ВЕРТОГРАД
С ОТКРЫТОЙ ДЛЯ ДОБРА ДУШОЙ
Самое большое богатство, которое может подарить судьба, – это встреча с хорошим человеком. Встретившись с писателем и поэтом Верой Трифановой, я соприкоснулся с миром души трогательного, умного и очень искреннего человека.
Родилась она в деревне Дегтянка Тамбовской области. Там, «долговязая, доверчивая, с открытой для добра и незащищенной от зла душой», она унаследовала от отца, деревенского гармониста Николая, любовь к музыке и поэзии, к задушевным русским песням. От матери Анастасии взяла трудолюбие и любовь к людям. А бабушка научила доброте, и еще – жить по сказке.
Еще до школы родители увезли ее на Крайний Север, где они поселились в бараке на станции Грязная губа. Вера Николаевна вспоминает: «Когда мы переехали на Север, я была еще маленькая. Часто со старшей сестрой Ниной мы ходили в сопки за грибами и ягодами. Поднимались высоко в горы, и Нина, оглядываясь назад, говорила: «Гляди, гляди, Грязная губа!» Я думала, что это у меня грязная губа, и облизывалась. А в сопках росли подберезовики, красноголовики и много ягод: голубика, морошка, черника, брусника, клюква».
Рядом со станцией располагался военный гарнизон. На одной из прогулок Вера впервые услышала вой сирены. «Что это так сильно шумит?» – спросила она у сестры. «Это Боженька, – соврала Нина, – если будешь себя плохо вести, Он тебя накажет». Так вой сирены стал для Веры сигналом совести. С детства она начала думать о Боге и искать Его, с годами все ближе и ближе приближаясь к Иисусу Христу. Эти искания она описала в рассказе «Символ веры».
С детства у Веры, кроме стихов, была еще одна большая любовь – немецкий язык. После окончания Йенского университета имени Фридриха Шиллера в ГДР она возвратилась на Север. Жила в Североморске, преподавала немецкий в школе, потом – в Мурманском пединституте. В 1991 году переехала в Ульяновск, стала преподавать в университете. Там живет и работает до сих пор. За последнее время она написала десятки рассказов, и почти все они автобиографичны. Мы предлагаем читателям рассказ «Жизнь как поезд»
(печатается в газетном варианте).
Вера Трифанова
Жизнь как поезд
Жизнь как поезд, поезд как жизнь. В стремительно несущийся сквозь годы поезд жизни мы заходим и выходим на своих остановках. Кто-то навсегда остается на станции, а кто-то едет дальше, к новой цели, не зная, что ждет его впереди.
6 июля 1996 года поезд «Москва – Дюссельдорф» медленно отправился от платформы Белорусского вокзала. В тесном слабо освещенном трехместном купе сидела моя попутчица – маленькая, хрупкая старушка с очень грустными глазами. Проводник проверил билеты, помог нам устроиться. Старушка сидела отстраненно, не заводя разговоров, и дремала около окна под стук колес. Видимо, ей вспоминалась вся ее трудная жизнь, которую она прожила в стране, так немилосердно обошедшейся с ней и с ее родными. Она уезжала из Москвы на свою новую родину в Германию, в Ганновер к сыну Эдуарду.
|
Лие Георгиевне Дмитриевой-Вейсенберг недавно исполнилось восемьдесят. А в двадцать ее арестовали как дочь врага народа, приговорили к восьми годам тюремного заключения и отправили этапом в Соловецкие лагеря. На дворе стоял ноябрь 1936 года. Вначале их привезли в Кемь, а дальше по Белому морю в грязном душном корабельном трюме отправили на Соловки.
За всем происходящим она наблюдала как будто со стороны, словно все это происходило не с ней. Изможденные лица сотен измученных людей, унижения, болезни, злые окрики охранников.
Сколько раз до этого она хотела попасть на Соловки – этот чудный сказочный град посреди Белого моря с десятками храмов и колоколен! И вот мечта сбылась. Но как? Соловки встретили вооруженным конвоем с овчарками. Старший конвоя, после того как всех выстроили в колонну, предупредил, что в случае побега каждого ждет расстрел. Так она оказалась в Соловецком монастыре.
Со всех концов страны прибывали новые этапы. Монашеские кельи были отведены под камеры, в которых ввиду нехватки мест одновременно теснилось больше двадцати человек. Из окон кельи-камеры, где она просидела восемь долгих лет, открывался вид на монастырское кладбище с массивными надгробными плитами погребенных здесь священнослужителей. Сейчас это был тюремный дворик, куда их выводили на прогулки. Посреди двора находилась могила атамана Запорожской Сечи Кольнишевского, сосланного на Соловки на 25 лет заключения. Только было это еще при Екатерине II, когда заключенные спасались в монастыре наравне с монахами. После своего освобождения атаман не захотел вернуться в суетный мир, так и умер на Соловках добровольным иноком, дожив до 112 лет.
Совсем другие порядки были заведены в советское время. Редко кому из заключенных удавалось выжить свой срок. Умирали сотнями, тысячами. Условия тюремного содержания в Соловецкой тюрьме напоминали больше ад, чем райскую иноческую жизнь. Страшно и одиноко было Лие в этой новой жестокой жизни среди своих соотечественников. Только мысли о доме, семье, маме, братьях и сестрах отвлекали от суровой действительности, где лай сторожевых псов и грубые окрики охранников превращали человека в загнанного зверя.
