ДЕРЖАВА
ПОЛЕ КУЛИКОВО
К 625-летию великой битвыКогда мы говорим Святая Русь, то первое, что открывает нам память, это, как правило, лик преподобного Сергия. Здесь какая-то тайна, ведь сколько было у нас великих святых, чьи жития изобилуют многочисленными подвигами и чудесами. Но преподобный... При всей чистоте и простоте своей, при том, что он был действительно и праведником, и чудотворцем, он также ездил по княжествам, примиряя князей, благословил св.князя Димитрия на победу над безбожным Мамаем. То есть не замыкался в рамках собственно церковной деятельности, а стал отцом и творцом новой Руси, объединив в себе и церковное, и народное. Словно Моисей, вывел он нас из плена египетского. Это свершилось не враз – после того, как святой Сергий взошел на небеса, становление Руси продолжалось, нас ждал еще долгий путь, который и ныне не пройден до конца. Но, начертанный твердой рукой, он по-прежнему отчетлив и спасителен.
Сравнивая прп.Сергия с Моисеем, мы можем сравнить поле Куликово с тем «Морем Чермным», где погибло фараонское воинство. Совпадение здесь не в форме, а по сути. Это был тот пункт, где мы оторвались от старого, но к новому еще не пришли. Все это нужно сегодня вспомнить, понять. В феврале 1917 года Россия, оторвавшись от тылов, от своей истории, в гордыне своей ринулась куда-то и погибла почти без остатка. Почти. Сегодня перед уцелевшими стоит задача вернуться и, воссоединившись с прошлым, вновь двинуться вперед. Народ – это единство всех поколений, живых и мертвых, с этого начинается единство всех его сил, так же страшно раздробленных ныне, как и во времена той, древней, погибели земли Русской, когда мы подпали под власть азиатских орд. Тогда мы смогли в конце концов объединиться. Сможем ли теперь?
Была ли Куликовская битва?
По крайней мере, несколько десятилетий предпринимаются самые энергичные попытки свести на нет значение Куликовской битвы.
Иные пытаются доказать, что ее вообще не было, речь можно вести разве что о небольшой стычке, случившейся где-то на Дону. Аргументируют это, например, тем, что на поле не найдено захоронений, остатков оружия и т.д. На что один из крупнейших исследователей этого вопроса, доктор наук Антон Горский, резонно возразил, что, собственно говоря, и серьезных раскопок там не велось, лишь несколько осмотров разведочного характера. В большем до сих пор просто не было необходимости. Ничего, кроме праха воинов, все равно не найти. А оружие – это все-таки железо, которое весьма ценилось, и в землю его зарывать никто бы не стал.
Один татарский исследователь договорился до того, что не было никакого воеводы Боброка, под этим именем скрывался владыка Орды хан Тохтамыш, который будто бы и руководил на самом деле битвой. Комментировать это странное заявление весьма сложно. Игра ума опровержению не подлежит ввиду ее эфемерности. Кстати, все нынешние волнения татар по поводу Куликовской битвы совершенно беспочвенны. Предки татар – булгары – вместе с башкирами оказали энергичное сопротивление монголам и были такими же данниками Орды, как и мы. Трудно сказать, сколько их было в войске Мамая, но столь же трудно сказать, сколько их было в войске князя Дмитрия. Не на что обижаться и монголам. Ко времени Куликовской битвы они уже не играли в Орде никакой роли. Недаром русские летописи восприняли Мамаево нашествие как нападение половцев, а богатыря Челубея именовали печенегом. Едва ли это вполне справедливо, печенеги – предки нынешних гагаузов – в то время выселились туда, где живут и ныне – в Молдавию, но одно можно сказать определенно: армия Мамая не была национальной. Там, кроме итальянской пехоты, были кипчаки, кавказцы, русские, а если говорить о религиозном составе: католики, мусульмане, язычники, православные. Это была гигантская шайка, где всего было понемногу.
