(Продолжение. Начало на предыдущей странице)

Мать Корепиных рассказывала, как перед войной бабы на Тихвинскую да на Рождество Богородицы надевали лучшие свои наряды и по традиции шли молиться на место явления иконы: «Кланяются, да крещенно молятся, да идут вокруг церковки. А приезжают на конях, да хлещут плетками, хватают за рукава, оттаскивают от церкви. Ну, бабки помолятся, идут домой, а там штраф на них бригадир наложит, такой, что за неделю столько не заробить – но это вместо креста им...»

История с гонениями на Аргуновскую святыню (или Чернцовскую, не знаю, как правильнее, эта деревня ближе) очень напоминает гонения на Великорецкий крестный ход в Вятке. Ненависть именно к народному православному движению у большевиков была даже большей, чем к православию, так сказать, организованному, облеченному в формы приходской жизни. Это можно понять: боялись. Страх перед народной массой, от имени которой они якобы все время выступали, все время свербил красных, еще со времен гражданской войны и последующих крестьянско-рабочих бунтов против новой безбожной власти.

Один из таких бунтов был и здесь, в Аргуново, после Октябрьского переворота. На его подавлении начиналась карьера 20-летнего военного комиссара Никольского уезда, будущего маршала Советского Союза И.Конева. Сформированный им отряд безжалостно расстреливал земляков, а опыт подавления восстания пригодился впоследствии Коневу еще и для разгрома Кронштадтского мятежа.

...Мы заходим в пустую часовню, поднимаемся на колокольню. Вон видна поновленная лестница, земля вокруг часовни разворочена грузовиками, пеньки от срубленных зачем-то вековых сосен. Сквозь оставшиеся сосны, растущие рядом, видны дали – поля, речка вьется среди них, рощи, деревни. Солнце светит так же, как и сто, и тысячу лет назад. Приволье! Какая природа, такие и люди, и сколько ни пытались их этой воли лишить, охомутали только тела, души же никольчан остались свободны, хоть и покорежены.

Теперь бы самое время править их, но трудно идет дело. Возвращаясь от часовни, мы зашли в аргуновский храм: на вечерней службе пять старух только и стоят рядком. Как все годы советской власти, так и ныне их молитвами и хранит Бог эту землю.

Наконец дошли. Входим в избу, крестимся. Связки лука с потолка свисают. Много икон, они кругом – на стенах, на лавках, на подоконниках. Из полумрака избы выступает сухонькая старушка, всплескивает руками: «Батюшко Сергий!» После горячих, слезных приветствий обращается к нам с Игорем:

– Вот так живу помаленьку-потихоньку, спасаюся. Здесь, на хуторе, рай. Дети возьмут к себе погостить, так после города неделю болею. Да вы садитеся, сейчас картошечки почищу, сварим.

– Спаси Христос...

Старушка все порывалась нас накормить. Откуда-то пачку печенья достала, вскрыла, выставила кулек с конфетами. Я рассматриваю фотографии по стенам - незнакомые мне монахи в дореволюционных клобуках, епископ Иерофей, скрывавшийся здесь неподалеку в лесу и застреленный милиционером. Под фотографиями - иконы. Одна из них – со Спасителем, Божьей Матерью и Иоанном Крестителем – поражала величиной. Спрашиваю:

– Из храма образ?

– Церковный. А как у меня оказался, расскажу. Прежде мы недалеко от Дёмино жили, тоже в лесу на хуторе. Тятьке по нраву было, что земли там много, на себя можно пахать, опять же подальше от глаз завистных. Там, в Дёмино, его и схоронили. И вот пошла я к нему на могильник и встретила одного мужика, Илариона. Разговорились. Сказала ему, что с кладбища пойду дальше, в деревню Старина, к матушке Матрене.

– Она тоже инокиня Ерофеева?

– Тайная игуменья, Иерофеем посвященная. Прозорливица. К ней еще в 70-е годы за благословением приходили. А однажды милиционер явился, какой-то акт, что ли, составлять по поводу религиозных собраний. Она ему: «Домой поспеши, там тебя головешка ждет». Вернулся домой – его жена повесилась и почернела вся. Но слушай дальше.

Мужик, узнав, что я к Матрене иду, просит: ты у нее совета спроси... И сказывает мне историю. Когда дёминскую церковь запретили, он крест с храма забрал и отнес на могильник, поставил вместо обычного креста. Да во сне увидал, что не дело это. Принес к себе домой, на потолке спрятал, 25 лет там пролежал. «Спроси у матушки, куда нам девать крест-то». Ну, я пришла, все пересказала. А матушка отвечает: «Видишь, сколько у меня икон в избе? И куда я с ними деваюсь-то...» И замолчала. Сидим мы и молчим. Наконец, не выдержала я: «И то верно, мати Матрена. У меня ж народ в избе собирается, молится. Заберу я крест».