Лию волновала судьба близких. Что с папой? С момента ареста она ничего о нем не знала. До ареста ее отец, Георгий Федорович Дмитриев, был руководителем кафедры диалектического материализма Военно-транспортной академии в Москве. Только после освобождения она узнает, что отца расстреляли как врага народа еще до ее ареста. Судьба никого не пощадила: разбросала всех родных, растоптала их судьбы. Хотелось знать, что с мамой – Ядвигой Серафимовной – талантливым, тактичным человеком, не сделавшим никому зла. Ее арестовали перед Лией, и она ничего не знала о ее судьбе. Мама происходила из польской дворянской семьи рода Уейских. Известный художник Фонвизин написал ее портрет. С него на мир смотрит писаная красавица с чистыми голубыми глазами. Длинные каштановые волосы спадают вниз по плечам. Знать бы, где она сейчас? Эти горькие мысли не давали Лие покоя. Так шел день за днем.
Первый снег покрыл землю Соловецких островов и каменные плиты тюремного двора, по которому их водили под охраной на прогулки. Во время одной из таких прогулок до Лии донесся крик: «Лия, доченька!» Она вздрогнула и испугалась. «Не схожу ли я с ума?» – подумала про себя. «Лия, Лия, я здесь», – услышала опять мамин голос. «Где ты, мама?” – закричала Лия и увидела маму в одной из открытых форточек камеры-кельи. Тут к ней сразу же подскочил охранник, покрыл матом и пригрозил лишить прогулок. К счастью, встретиться с мамой ей все-таки удалось.
Трудно было видеть маму, обычно элегантную и красивую, в грязно-сером тюремном наряде. За тот год, что они не виделись, она сильно изменилась и постарела. Такой она и запомнилась Лие на всю оставшуюся жизнь: скорбный взгляд, нервно подрагивающие губы, боль и отчаяние, застывшие в каждой черточке родного до боли лица. Двадцать минут свидания истекли быстро и с тех пор длятся всю оставшуюся жизнь. Правда, после этого свидания было еще несколько совместных прогулок по монастырскому кладбищу, но вскоре этим встречам был положен конец.
Случилось это в 37-м году, после прихода к власти Ежова. Тюремный режим ужесточился. Многие соседи по камере стали пропадать неизвестно куда. Их вызывали по ночам, и они исчезали навсегда. Приходили новые этапы, их заселяли на место пропавших в переполненные камеры. На острове воцарился беспредел.
«Ежовые рукавицы» взяли за горло каждого. Мучительно было переживать ощущение неизбежного трагического конца. Особенно страшно было по ночам, когда со всех углов над головой каждого заключенного нависала опасность смерти. Страшно было каждую ночь ждать, что придут именно за тобой. Неизвестность тяготила больше всего. Начинали мучить кошмары. Мама ушла навсегда в холодную октябрьскую ночь 37-го года, и больше Лия о ней ничего не слышала. Причину ее смерти будут скрывать еще долгих 50 лет. Лишь в 1989 году Лия узнает, что ее мама была расстреляна 10 октября 37-го года, а не умерла от диабета, как сообщали ранее.
После освобождения Лия стала писать стихи, пытаясь прогнать кошмар пережитого. Об этой ночи она напишет так:
Эта ночь не позабыта.
Солнце алое ушло.
Саваном земля покрыта,
Звезд сияние взошло
Над холодною могилой.
У Секировой горы –
Прах покоится любимой,
Дуют шалые ветры.
* * *
После восьми лет Соловецких лагерей ее сослали на пять лет на Колыму. В далекой колымской тайге среди снежных угрюмых сопок ссыльные, обреченные на каторжный труд и полуголодное существование, жили, работали, мечтали, любили. Здесь Лия встретилась со своей судьбой – немцем Эрнстом Оттовичем Вейсенбергом. Их соединила вспыхнувшая, как пламя, любовь. Произошло это в победный 1945 год.
Судьба родившегося в 1912 году в Германии Эрнста была типичной для немца-коммуниста того времени: учеба на медицинском факультете Гамбургского университета, исключение из университета и арест в 1934 году. В том же году в Освенциме погибают его родители. Чудом освободившись из фашистских застенков Эрнст Оттович прибывает с группой немецких коммунистов в СССР, где продолжает учебу и работу на кафедре стоматологии Московского медицинского института. Но и здесь он подвергается репрессиям, только уже не гитлеровским, а сталинским. По подозрению в шпионаже его приговаривают к восьми годам лагерей в Сибири, где его ждал тяжелый труд на строительстве Колымской трассы. Выжил он благодаря тому, что устроился врачом в лагерном медпункте. Сам многих спас от голодной гибели и болезней. К нему обратилась за помощью и Лия. Так, далеко в Сибири, на Колыме, они нашли друг друга.
Поженились они после освобождения в 46-м году, а в 48-м у них родился сын Эдуард. И только в 1968 году, спустя 12 лет после реабилитации, они смогли вернуться в Москву к младшим братьям и сестрам Лии, которые за это время хлебнули много горя, лишений, сиротства по детским домам. Но повзрослели, утвердились в жизни. Сестра стала известной поэтессой – членом Союза писателей.
Это погостив у нее, Лия возвращается сейчас в поезде «Москва – Дюссельдорф» домой в Германию, куда она со своей семьей переехала на родину мужа в 1991 году.
В Германию на этот раз она взяла с собой самое дорогое богатство, которое теперь постоянно будет напоминать ей о родине: стихи Пушкина, Ахматовой, Чичибабина и других русских классиков. Многие стихи она знает наизусть и читает сейчас мне. Вот, словно про нее написанные, ахматовские строчки:
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
Наш поезд несется вперед. Лия Георгиевна засыпает под стук колес, а ее губы продолжают шептать:
И пройдет не одно
поколенье,
Люди вспомнят
те годы и дни…
 | назад |
| вперед |  |
