(Продолжение. Начало в №№: № 475, № 476)

Из путевых заметок М.Сизова.

В просторном доме, первом из построенных в Никольске Василием Корепиным, собралась вся их семья.

– Ну а это дочка моей бабушки, короче говоря, божатка, – Василий пытается объяснить Игорю свои родословные связи. – Маме она приходилась невесткой, и мы ее называли просто – батей...

Не сразу вникли мы, кто кому кем приходится. Поводом для семейного сбора был приезд с Крыма тети Нины. За столом главенствовала ее старшая сестра Мария Константиновна, специально прибывшая по такому случаю из деревни Холщевиково. Низенькая бодрая старушка. Ей 72 года, но только недавно отказалась она от коровы, а до этого сама сено метала, сама доила. Глаза смотрят молодо и... трудно подобрать эпитет к их выражению. Упорство? Свободолюбие? Смотрел я на этих красивых русских людей, слушал их речи и думал: как передается их справность, желание трудиться и жить в достатке? По наследству, что ли, через гены?

Мария Константиновна говорила чистым никольским выговором («свецецки» – свечечки, «на песи» – на печи), передаю, что понял из ее рассказа.

– Жила я в деревне Чернцово, это в семи километрах от Аргуново. Были мы Подьяковы. Нет, не ведаю, были нет ли дьяки в роду. Знаю, что род наш приехал из Чухломы. По воскресеньям ходили мы в нашу деревянную церковь, а по большим праздникам в Аргуново в каменный храм. Был батюшка в Аргуново, прятался от власти. Потом ну-ко наехали конники, вытащили его из церкви и давай плетками хлестать, кулаками бить. Наши бабы: «Не троньте, не троньте батюшку!» Еле живенького отобрали его, но потом батюшку все равно забрали и расстреляли. Бабушка моя, видя такое, вернулась в дом и ну-ко реветь. Она у этого священника много лет в работницах зробила, у него ж детей 12 человек, 12 коров, 10 лошадей было.

У нас в деревне мужики разные были. Кто умел только лес рубить, а кто и рукоделие имел. У меня тятя был – и сапожки, и ботиночки сошьет, машину ножную купил, маму шить приставил. И братья батюшки этакие были. Один брат уехал на чужую сторону, горным инженером стал.

– Это она про Прокопия Подьякова, в честь которого город Прокопьевск на Кузбасе назван, – объясняет сестра Валентина. – Он по всей стране ездил, уголь искал, шахты открывал – в Воркуте, в Якутии, в Сибири.

– А какой грамотный был, – продолжает Мария Константиновна. – В детстве робятишка придут к нему на гулянье звать, а он за книжкой сидит. Пойдет с робятами, чтобы не перечить, а потом потихоньку улизнет – и снова в дом за книжку. Ученый был и в Бога верил, просил у Господа добра и здоровья.

А были у нас в деревне и другие, которые работать не любили. Чтобы хлеб растить, надо коровушек много держать – навоз-то, удобрения откуда еще возьмешь. А коровы – это сено заготавливать надо, возить его. Значит, еще лошадок нужно. Одно за другое, без большого хозяйства никак. А кто ленился, одну корову держал, те без хлебушка сидели.

Пришла революция, бесхлебные стали справных хозяев кулачить, имущество описывать. Придут, все отберут, даже рубашки исподние. Ревешь, ревешь: хоть перемену оставьте. Жалко, сами ткали и шили. Запрещали свое сеять – лен, рожь, пшеницу, так мы в лесу тайные поженки делали. Тут да инде покопаешь меж пней, там покопаешь, ночью на лошади за 7 километров урожай из леса везешь. Хорошо помню эти пашенки.

Все у нас забрали: коров, лошадей, железный ход – повозку, соломорезку... Говорят добрые люди: «У вас два дома, так что завтра придут отбирать один». Мы ночью давай пилить двор на дрова. Из старой избы двор сделали, а в новую, еще незаконченную, переселились. Потом батюшку в Архангельск сослали, беззащитные мы остались. Из дома выгоняли два раз. Входит бедняк-лентяй, ходит-ходит по избе: «Ну-ко давай выходи из дому-то, дом мой». И даже постель с собой взять не дает.

