена, тоже его приняла и стала ходить в церковь. А там и повенчаемся.
Аня давно уже заметила в Сереже неладное: то он отказывался вдруг от своих любимых пирожков с мясом, то не приходил в гости, не говоря уж про то, что в какой-то момент почти перестал ее обнимать. Но Аня событий не форсировала и ждала, когда все само разрешится. И вот оно разрешилось!
– Что значит – стала ходить в церковь? – закричала Аня. – Там одни полоумные!
Ни за что. И в церковь ходить не стала, и крещения святого не приняла. Сережа над ней, конечно, работал, подсовывал кассетки с проповедями митрополита Антония, приводил на собрания своей православной общины, свел с батюшкой, но все без толку. И тогда он Аню бросил. То есть даже и непонятно, кто кого бросил. Оба друг друга бросили. Но Аня затаила обиду. Потому что считала, что разлучили их с Сережей Церковь, православие, девушки в черных юбках и розовощекий батюшка в железных очках.
Тут подступила аспирантура. В смысле, Сергей-то ее уже заканчивал, а Аня как раз в нее поступила. И вскоре ее будто подменили, Аня стала ходить в черной юбке до пят, в платочке, глаза держала долу и часто куда-то уезжала. И очень скоро просочились слухи, что ездила она по святым местам! Только сама Аня да ее научный руководитель знали, что весь ее внешний вид – удачное вхождение в образ, и уезжала она не в паломничества, а в научные экспедиции. Там Аня умелым обращением втиралась в доверие к паломникам, старицам, блаженненьким, обычным православным людям и внимательно слушала все, что они говорили. Они и говорили, очень охотно, про Спасителя, послушание и конец света, только не знали того, что к поясу у Ани был прикреплен портативный диктофончик, под курткой совершенно незаметный.
Через три года научный мир пережил небольшое потрясение. Аня написала кандидатскую диссертацию «Поэтика и композиция современного прихрамового фольклора в социокультурном аспекте».
Все, что она видела и слышала в монастырях и общинах, было использовано в диссертации. Прихрамовые девушки, писала Аня, обязательно должны говорить особым тихим голосом, опустив глаза долу – это символизирует смирение и кротость. Прихрамовым юношам лучше носить длинные волосы, желательно завязанные сзади в узел, говорить печально, глухо и с некоторой воспаленностью во взоре – подчеркивает внутреннее горение, строгость подвигов, возможно, бессонные ночи. Креститься нужно повсюду, на улице и в кафе, ничего не стесняясь. При этом очень бояться конца света. Аня подробно описывала, когда и при каких обстоятельствах слышала разные предсказания о мировой катастрофе и конце света и как сроки все откладывались и откладывались, как прихрамовые люди, не исключая и Иоанна Кронштадтского, недолюбливают жидов, зато обожают Русь Святую, как ждут не дождутся Царя-Спасителя, вспомнила и о том, как не постыдились когда-то опубликовать письма сионских мудрецов. Словом, она собрала в диссер все то, от чего затошнит любого нормального человека. И ликовала. Потому что рецензентом назначили Сергея Пармина. Но Сергей диссертацию очень хвалил – собран уникальный материал, описано неописанное, редкая наблюдательность, исключительная глубина. Аня бросала на Сергея недоуменные взгляды. Диссертацию приняли единогласно. На банкете Сергей подошел к Аньке, уже слегка подвыпивший, очень веселый, сжал ей локоток и сказал: «Прости. Я был дураком». Вскоре они поженились, Сергей о православии ни слова, а Аня на радостях почти сразу же крестилась, хотя и по-прежнему недолюбливала юбки. Во время венчания Аня была в белом брючном костюме, повенчал молодых один прогрессивный батюшка в центре Москвы. А спустя полгода Аня стала совсем уже верующая, православная, но, конечно, не какая-нибудь там прихрамовая, а просто. В церковь ходит в джинсах, без платка, все в то же прогрессивное место, судя по всему, ждет второго ребенка и уже третий год собирает материнский фольклор.
