СТЕЗЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Несколько месяцев на Святой земле провел православный сыктывкарец
Александра Игнатова я видел много раз на службах. Он, наверное, единственный человек в храме, которого всегда можно отыскать глазами в одном и том же месте: на хорах, справа от алтаря, стоит человек с интеллигентным лицом – регент Кирульского кафедрального собора г.Сыктывкара. В конце 90-х Александр вдруг исчез, но когда вернулся через несколько месяцев, все снова встало на свои места. Я даже не подозревал, сколь любопытная история скрывалась за этим исчезновением...
Все началось с пения
– Александр, я знаю, что вы несколько месяцев провели на Святой земле, но, прежде чем задать вопросы об этом, хотел бы узнать, как вы стали регентом в Кируле.
– Я музыкант по образованию, учился по классу духовых инструментов и фортепиано, потом продолжил образование в Академии культуры в Петербурге, получив квалификацию дирижера духового оркестра. Когда вернулся в Сыктывкар и начал искать работу, знакомые спросили, не хочу ли я попеть в храме. А я никогда особо не пел.
– Что было сначала: вера или пение?
– Пение. Точнее сказать, вера у меня какая-то уже теплилась, как, наверное, и у большинства людей, но я не был воцерковленным человеком. Прежде были совершенно другие ценности, многие вещи виделись иначе – на семью, отношения между людьми, – но постепенно пропитывался церковным духом. Хор состоял из профессиональных музыкантов, среди них солистка филармонии Ольга Кравцова, Алла Малафеева и Алена Иусова, они работают в театре оперы и балета. Так вот с ними происходило то же, что и со мной. Сейчас почти все причащаются. Повлиял приезд Патриарха в Сыктывкар, это было волнующее событие.
– Я слышал много таких историй, когда люди приходили в хор просто петь, подработать, а потом некоторые становились даже священниками.
– Да, очень много хоров составлялось в больших храмах по профессиональному признаку – ради благолепности, большой торжественности службы, но потом происходило то же, что и с нами.
– Тяжело давалось новое и расставание со старым?
– Непривычно было поначалу петь по гласам на церковнославянском, но вскоре освоился. Перед опытными певцами задача стояла более трудная. С одной стороны, им проще, чем певчим-любителям, было осваивать нотные произведения, но имеются свои издержки. Это ведь светские люди со сложившимся представлением об искусстве. Вот одна подробность: в театрах у нас выступают без микрофонов, привыкают петь громко, массивно, с насыщенным вибрато, а для церкви это не подходит. И очень трудно бывает добиться благоговейного звучания, чтобы не мешать людям молиться.
Как выразился один батюшка, у людей не должно быть ощущения, что они в театре или на концерте. И приходится учиться немножко убирать себя, подчинять службе, смирять гордыню. Церковное пение, оно, конечно, особенное. У нас были праздничный хор, профессиональный, и еще один – каждодневный. Там тоже оказались способные люди. Я не представлял, что без музыкального образования можно достичь таких результатов. Это не без помощи Божией.
К 98-му году коллектив у нас сложился, но тут последовал экономический кризис, и людей пришлось распустить, не стало возможности содержать хор. В это время и родилось решение эмигрировать в Израиль. Дело в том, что у меня бабушка еврейка и я имел на это право. Когда я сказал, что хочу уехать, настоятелю собора отцу Иоанну, он напутствовал меня: мол, всякое может случиться, «помни, твое место в нашем храме остается за тобой». Я эти слова всегда помнил, когда оказался в Израиле, и они сыграли свою роль в возвращении нашей семьи.
Израиль
– Какие чувства вы испытали, впервые ступив на землю Палестины?
|
– Благоговение, восторг. Но, правда, тут же в аэропорту пришлось погрузиться в суету. Требовалось решать какие-то финансово-организационные дела, оформлять бумаги, созваниваться с родственниками жены, у которых мы прожили первые две недели. Паспорт и, соответственно, гражданство получаешь там, когда сходишь с самолета, причем оно остается за тобой, даже если ты потом уедешь из страны. Репатрианты имеют много привилегий, дается ссуда на приобретение бытовой техники, которую не нужно возвращать, квартиру тоже можешь получить сразу и выплачивать за нее деньги много лет, что не так обременительно, как в России. А если согласен отправиться в непопулярное место, например, поближе к ливанской границе, так и квартиру, и автомобиль можно получить даром.
– Вы получили жилье?