Но наибольшее число ниспровергателей привлекает тот факт, что св.Димитрий даже и не пытался сбросить монголо-татарского ига, воюя с мятежным Мамаем. Русь тогда не только не воевала с Ордой, но, наоборот, укрепила ее, одолев войско, восставшее против хана Тохтамыша.
Это и правда, и неправда одновременно. То есть полуправда. Русские действительно хранили верность Тохтамышу, которого почитали за главу империи, распростершейся от Тихого океана до Карпат, – империи, которую мы наследовали. В то же время, с момента нашего поражения на реке Калка, шла работа по укреплению своего Отечества. Преодоление раздробленности стало нашей сверхзадачей. Это была работа невидная, часто неосознанная. До тех пор, пока в Орде властвовали язычники, Русь под владычеством ханов усиливалась, поборы были очень невелики, мы, скорее, были союзниками, в том числе против католического нашествия.
Но в какой-то момент все начало меняться. В Орде усилилось мусульманство, и наши отношения становились все более напряженными. Католицизм вынашивал новые планы порабощения нашей земли, все больше проникая в одно из самых сильных русских княжеств – Литву. А Литва тогда была русской и православной примерно на девять десятых, но вдруг ситуация начала меняться. Не забывали католики и о других наших землях. И вот в какой-то момент две эти опасности объединились в лице Мамая. Так впервые мы встали лицом к лицу со смертельной угрозой.
«Землю же его разделю...»
Лет за пятнадцать до Куликовской битвы обширные пространства, включавшие в себя Русь, были охвачены климатическими бедствиями. Если мы обратимся к сводке данных о колебании солнечной активности, составленной астрономом Д.Шове, то обнаружим, что именно в 1372 году мощность солнечных явлений оценена им по десятибалльной шкале. Такой уровень был выставлен лишь один раз за всю известную историю человечества. Год за годом зимой вымерзали до дна реки, а летом наступала засуха. Русские земли страдали чрезвычайно, в степи дела обстояли еще хуже. Это стало одной из важнейших причин Мамаева нашествия.
Вот как ответил Мамай на предложение князя Дмитрия выплатить великое множество злата и серебра, лишь бы не война: «Землю же его разделю служащим мне, а самого приставлю пасти стада верблюжьи».
Это было бы уже не полумифическое иго, а оккупация, прекращения бытия Русской земли. И дело не только в том, что Русь вводилась, таким образом, в зону распространения язычества и мусульманства. С этим мы как-нибудь бы справились, ассимилировали пришлых. Да только нам бы не дали этого сделать... католики. Поход Мамая был финансирован итальянцами, прочно обосновавшимися в Крыму. Они отправили в войско Мамая 4 тысячи латников. Это была огромная сила, так как это были профессиональные военные, превосходно вооруженные. Довольно сказать, что св.Димитрий, защищенный в бою примерно такой же броней, смог выжить, хотя на него обрушились многочисленные удары. Латник в ту пору играл примерно ту же роль, что танк во время Второй мировой войны.
Связи Мамая с итальянцами – генуэзцами и венецианцами – носили не случайный характер, как отмечает российский публицист и историк Вадим Кожинов. Сохранились документы о переговорах с Мамаем перед его нашествием на Русь. Средства могли быть отпущены весьма щедро. Историк П.Н.Надинский, автор изданных еще в 1950-х годах «Очерков по истории Крыма» в четырех томах, писал:
«Генуя и Венеция являлись крупнейшими колониальными государствами средневековья. В руках этих государств находилась почти вся мировая торговля»...
То есть они играли ту же роль, которую сейчас исполняют Соединенные Штаты. Что мог предложить итальянцам Мамай взамен этой помощи? До Ивана Калиты на Руси откупщиками сбора дани в Орду были согдийские и еврейские купцы, что непрерывно вызывало восстания. Поэтому в конце концов право на сбор дани было передано великим русским князьям. Вот это право и должно было послужить платой европейцам за их участие в закабалении Русской земли. Но этим их интерес к нам не исчерпывался. Довольно сказать, как они вели себя в подконтрольном им городе Кафе в Крыму, где латинские епископы прибегали к насилию, подкупу и шантажу священнослужителей для того, чтобы окатоличивать армян. Армянам в результате приходилось бежать с насиженных мест. Может быть, в отношении Руси у католицизма были другие планы?