Барышня-крестьянка
Слава Сорокин сильно страдал от одиночества. Он, конечно, ходил в церковь и все такое, но там как-то не удавалось ни с кем сблизиться. Так всё в основном «Спаси Господи», «С праздником» и «Со Святым Причащением», благочестивыми улыбками-поклонами и оканчивалось. И Славик грустил. Новых православных друзей он не приобрел, от институтских товарищей тоже как-то отстал, у них были другие интересы. Только с одним пареньком из параллельной немецкой группы, Лешей Пирожковым, Слава иногда делился своими бедами. Главной же бедой были, понятно, не товарищи, а отсутствие в Славиной жизни женского общества. В институте все девчонки курили, ходили в мини-юбках и казались Славе слишком развязными, а в церкви, наоборот, юбки были слишком длинные, платки на глаза, и вроде б уже не подступиться. Слава просто не знал, что делать. А ведь ему уже стукнуло 20.
И вот однажды Леша Пирожков признался Славе, что по ночам подрабатывает в одном приличном клубе охранником, и в этом клубе есть такая специальная служба, девушки на любой вкус... Слава только руками на Лешу замахал: «Это проститутки, что ли?» – «Да даже и не проститутки, а просто...» – ответил Леша несколько неопределенно. Но Слава снова повторил: «Мне нельзя, я в церковь хожу, ты что?» Леша уговаривать его не стал, а только заметил, что пилиться с девушкой не обязательно, можно просто провести вместе вечер, поболтать и разойтись, и все будут довольны...
Больше они к этому не возвращались, но Слава этот разговор запомнил. И вдруг решился. Резко так. Была пятница, лекции закончились, до сессии оставался еще месяц, все вокруг договаривались, куда-то дружно собирались, смеялись, а он шагал к автобусной остановке один. Тут-то его и нагнал Леша. Выяснилось, что сегодня Леша как раз заступает в смену. И Слава сказал: «Я согласен, устрой мне девушку. Только скажи, сколько это стоит». Леша кивнул и ответил, что за просто поговорить в их клубе денег не берут.
Через несколько часов Леша провел Славу в клуб, безо всякой там клубной карты, безо всего, усадил за столик и сказал, что сейчас к нему подойдут.
Вскоре к Славе подошла девушка. Ничто не выдавало в ней представительницу племени вечных Сонечек! Скромный и красивый наряд – черный сарафан, легкая белая кофточка, открытое веселое лицо, едва заметный макияж. Славе даже показалось, что эту девушку он где-то встречал однажды.
– Соня, – скромно представилась девушка.
– Слава.
Соня присела к Славе за столик. Плавно подплыл официант.
– Мне только мороженое, – улыбнулась Соня, и Слава тут же исполнил этот детский заказ. Себе он заказал бутылочку пива и соленые орешки.
Они разговорились очень быстро. Через несколько минут Славе казалось, что он знает Соню много лет. Девушка была явно не из простых, речь ее выдавала прекрасное образование, а манеры – воспитание. А уж когда Соня ввернула в свою речь несколько французских словечек, Славе, владевшему французским с детства, сразу же захотелось ее обнять. Но он сдержался. И тут же сокрушенно признался ей, что ходит в церковь, и поэтому... Соня поняла все без слов.
Они заговорили о церкви, о том, возможно ли в одном сердце сочетание святости и порока. Говорил, понятное дело, в основном Слава, горячо объясняя своей новой подруге основы христианства, пытаясь внушить ей понятия о грехе и главной христианской добродетели – смирении, перед которой меркнет даже... целомудрие. Девушка проявляла невероятную понятливость и даже угадывала некоторые мысли Славы. А Славе очень хотелось утешить ее, объяснить, что, несмотря на неравность их положений – студент престижного вуза и девочка для развлечений, – они равны, равны! Истинное вдохновение охватило его. Сонечка была так прекрасна, глаза ее смотрели на него так чисто и преданно. Она лучше его, в тысячу раз чище и выше. Вокруг играла тихая музыка, кто-то выпивал, скользили официанты, клуб жил своей жизнью, а Слава и девушка все говорили и говорили.
В какой-то момент Слава начал вдруг рассказывать ей историю, которую сочинил однажды сам, потому что баловался иногда этим – сочинял. Эта как нельзя более подходила случаю.