Так выгнали семью брата дядюшкина – далеко, в Сибирь. До Никольска доехали, и тетушка Устинья начала рожать. Оставили ее. Возвращается она с малым дитем в деревню, а в ейном доме уже живут. Просит: пустите, хотя бы в баньку. Пустили в баньку. А дядюшка Иван сапоги хорошо шил, денег зробил и другой домишко купил. Пришел к новым хозяевам: «Пелагея, я дом купил, пожалуйста, пойди туда, а мне верни – очень жалко своей работы – каждое деревко из леса вытаскал, да все своими руками поднимал». Та кочевряжится: «Куда я из пятистенка пойду?» – «Ну, Пелагея Николаевна, пожалуйста...» Она и ушла по-хорошему.

А дед наш Прокопий как с Архангельска убежит, ночью сена да дров на зиму привезет, еще что для семьи тайком сделает. Ночью с братом маховой пилой вжикают, дом доделывают. Наутро приходят милиционеры, нас, детишек, спрашивают: «Ну как, папу видели?» А мы, радостные: «Да, тятя приходил ночью!» Его снова схватили и в Архангельск отправили. Там пароход на воду спускали, веревку руками тянули. Ослабели мужики, в первый раз не получилось. Кричат: «Прокопий, уйди оттель!» Он: «Робята, давайте еще...» И ему как дало деревом сзади. Умер. В ров с водой закопали...

Старушка плачет, вытирая глаза концом платка. Спрашиваем:

– А с теми бедняками, что дома отбирали, что потом было? Выбились они в люди?

– Тех, которые чужое брали, ни единого человека не осталось. Была Настасья, сняла с матушки сапоги. Что скажешь, новые сапоги. Пошла она в них по воду. А тут Санька-то Ильюхин жил, говорит ей: «Настюха ты, Настюха, что ты делаешь. В чужих сапогах ходишь. Так ведь отпадут у тебя ноги-то, Господь по колено отнимет...» Неско время пришли ее дети с армии, начали самогон гнать и продавать. Посадили их в тюрьму с Настасьей вместе. Когда она вернулась, в ее доме уже жили. Поселилась она в амбаре и вскоросте померла. И Палаша умерла, и Маша Никишина, и Саша... Другие на чужую сторону подались. А кто прежде жил хорошо в деревне, те остались, нового добра нажили. Если б не война... Дети хорошие выросли, умные. И живем покуда, слава Богу.

Меня вот Вася спрашивал: «Мама, какая самая хорошая из твоих годов жизнь?» Отвечаю: самая хорошая жизнь – теперя. Муки купишь, песку купишь, все есть. И дом какой в Холщевиково Вася построил. И внуков сколько, и сыновья хорошие. Слава Богу.

Старушка снова начинает плакать – то ли от радости, то ли от горьких воспоминаний.

* * *

Прежде чем проститься с Корепиными, заехали мы в городскую квартиру Василия. Там обосновался вернувшийся с Камчатки его брат Валентин – на время, пока свой дом не построит. Кругом на подоконниках стоят иконы, спасенные братьями от забвения. Как я понял, Василий с Валентином ездят по району, выкупают образа и отдают приходам. За свои же деньги и реставрируют их, если совсем ветхие.

– Недавно в одной деревеньке приобрели огромную храмовую икону, в хорошем состоянии, – рассказывает Василий. – Говорю Валентину: «Слушай, поехали в Аргуново, отвезем туда». Приезжаем, а там Преображенский храм открыт, внутри служба – со священником! Мы и не знали, что там батюшка есть. Подходим к старосте: вот икону привезли. Она: «Подождите, сейчас служба кончится...» Пошла, пошепталась с настоятелем. Служба заканчивается, входим мы с Валентином, еле несем эту икону, тяжеленная. Народ стоит, смотрит. Батюшка прикладывается к ней... И у меня, поверишь ли, слезы. Впервые с 20-х годов в Аргуново прислали постоянного священника, отца Владимира, и в этот день была первая его служба. А тут являемся мы с иконой, которая как раз из этого храма. Ну разве бывают такие совпадения?

– А вот эту, Спасителя из иконостаса, мы выкупили специально для нового храма на тихвинской горке, про которую мать-то рассказывала, – показывает Валентин на огромный образ. – Этот храм Вася строил, ну и я чуть-чуть помог...

Туда, за Аргуново, «на горку» и лежал наш дальнейший путь.