Во время Куликовской битвы на папском престоле находился Урбан VI, который издал буллу, предписывающую магистру Ордена доминиканцев назначить специального инквизитора «для Руси и Валахии» (речь идет о Карпатской Руси). В булле подчеркивалась обязанность инквизитора, пользуясь всеми средствами, какими инквизиция располагает, искоренять «заблуждения».
Подбирались к нам и со стороны Литвы, Польши, Швеции. «Русские – враги Католической Церкви», – писали из Рима шведскому архиепископу в 1351 г. Обещано было такое же отпущение грехов крестоносцам, выступившим против Новгорода, как и тем, кто отправился воевать в Палестину.
Особенно сильным было давление на русскую Литву. Ввиду этой угрозы в 1324 г. был организован поход русских князей, чтобы не дать великому князю Гедимину принять католичество. В 1340 г. Узбек помог русским князьям в их борьбе против польского короля Казимира, в результате чего тот вынужден был признать свободу православных обрядов. Затем хан Джанибек помогал Византии бороться с венецианскими генуэзскими колониями в Крыму.
После смерти хана Узбека и его сына-преемника Джанибека в Золотой Орде началась смута. За двадцать лет в ней сменился двадцать один хан. Это и позволило чрезвычайно усилиться Мамаю, а вслед за ним росло влияние латинов.
Канун битвы
Итак, вопрос для Руси – быть или не быть – встал как никогда остро. Нашествие свое Мамай назначил на конец лета, что естественно. Это пора сбора урожая, единственная пора в году, когда можно прокормить значительные силы вторжения. Русская разведка того времени была на высоте, и в Москве о планах Мамая узнали вовремя. Мобилизация прошла стремительно, но точные размеры войска князя Дмитрия выяснить сегодня невозможно. Разные исторические документы называют от 40 до сотен тысяч. Наиболее распространена версия о 150 тысячах, но, скорее всего, она завышена, хотя свои полки выслала на помощь Москве почти вся Русская земля.
Много лет трудилась Русская Церковь над этим объединением, сам преподобный Сергий ездил мирить князей, у которых общерусский патриотизм пробуждался очень неохотно. Представьте себе объединение ныне России и Украины. Даже необходимость борьбы с общим врагом может не вызвать энтузиазма. И лишь Церковь, с высоким идеализмом ее подвижников, с их способностью подниматься, словно соколы над всеми дрязгами и границами, способна пробуждать дух единства.
Чем меньше мы связаны миром, тем яснее наш взгляд на него, мы как бы обретаем второе зрение – взгляд на мир со стороны. В этом одна из причин побед православия над противостоящими ему слепцами. Но горе нам, если мы, все еще принадлежа миру, вообразим, что ясно его видим. Тогда мы станем хуже незрячих. Слепцы, по крайней мере, знают, где что лежит, и меньше склонны к тому, чтобы вести себя во тьме слишком опрометчиво.
|
Счастьем для русского воинства было то, что оно имело такого наставника, как св.Сергий Радонежский. Это отчетливо понимал и великий князь Дмитрий. Сбор всех полков был назначен в Коломне 15 августа. Примерно в то же время состоялась встреча св.Димитрия с преподобным. Князь очень спешил, но св.Сергий упросил его отстоять литургию, а на трапезе пояснил: «Это твое промедление двойным для тебя послушанием обернется. Ибо не сейчас еще, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет, а для многих других теперь уж венцы плетутся».