– Это было в то время, когда люди уже увидели, как трудно служить Богу в этом прокаженном, уродливом мире, за руки и за ноги оттягивающем от мира духовных наслаждений, – начал он тихим, проникновенным голосом, так что Сонечка даже отставила вазочку с мороженым (уже вторую по счету), – и побежали прочь. Они уходили в пустыни, горы, рыли себе подземелья, строили убогие лачуги и жили там, скрывшись на долгие годы от человеческого слова и взгляда, изнуряя свое тело подвигами жесточайшей аскезы, сжав душу тисками молитв. Это были лучшие из лучших, честнейшие из честнейших, отважнейшие из смелейших. Весь мир не был их достоин, а они прятались, скрывались, как преступники, потому что мир гнал их кнутом зла и порока, вытеснял и выдавливал их прочь, не умея ужиться с этой великой чистотой и дивной святостью. И вот один из таких провел в своей пещере многие годы. Он был благородной фамилии, из богатого и славного александрийского дома, но пренебрег всем. Из гибкого бодрого юноши он успел превратиться в седого старца, сморщилась кожа, ослабло тело. Его подвиги стяжали ему славу не только среди людей, которые, прослышав про подвижника, начали стекаться к его пещере за советом и утешением, но и славу небесную. Мир невидимый был открыт его духовному взору. Он видел ангелов, говорил с Богом просто, как с собственным другом, небесные видения не раз посещали его. Но странное дело, чем дальше он подвигался к совершенству, тем сильнее его мучили неясные сомнения и даже страхи. И вот однажды он обратился к небу с вопросом, который занимал его все сильнее: «Господи, какой меры я достиг?»
Сонечка слушала его не дыша, так, будто понимала и чувствовала каждое его слово. Официант, до того время от времени подходивший к молодым людям и интересовавшийся, не нужно ли чего, больше не приближался.
– Долго медлил Господь с ответом, – продолжал Слава, – шли дни и месяцы, а подвижник все не получал желаемого. Изо дня в день неустанно повторял он свою просьбу, исповедуя Господу жажду узнать, к какой ступени духовной лествицы он прикоснулся, пока, наконец, не был услышан. Как-то ночью подвижник ясно различил голос, говорящий ему: «Иди в ближайший к твоей пещере большой город. Первый человек, с которым заговоришь, выше тебя». Как всякий опытный и осторожный пустынник, он не стал спешить, желая удостовериться в том, что голос, услышанный им в ночи, истинный. Но еще дважды те же слова раздались в его сердце, и дважды прозвучало то же странное заверение: «Первый человек, с которым ты заговоришь, выше тебя». Только тогда, ничего не взяв с собой в дорогу, ранним утром старец отправился в путь. К середине третьего дня он приблизился к городу и, движимый неясным опасением, решил до поры хранить молчание и ни с кем не вступать в общение без нужды. Воля его была закалена, но сердце было нежно и мягко. Едва вступив в город, старец увидел женщину, идущую по дороге с тяжелой корзиной. Женщина еле несла свою ношу, часто останавливаясь и тяжело вздыхая. День выдался знойный, солнце палило, пот в три ручья струился с несчастной. Молча он подошел к ней и положил руки на корзину, чтобы помочь. Но женщина только громко закричала, решив, что подвижник хочет отнять поклажу. Никого не было вокруг, старец тянул корзину к себе, а женщина кричала. Наконец, желая утешить ее, подвижник сказал: «Не бойся, мне ничего не нужно, я только хочу помочь тебе». Женщина смолкла, оглядела его с головы до ног и отдала ему свою ношу. Молча подвижник донес ее до указанного места, молча поклонился женщине, жестами отказался от платы, и лишь отходя прочь понял, что уже успел поговорить с ней на дороге, в самом начале встречи. Подвижник повернул назад и постучался в дверь дома, куда, как показалось ему, вошла эта женщина. Ему долго не открывали, но он был настойчив. Наконец дверь распахнулась, и – бордель! Настоящий бордель это был.
Старец удивился, пытался расспросить ее про подробности ее жизни, но узнал немногое. «Стыжусь я открывать тебе, по виду монаху и незнакомому человеку, подробности нашего ремесла», – отвечала женщина на все расспросы, и, опечаленный, подвижник вернулся к себе в пещеру ни с чем.
Несколько дней он прожил точно в оцепенении. Ведь это был его первый выход в город за многие годы. Но, придя в себя, стал просить Господа о вразумлении.