Мы ведь ходили табуном в 40 человек по разным избам, но чаще у меня обедни читали. И Матрона отвечает: «Правильно, бери крест. Еще икон дам в придачу». И давай наваливать мне. А иконы эти из разоренного храма, большущие – сразу все не утащить. Взяла пока одну, да крест, да еще Верочка мне дала пол-литра меду. Нагрузилась я и в два часа утра, чтобы никто не видел, домой отправилась. Иду по лесной дороге, меня на мотоцикле догоняют: «Что несешь?» Я: «Не видишь, что ли, крест несу». Он развернулся и обратно уехал. Потом, спустя время, слышу, опять мотоцикл тарахтит. Я со всем скарбом так бочком за канаву перепрыгиваю. Два раза меня нагоняли. А я все иду, тропарь Ивану Крестителю читаю. Всю ночь шла, боялась, далеко ведь. К 6 утра только до дома дотопала.

– И куда крест дели?

– Сначала на чердак. Но там молиться нельзя, если все соберутся, так потолок провалится. И поставила прямо в избе, ни от кого не пряча. Как в церкви у нас получилось. А потом, когда настоящую церковь открыли, дочка туда его отвезла. А иконы я сюда на хутор забрала.

– Когда это было?

– Когда ж... Зойка с Ванькой еще не родились, четверо всего детей было. Вроде 53-й или 54-й год, Сталин как раз умер.

– Нина Ивановна, ты лучше расскажи, как вы с Николаем прятаться от власти хотели, – подсказывает о.Сергий.

– Так то из-за детей было. В школе заметили, что они с крестиками ходят, и решили нас родительских прав лишить. Бежать мы собрались. Во дворе у нас лес лежал, заготовленный на новую избу, так уж хотели попилить его на дрова – с собой-то как возьмешь. И тут нагрянули в нашу избенку – мы, пятеро детей (Ванька еще не родился) и 12 человек комиссии, встать негде. Николай им: «Пока я воспитываю своих детей, они будут ходить с крестиками. И точка». Ярились они, ярились и ушли. А один, главный их начальник, который из Вологды приехал, задержался и сказал Николаю: «Как жил, так и живи, никого не бойся». После этого никто нас не трогал. А когда дети подросли, определились мы подальше от мира, сюда на хутор. Сами с Николаем лес на дом заготавливали, каждый-то столбик я покорила. 30 теленочков казенных держали. А потом Николаша умер... Что я хотела спросить-то, отец Сергий. Мы ж Николая вместе с чудотворной иконой похоронили, хорошо ли это?

– А что за икона?

– Старинная, на одной стороне Спаситель, на другой Никола Чудотворец. А чудо от нее такое было. В колхозе метала я сено, стала со стога слезать, и Петька Нестеров вилы воткнул, чтобы я ногой-то оперлась. И нехорошо сделал, вилы обломились – полетела я вниз прямо на колья. Перебило мне нервный сосуд, голова стала страшно болеть. И вижу во сне: святитель Николай в нашей избе встает на лавку во весь рост. Я раньше никогда живых священников не видела, а епископов подавно. А тут во всех подробностях – облачение его нарядное. Встал он на лавке, и слезы у него ручьем льются... Я поднимаюсь, мужа бужу, мы с ним уж 15 лет порознь спали: «Николай, Николай, смотри!» А святитель сразу начал уменьшаться, маленького росточка стал и в икону обратно вошел. Назавтра Николай поехал и нашел человека, который меня массажем да травами вылечил. Десять лет после этого работала я на пекарне, сейчас мне 79 годов – и голова совсем не болит. Нынче сама картошку выкопала, пять телят держу. Вот так святитель отмолил меня.

Когда Николай умер, перед отпеванием я спросила у отца Сергия Колчеева, можно ли мою чудотворную иконку в гроб положить. Он разрешил. А потом ее забыли, с телом в землю закопали. Хорошо ли это?

– Раз уж покойнику дали, зачем же забирать, – ответил священник.

– А я все жду оттуда, что икона выйдет наверх... И вот еще хочу спросить тебя, отец Сергий. Валерий привез мне из Москвы одну книгу. Читала ее, и так страшно было! Прочитаю главу и книгу на улицу вынесу – страшно в доме держать. Потом жалко становится, что дождь ее замочит, обратно в избу несу, читаю... Страх такой! Теперь я боюся в церковь ходить.