Затем предсказал победу, отчего св.Димитрий возвеселился сердцем, но никому не поведал, что сказал ему преподобный, возможно, из опасения, что это заставит войско расслабиться. На исходе встречи князь попросил: «Дай мне, отче, двух воинов из своей братии – Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябя, тем ты и сам нам поможешь». Это был не случайный выбор. Пересвет был прежде брянским боярином – первоклассным воином, да и Ослябя Дмитрий знал прежде и после битвы не выпускал из вида, отправив, например, с посольством в Константинополь.
И слушали иноки: «Мир вам, братья мои, твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами».
Благословение Пересвету и Ослябе сражаться – яркое свидетельство того, что Куликовская битва – это нечто большее, чем отражение очередного набега. Диавол рассчитывал тогда покончить с Русью раз и навсегда. К этому следует добавить, что Церковь у нас тогда не была выделена в какую-то особую корпорацию, а жила одной жизнью с народом.
Вместе с этими славными иноками князь Дмитрий прибыл в Коломну и провел смотр войска, половина которого через несколько дней должна была погибнуть. Как повествует «Задонщина», «щуры запели жалостные песни в Коломне на забралах городских стен, на рассвете в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не щуры рано запели жалостные песни – запричитали жены коломенские».
Войска все прибывали. Шли с отрядами и новгородцы, и суздальцы, и ростовцы, и нижегородцы. Особенно рад был св.Димитрий братьям – Андрею Полоцкому и Дмитрию Брянскому – Ольгердовичам, братьям властителя Литвы Ягайлы, который, возможно, по наущению латинов выступил против Руси заодно с Мамаем и спешил к Куликову полю с Запада. В лице Андрея и Дмитрия к москвичам присоединилась Белая Русь. Русь Волынскую представлял знатный полководец – воевода Боброк, пришедший с Ольгердовичами. Интересно, считают ли его своим героем нынешние западенцы на Украине?
Из Коломны путь войска лежал через Оку к Лопасне, за пределы Рязанского княжества. Это был гениальный стратегический ход, который отрезал Мамая от его союзника – рязанского князя Олега, человека достойного – славного сына нашей земли, не раз бившегося с погаными. Но в тот момент он был совершенно ослеплен обидами на сродника своего Дмитрия.
6 сентября наше войско подошло к Дону, где Дмитрий и замыслил встретить Мамая. В разведку послали лучших и опытных воинов: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятева (племянника инока Пересвета), им было поручено добыть языка.
В ночь с 7 по 8 сентября русские войска переправились через Дон, отрезав себе путь для отступления, и встали в боевой порядок в водоразделе между Смолкой и Нижним Дубиком. И ведь мало того, что пересекли Дон, так еще и сожгли за собой мосты, по совету братьев Ольгердовичей, сказавших св.Димитрию: «Если хочешь твердого войска, то прикажи за Дон перейти, чтобы не было ни у одного мысли об отступлении; о великой же силе врага не раздумывай, ибо не в силе Бог, но в правде».
То есть одолей нас татары, и истребление русского воинства было бы полным. Посему некоторые историки сомневаются, что битва могла произойти в этом месте. Мол, это совершенно ненормально – не оставить себе путей к отступлению. Так ведь и не собирались этого делать!
«Уже, братья, ночь наступила»
Ночь перед сражением. Чтобы увидеть воочию лики наших воинов, оглянемся окрест. Типы русских лиц не бесчисленны. Вглядывайся в них – идешь ли по улице, едешь ли в автобусе, трудишься ли на стройке, или еще где, – они те же самые, что и на поле Куликовом. Посмотри на иную физиономию, почти потерявшую сходство с человеческой, загляни в иные потухшие глаза и подумай, что шесть веков слишком они были другими – спокойными, строгими. Там мы должны искать вечные образцы, каким должен быть русский.
Великий князь Дмитрий обратился к войску: «Братья мои милые, сыны русские, все от мала и до великого! Уже, братья, ночь наступила, и день грозный приблизился – в эту ночь бдите и молитесь, мужайтесь и крепитесь, Господь с нами, сильный в битвах».