– В чем же она превзошла меня, Господи? – вопрошал недоуменный старец.
На этот раз ждать ему пришлось недолго.
«В смирении и любви», – вот какой ответ услышал он с неба.
Славина притча настолько поразила Соню, что она сидела, не шевелясь, опустив глаза и не смея поднять их на юношу.
– Сонечка! – прошептал Слава. – Что с вами?
Сонечка подняла глаза. Смирение и любовь сияли в них – так показалось Славе, и ошибиться он не мог! И вновь ему почудилось, будто где-то он уже встречал эту девушку.
– Я вас люблю, – просто сказал Слава. – Выходите за меня замуж.
– Когда? – поинтересовалась сразу ожившая Соня.
– Прямо завтра.
– Приходите завтра вечером в свой храм, – отвечала Соня, – там и договоримся обо всем.
И, даже услышав эти странные слова «в свой храм» (откуда Сонечка знала, что у него есть свой храм? об этом он не сказал ей ни слова), Слава ничегошеньки не заподозрил! Как во сне он покинул клуб, едва попрощавшись с Лешей, позабыв даже поблагодарить его, и полночи продумал о таинственной девушке, которую он вырвет из омута – или она его? Сонечка была мила его сердцу. С этим сладким чувством Слава уснул.
Вечером Слава пришел в церковь, но Сонечки нигде не было. Тщетно вглядывался Слава в лица входящих девушек – ни одна из них не была Сонечкой. Потерянный, убитый, простоял он всенощную, но вот прозвучал отпуст, люди начали расходиться. Слава корил себя. Как мог довериться он какой-то гулящей девке! Она смеялась над ним! Тут стали спускаться девушки с клироса. Одна из них, в низко надвинутом темном платочке, подошла к Славе. Это была Сонечка! Только неузнаваемая, в длинной юбке, в платке по глаза. Но все же это была она. Вот почему ее лицо еще вчера показалось ему знакомым.
– Вы! – только и смог воскликнуть Слава.
– Идемте, – тихо отвечала ему девушка. Они вышли из церкви, держась за руки. Стоял тихий зимний вечер. Легкий снег порхал в воздухе, дети с криками катались с ледяной горы.
По дороге к метро Соня поведала Славе, что давно и искренне его любит, давно смотрит на него с клиросного балкончика, только вот он ни разу даже глаз на нее не поднял, стоял как столб, упершись взглядом в землю.
Сонечкина любовь к Славе росла, и она решилась на хитрость. Леша Пирожков, охранник в клубе, был ее старшим братом, от него Сонечка знала, что Слава сильно тоскует от одиночества, однако никак не пытается его преодолеть. И Леша предложил сестре нехитрый план. Долго Сонечка не соглашалась на сомнительную хитрость, но вскоре терпение ее достигло предела. Остальное было делом техники и удачи!
Через месяц Слава с Сонечкой поженились. Леша был у них на свадьбе шафером.
История любви
Петя Борисов женился рано, на своей однокласснице. С восьмого класса на всех уроках он смотрел на Люду Антонову не отрываясь, учителя даже делали ему замечания, в девятом стал писать ей записки в стихах. Люда не отвечала – Женя Симонов нравился ей больше. Но вскоре Женя стал гулять с другой девочкой, и Люда назло ему начала гулять с Петей. И очень скоро про Женю забыла, потому что Петя, как обнаружилось, оказался очень хороший. Сразу после выпускного Люда с Петей поженились и поступили в институт стали и сплавов.
Жили они дружно и, в общем, свободно, Петя Люду ни к кому особенно не ревновал, а Люде никто, кроме Пети, не был нужен. Так прошли три года, после третьего курса Люда родила Анечку и даже не ушла в академ – сильно помогали бабушки, и та, и другая. И все было хорошо, Петя дочку обожал, нянчил, спал с ней ночами. Но на четвертом курсе с Петей свершился переворот. Он уверовал в Бога и в самом скором времени стал до того ревностным христианином, что Люда только тихо постанывала. Сама она христианкой становиться не собиралась, в церкви от запаха ладана ей делалось нехорошо, попы казались обманщиками. Никакие Петины разговоры ее ни в чем не убеждали, а со временем стали и раздражать. Она разрывается между учебой и ребенком, ждет не дождется, когда Петя вернется домой, а Петя, видишь ли, на всенощной! А в воскресенье, единственный день, когда можно погулять с утра всем вместе, его тоже нет – «кто не посещает литургию, отлучается от Церкви».