Прежде чем попасть к часовне с дороги, нужно пройти через кладбище. Здесь называют их «могильниками». Таких, как в Никольском районе, я, признаться, раньше никогда не видел. Причем все могилы одинаково сооружены – будь то самые старые или новоделанные. И, конечно, сам вид их будит в памяти исконную Русь, запредельно-древнюю, может быть, еще языческую. Очень просто, но незабываемо: столешница, скамейки, крест, и все это – прямо на могильном холме. Причем даже на похоронах первая трапеза – прямо на свежем могильном холмике. Это своего рода канон общения с потусторонним миром.

Еще одну заметил своеобычность: основание деревянных крестов на многих могилах состоит из двух частей, нижняя – в землю уходит, верхняя, на которой крепятся перекладины, – над землей. Помню, эту верхнюю часть креста я увидел на чердаке музея поэта Яшина в деревне Блудново и не понял: как же это, табличка гласила, что этот крест был установлен на могиле Яшина первоначально, а отчего же такой короткий? Надо же, сколько живу, но и в голову не приходило, что у деревянных крестов на могилах можно время от времени менять только нижнюю, сгнившую в земле часть, а верхняя и сто лет выдержит.

Отчего-то запомнилось, как отец Сергий показал на одну из могил на кладбище в Дунилово: «Вот тетя Зина, хороший человек был. Говорила: как умру, вы мне только хомутов не вешайте. Это она про венки». Действительно, могила была без венков.

В поминальные дни в Дунилово на кладбище собиралась вся деревня. Кто-то напьется, да еще собак своих подпаивают – забавляются. Для многих такие поминки означали еще и ночевку на кладбище – сил, чтобы дойти до дому, не оставалось. А сюда, в Аргуново, как местные рассказывают, на праздник Тихвинской иконы Божией Матери 9 июля съезжаются даже те, кто давно покинул родные края и у кого даже родни тут не осталось. Яблоку негде упасть. Ночуют прямо в машинах. Потом посещают могилы своих предков, поминают. Как именно поминают, тоже больной вопрос: с выпивкой, даже гармошка играет.

Не очень-то это удивляет: сколько лет прошлое вместе с предками клеймили-поносили, предавали посмеянию и забвению наши власти – и то удивительно, что хоть что-то еще осталось. Но пока стоят на могилах кресты, напоминающие русскому человеку нечто такое, что чище и больше его, не все потеряно.

Вот мы с Михаилом выходим на поляну, ту самую, окруженную могучими соснами, о которой много раз слышали. Посреди нее возвышается свежеструганная красавица-часовня, выстроенная здесь стараниями председателя райпо Николая Васильевича Рыкованова по проекту покойного о.Сергия Колчеева. Еще дымит в стороне затушенный костер – кто-то еще совсем недавно был тут, жег мусор и листву, но ушел. Завтра – освящение Тихвинской часовни, будет много народа, из Аргуново сюда придет крестный ход, а сейчас – время сосредоточения, час полного покоя перед торжеством.

Еще совсем недавно на этом месте были только следы от взорванного когда-то каменного храма. В одном из своих фильмов, как нам рассказывали братья Корепины, развалины показывал режиссер Никита Михалков (сам, кстати, тотемских корней).

– Там есть закадровый текст, – вспоминал Василий, – о том, что, может быть, на месте этого взорванного храма когда-то возродится новый, – и женщины там стоят с нашей деревни – я узнал их. И дальше в фильме показывается, как бабушки на коленках вокруг фундамента взорванной святыни обползают. Такая традиция здесь: все старушки, имеющие какую-то нужду, дают обет и столько-то раз обползают вокруг храма, в любую погоду, невзирая на слякоть или дождь, молятся на месте сосны, где явилась икона.

То есть, конечно, сосны той давно уж нет, на этом месте был камень, но и его в хрущевские годы взорвали. Стоявший здесь храм тоже уничтожили. Вообще как в годы строительства социализма коммунисты издевались над верующими – уму непостижимо. Чтоб разогнать людей в праздник, пожарные вертолеты поднимали, людей водой сверху поливали. Старухи всегда поднимались по лестнице к часовне на коленках – и что же делали комсомольцы в 60-х: поливали лестницу мазутом, чтобы те пачкали свои сарафаны, а сами сидели по сторонам и хохотали.