В ту ночь некий муж по имени Фома Кацибей поставлен был великим князем на реке Чурове за мужество его для верной охраны от поганых. Его, бывшего разбойника, исправляя, Бог удостоил следующего видения. Кацибей узрел облако, идущее с востока. С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнца, в обеих руках – острые мечи. И сказали предводителям войска: «Кто вам велел истребить Отечество наше, которое нам Господь даровал?» И начали их рубить, никто из врагов не спасся. После этого Фома прикипел сердцем к Богу.
Вместе с князем в ту ночь был и воевода Боброк, которого летописцы именовали часто Дмитрием Волынцем. В какой-то момент он вспомнил об одной примете. Они отправились в сторону Мамаева войска, и посреди поля воевода вслушался. Со стороны поганых слышался стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются – гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, гроза страшная очень». И ответил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!»
Повернулся он к войску русскому – и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» Тот ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается...» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!»
И снова сказал Боброк: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же – к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева, вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень».
Князь Дмитрий в ответ заплакал. Возможно, именно в тот момент он решил отказаться от командования войском, встав в ряды простых ратников.
«Если умру – с вами, если спасусь – с вами!»
Вот какую картину нашего воинства нарисовал много лет спустя после битвы безымянный монах.
«Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей, и всех князей русских, и воевод, и, взъехав на высокое место, увидел образа святых, шитые на христианских знаменах, будто какие светильники солнечные, светящиеся в лучах солнечных; и стяги их золоченые шумят, расстилаясь как облаки, тихо трепеща, словно хотят промолвить; богатыри же русские стоят, и их хоругви, точно живые, колышутся, доспехи же русских сынов, будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, словно заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся».
На самом деле картина была, скорее всего, куда более прозаичной. Знамя было одно – черное. Шеломов тоже было едва ли много – у бояр, профессиональных воинов, остальные – кто в чем.
Объехав полки, св.Димитрий снова вернулся под свое знамя и отдал княжеский плащ и коня своему любимому оруженосцу – Михаилу Андреевичу Бренку, о котором говорят, что он был предком святителя Игнатия Брянчанинова. Великий князь решил сражаться в одежде простого воина, и не где-нибудь, а на том направлении, где ожидали одного из самых сильных ударов Мамаева полчища. Князя стали отговаривать:
«Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря: влачится оно по пустыне, а набежавшие дикие волки рассеят его, и разбегутся овцы кто куда. Тебе, государь, следует себя спасти, да и нас».
Князь же отвечал:
«Ведь из-за меня одного это все и воздвиглось. Не могу видеть вас, побеждаемых, и все, что последует, не смогу перенести, потому и хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью погибнуть за святую веру христианскую! Если умру – с вами, если спасусь – с вами!»
Левый фланг русского войска переходил в топкие берега Смолки. Правый фланг был защищен болотистыми берегами р.Непрядвы, а также тяжеловооруженной псковской и полоцкой конными дружинами. В центре большой рати были сведены все городские полки. Передовой полк составлял все же часть большого полка, задача же сторожевого полка заключалась в завязывании боя и возвращении в строй. Оба полка должны были ослабить силу вражеского удара по главным силам. Сторожевой полк стал большим сюрпризом для противника, помешав им ударить из стрел и арбалетов по основной массе наших войск. Вместе с передовым полком они должны были погибнуть, все знали, что погибнут, – это были смертники.
Кроме того, из отборной конницы был создан сильный засадный полк под командованием Волынского князя Дмитрия Боброка и Серпуховского князя Владимира Андреевича. Этот полк выполнял задачу общего резерва и был скрытно расположен в лесу за левым флангом главных сил.
И вот, началось...