Но Людино недовольство, понятно, на Петю никак не действовало, он просто махнул на нее рукой, и если бы не эта церковь, в остальном стал даже лучше прежнего, но Люду это не убеждало. Они закончили институт – Люда, конечно, с горем пополам, Петя с красным дипломом. Но вместо того, чтобы пойти в лабораторию, куда вообще просто так не попадали, а Петю звал его научный руководитель, Петя ни в какую лабораторию не пошел, а поступил в семинарию. Дома он стал бывать совсем редко, а Люда между тем родила второго, уже мальчика. И протест в ней стал потихоньку ослабевать, как-то отвлеклась на материнские заботы, а тут Петя уже отучился и позвал жену и всех своих друзей на рукоположение. Люда пошла. Все рукоположение она проплакала, ее родной Петя был от нее так далеко и совсем там про нее не думал, а кланялся, падал на колени, и его под руки водили два красивых человека, а под конец Петя вышел в белом облачении, весь сияющий и совершенно незнакомый. Людка подошла, как и все, к кресту, который он держал в руке, и поцеловала, как все, сначала крест, а потом руку мужа, и почувствовала, что это больше не муж.
Потом она догадалась – рука показалась ей чужой, потому что исчезло обручальное кольцо на Петином пальце. И Люда весь оставшийся день с Петей вообще не разговаривала. Но он будто этого не замечал. Легко ему было не замечать: дом у них был полон гостей, и всех их надо было накормить и напоить, и всем улыбаться. А на следующий день рано утром Петя ушел, вернулся только поздно вечером и сказал Люде: «Стажировка. Чтобы я научился правильно служить». И Люда стала с ним снова разговаривать, потому что надо же было его накормить, спросить, с майонезом он будет или с постным маслом – Петя постился вовсю. Стажировка продолжалась полтора месяца, а еще через две недели отца Петра распределили в Можайскую область, в деревню Пыпино, восстанавливать разрушенный храм. И Люде ничего не оставалось, как поехать с ним. Детей пока пришлось оставить бабушкам, не везти же их на пустое место.
Пете выдали домик, небольшой, но крепкий, прямо около церкви. Церковь была – страшно посмотреть – внутри вся исчерченная, изгаженная, но Петя сказал: стены есть, и полы каменные – это уже очень много. Мэр Можайска выделил Пете денег, потому что вышло по поводу восстановления церквей распоряжение сверху, как раз возникла такая волна; вскоре волна спала, но Петя успел. И начал заниматься тем, чем никогда не занимался, – нанимать строителей, закупать стройматериалы, объяснять рабочим, как лучше сделать.
А Люда тем временем приводила в порядок их дом, своими руками. Оклеила его новыми обоями, покрасила полы, вымыла окна, друзья, уезжавшие в Швейцарию на ПМЖ, очень помогли с мебелью, даже из дружеских чувств привезли эту мебель на грузовике из далекой Москвы. В дом можно было селить детей, и детей перевезли от бабушек, как раз наступило лето – опять же свежий воздух.
Лето прошло хорошо, отец Петр загорел на своей стройке, как негр, только сильно осунулся, но все время шутил. Как-то быстренько превратился он из подающего надежды студента в делового ухватистого мужичка – может, и отросшая борода сыграла свою роль.
Дочка Анечка нашла себе подружку, шестилетнюю Варю с соседней улицы, обедать ее было не дозваться, а сын Федя оставался еще при маме. Он ей не мешал, играл в уголке, но любил, чтобы она была рядом. И что мама все время всхлипывает, не замечал. Тут наступила осень, пошли дожди. Люде стало совсем грустно, развороченная глина за окном, отец Петр неизвестно где, она с детьми целый день дома. Одна. И никакой перспективы.