– Что за книга-то?

– Про антихриста и про ин-ин-ин. «Но избави нас от лукавого» называется.

– А-а, понятно! – сразу вспомнил священник. – Написал ее Филимонов, известный публицист.

Я тоже вспомнил... Во многом эта книга схожа со «Знамение пререкаемо» иеродиакона Авеля, про которую доводилось писать (Знамение времени в № 459 «Веры»). У них даже обложки похожи: на одной изображен монастырь, на который сверху падает кровавое небо, а на другой - тоже монастырь, с виду Троице-Сергиев, который стоит на краю бездонной пропасти, вот-вот туда свергнется. Оба автора заряжают читателя энергией протеста, укоряют в бездействии: «Вставай, иди, что-то делай!» И одновременно внушают, что делать что-либо бессмысленно, уже нет времени, антихрист в дверях. Тупик, полная беспросветность, даже жить не хочется. Интересно, что то же самое почувствовала и старушка, живущая в лесу на хуторе:

– Там сначала про ин-ин-ин, а потом дальше, дальше – и до того доводит, что уже ехать некуда. Ты объясни мне, отец Сергий, ведь антихрист есть и мимо нас не пройдет, и дух злобы на людей снизойдет?

– Ну, давай вместе рассуждать, – хмурит брови священник. – Крещение – это таинство, так? Через него Дух Святой сходит на человека, верно?

– Верно.

– Так вот, дух злобы тоже не просто так снисходит. А только в тот момент, когда Бог по той или иной причине оставил человека и не защищает его. Говорят же: Бог не выдаст, свинья не съест. И бес в человека не вселится, пока Бог не отвернется. А отвернется Он только за порядочные грехи.

– А принятие ин-ин-ин – разве не такой грех?

– ИНН – всего лишь номер. Антихрист, когда придет, будет использовать разные средства, в том числе, возможно, и нумерацию. Но это не значит, что номер – это и есть бес.

– А как же тюмшутер, разве не бес? Сын мой Николай привез в церковь тёс, на гробы. И вот считают чего-то и в тюмшутер пихают.

– Компьютер?

– Ну да. Это же что получается? Уже и церковь попала в этот комшутер? Значит, всё, антихрист пришел. Стала я говорить сыну – у-у – что тут поднялось! Ты, говорит, мама, ничего не знаешь...

– А что плохого в компьютере? Чем он отличается от телевизора, – встрял я и вдруг понял, что не по делу. Вспомнил, что в Никольске рассказывал нам Николай Лешуков. Однажды дети взяли мать к себе в город пожить, и в первый же вечер включили телевизор, «Смехопанораму» показывали. Нина Ивановна послушала и... «Что вы включили?! Богохульники! Везите меня обратно на хутор». Скандал. Пришлось наутро назад отвозить.

– А ведь книгу эту, «Избави от лукавого», тоже на компьютере сделали, – перевожу разговор на другое.

– Нина Ивановна, – о.Сергий берет со стола ложку, – вот ложка, ей можно ударить по лбу так, что оглушит человека. Но она ж не для этого предназначена. Или нож – будешь играть, порежешься. Спички – заиграешься, сгоришь. Так и компьютер. Это средство мощное, и от воли людей зависит, что в итоге получится.

Пошли мы дальше. Вдруг о.Сергий, изумленный, остановился: «А это что за чудо?» Дорогу преградила плотина, образовавшая обширный пруд, явно устроенный для разведения рыбы. Под плотиной стоит новенький дом, к нему протянута электропроводка. Столбы, видно, недавно врыты – свежие, с потеками смолы.

– Ай да братья Лешуковы! Не оставили затею возродить хутор.

В нескольких шагах от дома на опушке в лесу высится часовня.

– Старшему Лешукову, Николаю Ивановичу, однажды сон приснился, – рассказывает священник. – Явилась будто бы ему Богородица и сказала построить на этой опушке часовню. Но не успел Николай Иванович за дело взяться – умер. И получилось так: сначала здесь могильный холмик со столешницей появился, затем крест, а потом и часовня. Ее уже сыновья Николай да Иван поставили.

Николай Иванович крепкий мужик был. Работал электромонтером, и если кто из рабочих сбогохульничает, он скажет: «Бога не задевай» – и так глянет, что самый развязный оробеет. С виду он на старовера-поморца был похож, ходил подпоясанный, в косоворотке, борода лопатой. В армии служил на Новой Земле в пору первых ядерных испытаний. Все его товарищи умерли, а его Бог как-то берег, до старости дожил.

Помолились мы над могилой, поставили свечки в часовне. Огарки, как было велено, с собой взяли.