Враг двинулся вперед, но в какой-то момент из его рядов вырвался великан, которого кто именует Челубеем, кто Темир-мурзой. Противник приостановился. Вообще происходило нечто необычное. Поединки прямо запрещались «ясой» Чингисхана, превыше всего ставившего дисциплину в монгольских войсках. Но монголов у Мамая, видать, осталось немного, воцарялись иные обычаи. Поступок Челубея был довольно грозным предзнаменованием для Мамаева войска. Индивидуализм в нем брал верх над прежней спайкой.
Степняки и их союзники были уверены, что Челубея никому не одолеть, и надеялись, что русские либо немедля испугаются, либо, если какая-нибудь горячая голова примет вызов, тут же она погибнет. Ради этого деморализующего эффекта можно было и позабыть о Чингисхановом наказе. Однако вышла ошибка. Не горячая голова, а, пожалуй, самый хладнокровный из русичей выехал навстречу вражескому витязю – монах Александр Пересвет, в прежней мирской жизни – опытный воин. Он собирался драться в пешем строю, но ради такого случая к нему подвели коня. Возложив на себя вместо шлема монашеский куколь, Пересвет двинулся навстречу язычнику. Скакали оба на большой скорости и сшиблись так, что и кони погибли, и оба богатыря пали наземь, пронзенные копьями.
Так пролилась первая кровь. И хотя победителя не было, наши воины приободрились – они за минувшие века привыкли, что степняки нас одолевают. Мамаево же полчище, наоборот, впервые задумалось над тем, что может и не выйти из битвы победителем.
И началась сеча, о которой писалось впоследствии:
«Страшно, братья, зреть тогда, и жалостно видеть, и горько взглянуть на человеческое кровопролитие: как морское пространство, а трупов человеческих – как сенные стога: быстрый конь не может скакать, и в крови по колено брели, а реки три дня кровью текли».
Первые два часа битвы протекали с преимуществом Мамая. Погиб сторожевой полк, начал гнуться великий. Теснота была страшная, мертвым некуда было упасть, и они стояли среди живых. Со стороны казалось, что люди шевелятся, почти в обнимку, как братья, или исполняют какой-то медленный танец, и не понять было, что они друг друга убивают. Говорят, что современный человек больше одной рукопашной выдержать не может, после этого у него на всю жизнь нервы превращаются в ветошь. Но тогда народ, конечно, был покрепче. Тяжелый труд, суровая жизнь мало способствуют губительному разгулу памяти и воображения.
На правом фланге таранный удар так и не принес врагам успеха. Но на левом, более слабом, степняки смогли пробить нашу оборону и устремились в брешь, чтобы, развернувшись, ударить русским в тыл...
Горький вкус победы
Видя, что поганые стали одолевать, взволновался князь Владимир Андреевич Серпуховский, который вместе с воеводой Дмитрием Волынцем возглавлял засадный полк. Князь воскликнул: «Так какая же польза в стоянии нашем? Какой успех у нас будет? Кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!»
Но воевода Боброк велел терпеть и молиться, призывая на помощь святых, в надежде, что снизойдет на русское войско благодать Божия. Здесь можно заметить, что ныне многие упрекают Церковь и иных сильных за то, что они терпят, ждут чего-то, глядя, как враги погубляют землю Русскую. Но вспомним долготерпение воеводы Дмитрия. Не оттого он медлил, что боялся, а ждал удобной минуты. Поспеши засадный полк, и пал бы без толку во фронтальном ударе. Поспеши мы сегодня, и враг нас раздавит, и впустую погибнут последние резервы. Так же долготерпел и священномученик Гермоген во время Смуты, не сразу призвав нас бить латинов-супостатов.
Князь же Владимир Андреевич, видя, что происходит, разрыдался и произнес: «Боже, Отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, Господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие Твое бесконечно!»
Плакали и другие воины засадного полка, видя, как погибают друзья, братья, односельчане. Но железной рукой держал их Боброк: «Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!»
И вот началось веселье. Поганые, прорвавшись, показали бок и спину засадному полку, собираясь ударить в тыл сражающемуся русскому войску. И воскликнул Волынец громким голосом: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!» – и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила Святого Духа помогает нам!»