А в институте она ведь была первая певица, ходила в хор, и сейчас Петя ей часто повторял – тебе надо учиться на регента. Но Люде просто хотелось домой, в Москву, она устала от этой жизни при Пете и при детях и хотела как-нибудь отдохнуть, только не неделю, и не две, и даже не месяц, а, предположим, год. Им провели наконец телефон, и Люда обзвонила всех знакомых, давала им свой новый номер, а они удивлялись, звали в гости, но как-то неубедительно, спрашивали, не собирается ли она на работу – впрочем, какая уж тут работа. Отец Петр хотел следующего ребенка, но Люда отрезала: «Я не свиноматка». И Петя пока успокоился.
Телефон, хотя все московские его теперь знали, звонил крайне редко, только самые близкие друзья, да и то все больше отцу Петру, а Люда была его секретарем. Так прошел еще год. В церкви начались службы, но Люда по-прежнему туда практически не заходила – как-то не лежала душа, – а все думала, в какую школу отдавать Анечку, в этом же поселке или возить подальше, в частную, как вдруг Петина мама, посетив их однажды, сказала, что ребенку нужно давать нормальное образование, и настояла на том, чтобы Анечку забрать к себе и учить ее в хорошей московской школе с языками и обществом. Люде жалко было отдавать дочь, но все-таки она уступила. Анечка бабушку сильно любила и очень обрадовалась, сразу же начала складывать игрушки, книжки. И дома стало совсем пусто.
Тут телефон наконец зазвонил, и позвали к телефону не отца Петра, а Петю или Люду – одноклассники встречали десятилетие их выпуска, времечко шло. Отец Петр проявил твердость, сказал, чтобы Люда обязательно ехала, посмотрела на людей: «А то в этой глуши совсем ты у меня соскучилась». А Федя один вечер поживет и без мамы. Только Люде уже вообще ничего не хотелось.
Но она все-таки поехала. На вечере одноклассников все оказались такие же, только немного постарше. Там же был и Женя Симонов, он уже второй раз развелся, но все равно был самый приятный на вечере человек, может быть, потому что все время просил Люду спеть. И Люда пела. Она распелась, да и от коньяка голос у нее всегда мягчал, делался просторней. К концу вечера Женя от нее не отходил и даже поехал провожать на станцию. Когда Людина электричка подошла и надо было садиться, Женя, как в плохом кино, сказал ей: «Останься». И сжал локоток. Но Люда, как в кино получше, промолчала, локоток освободила, вошла в вагон и села у окошка. Отец Петр встречал ее на станции, Люда приехала на последней электричке. Стояла тьма, хоть глаз выколи, и страшный холод, рука у Пети была совершенно ледяная.
Дальше почти ничего не известно. Спустя совсем немного после этого Людиного выезда в свет отец Петр, вернувшись поздним вечером домой из Москвы, куда ездил по делам храма, не застал дома ни жены, ни сына. На кухне лежала подробная записка, что ему есть и пить, и больше никаких объяснений. Отец Петр не поел и не попил и, несмотря на поздний час, побежал к соседям. Соседи ответили, что видели, как Люда с маленьким Федей на руках шла на станцию. Тогда отец Петр позвонил Людиной маме. Она отвечала туманно, но в трубке как будто послышался детский плач. Отец Петр закричал на тещу, и та призналась: «Да, Люда у меня, а больше ничего сказать не могу». Но тут к телефону подошла Люда и сказала спокойно: «Петенька, никогда сюда не звони. Жить с тобой я больше не буду».
Так прошло два года. Что делала в это время Люда, неясно, но спустя два года она решила вернуться в деревню Пыпино. Она шла с чемоданом и за ручку с Федей со станции и вдруг увидела золотые купола. Это был тот самый храм, храм отца Петра, только уже отреставрированный. Люда пошла быстрее, и Федя бежал за ней и смеялся, он думал, что мама решила с ним поиграть, побегать. Люда почти вбежала в церковь и тут же увидела своего Петю: он как раз стоял с крестом на амвоне, а народ шел и прикладывался к кресту. Люда смотрела на него и не понимала – это был тот же отец Петр, но в чем-то очень изменившийся. Тут Федя сказал громко-громко, на всю церковь: «Хочу такую же шапочку». И показал на батюшку. И Люда поняла: вот что изменилось, шапочка, раньше отец Петр служил простоволосый, а теперь в шапочке. И она даже вспомнила, как эта шапочка называется – клобук. Пока ее не было, Петя стал монахом.
 | назад |
| вперед |  |