Враги от удара обезумели. Вот мгновение – и победа у них почти в руках. А вот другое мгновение – и сзади раздается тысячеголосый крик ужаса... Они побежали. Чуя неладное, начали коситься в сторону бегущих те Мамаевы полки, что ломали нашу оборону в центре и справа. Но вот дошло до каждого, что происходит неладное, и началось отступление, переходящее в бегство. Отдельные русские отряды преследовали противника еще сорок-пятьдесят километров. Остальные без сил опускались на землю, которая размокла, словно во время распутицы, но не от дождя, а от крови.
Конные рассыпались по великому, могучему и грозному полю боя, в поисках победителя – великого князя Дмитрия. Нашли убитого Михаила Андреевича Бренка, который дрался в одежде своего господина. Нашли князя Федора Семеновича Белозерского, который был похож на князя Дмитрия, так что им нужно было рядом стоять, чтобы отличить. Какой-то воин сказал, что видел великого князя в бою – тот бился с погаными палицей. Князь Стефан Новосильский сказал, что видел Дмитрия бредущим с побоища, но не смог ему помочь, так как его самого преследовали трое противников.
Наконец два наших бойца – Федор Сабур и Григорий Холопищев, оба родом костромичи (для костромичей спасать государей – дело привычное), – отошли от места битвы и набрели на великого князя, избитого и израненного, лежащего рядом со срубленной березой. Радость от того была великая, а потом начали подсчитывать потери и восемь дней хоронили погибших товарищей.
Пали в бою пятьдесят бояр Нижнего Новгорода, двадцать пять – костромских, семьдесят – можайских, тридцать – ростовских... Всего 12 князей и 483 боярина – 60 процентов командного состава русской армии. И прокатился стон по Руси.
Эпилог
На обратном пути с поля Куликова сильно потрепало нас войско литовского князя Ягайло, не успевшего на битву, а быть может, и не собиравшегося успевать. Что ему с того, что побили мы Мамая? И Русь, и степь были ему одинаково ненавистны. Отняв добычу у русских солдат, где раненых было больше, чем здоровых, Ягайло, довольный, удалился в свою Литву, ощущая себя, а не св.Димитрия, победителем. Он ошибался. Пройдет время, и от Литовского княжества останется клок.
Вслед за Ягайло через пару лет объявился новый стервятник. Хан Тохтамыш, обязанный нам всем (кто он был-то до поля Куликова?), сначала добьет Мамаево полчище, то, что от него осталось, а потом сожжет Москву, все еще не оправившуюся от гибели лучших сынов. Но и этот «победитель» не мог узреть, что нарождаются новые поколения, которые вытряхнут ханов из Золотой Орды и прочих из их пространных одеяний.
Что до гордого, злосчастного Мамая, то он побежит в Крым к друзьям-латинам, которые удавят его как несостоятельного должника, а скорее всего, чтобы угодить Тохтамышу.
Иначе сложилась судьба Олега Рязанского. Незадолго до смерти св.Димитрия преподобный Сергий Радонежский отправился в Рязань. О чем они говорили с Олегом – неведомо. Но с великим князем Дмитрием они искренне помирились, тем, однако, дело не закончилось. Мучимый раскаянием, князь Олег принял иночество и схиму. Инокинею закончила жизнь и его супруга, княгиня Евфросинья. Многие жители Рязани и соседних уездов ходили до революции на поклонение к честному праху князя-инока, служили по нем панихиду, испрашивая себе его молитв.
Все враги наши полагали, что смогли украсть, развеять по ветру плоды русской победы на поле Куликовом. Так и в наши дни враги посмеиваются над тем, что победители Гитлера, надорвавшись, обессилев от потери крови, влачат жалкое существование. Но так же смешон, наверное, крестьянин, который, бросив по весне в землю едва ли не последнее зерно, дает ему умереть, все ожидая чего-то. А ждет он урожая.
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