– Нет, с получением квартиры мы не стали спешить, это кабала, которая потом многим мешает уехать из страны, и, что еще важнее, нужно сначала решить, где ты хочешь жить. Мы вот так определялись, определялись, а потом поняли, где хотим – в Сыктывкаре.
Еще там сначала стараются найти работу. Если ты химик, например, то лучше поселиться в центральных районах страны. Если гуманитарий, то все равно где, работу найти очень трудно. Учителя литературы или истории, библиотекари и т.д. идут в дворники, убирают офисы, особенно поначалу. У меня, конечно, все было не так плохо, можно было устроиться в какую-нибудь музыкальную школу, или, как у них называется, консерваториум, который с нашей консерваторией ничего общего не имеет. Музыканты как-то устраиваются. Например, Оркестр израильской полиции – это бывший Силантьевский оркестр из Москвы.
Очень хорошо развито социальное обеспечение, пенсионер может жить прилично и даже позволить себе съездить в отпуск за границу, и забота о детях очень велика. Медицина очень хорошая и бесплатная. Платишь поначалу символическую сумму, что-то около 20 шекелей, и можешь позволить себе любые обследования и вообще все, вплоть до операций на сердце. Страна может себе это позволить, может содержать армию репатриантов, в том числе благодаря помощи из США. По этому поводу шутят, что Израиль является одним из штатов Америки.
Еда дешева. Фрукты, например, стоят копейки. Если минимальная зарплата, допустим, 4 тысячи шекелей, то килограмм апельсинов стоит 2 шекеля, яблок – 5, а если на рынке брать в пятницу вечером, когда Шаббат начинается, можно все купить почти бесплатно. В Израиле очень любят поесть. В памяти сцены, как выкатывают целые тележки с едой из супермаркета, загружают машины всякими вкусностями – чего там только нет. Есть супермаркеты, где все можешь пробовать: шоколадки, орехи – хоть весь день ходи и пробуй, только выносить не имеешь право. На свалках можно увидеть приличную мебель, ковры, товарищ сына нашел магнитофон, они потом его слушали.
Несмотря на дешевизну, люди очень заняты деньгами, что-то подсчитывают все время, обсуждают разные счета, проценты в банке, это как-то очень всех занимает. Одеваются небрежно, если говорить о настоящих израильтянах, – майка, шорты, сандалии какие-нибудь. Еврея из России всегда можно выделить из толпы по тому, что он, имея европейскую внешность, хорошо одет. Арабы тоже хорошо одеваются, особенно христиане. Но вообще я поначалу плохо умел различать арабов и большую часть евреев.
Что еще? Преступность низкая, можно гулять по ночам. Ни разу не видел пьяного. Совсем нет нищих, опустившихся людей. В подъездах висят картины, чисто.
– Часто ли слышна русская речь?
– Да, русская речь повсюду: в маршрутках, поликлиниках, в подземных переходах надписи на русском. Но вообще язык постепенно теряется. Дети говорят уже с акцентом, бурно жестикулируя, часто не умеют читать по-русски. Православные ассимилируются, конечно, не так быстро.
– Как было воспринято то, что ваша семья – православная?
– Родственники были в шоке, когда увидели крестик у жены. Им это было непонятно. Раз ты репатриант, значит, должен быть иудеем, ходить в синагогу. И мы начали осознавать, что это очень серьезно. Маленький Миша, мой сын, которому тогда не было еще годика, ползал по пляжу, и люди, увидев на нем крестик, подходили, спрашивали: что вы здесь делаете? Почему крестик на ребенке? Это были такие же репатрианты, как и мы, у кого четверть еврейской крови, у кого половина. Однажды эмигрант из Грузии подошел вдруг и спросил: «Ты христианин?» – «Да», – отвечаю. Он на это промолчал, но и прямые упреки, и тяжелое молчание одинаково говорили нам, что мы чужие.
А вот ситуация вообще невозможная. У нас на языковых курсах, в «Ульпане», был репатриант из Азербайджана, который, не исключено, был тайным мусульманином. Он, разумеется, в этом никогда бы не признался, но очень часто вставлял в разговор: «А у мусульман так... а мусульмане так считают», и было ощущение какой-то недоговоренности. Конечно, у еврея-мусульманина вообще нет никаких шансов быть понятым.
Но и наши знакомые, православные, очень боялись, что об их вероисповедании узнают на работе. Просили, например, священника не заезжать к ним во двор, ведь он был в облачении. Знакомый у нас работал главным инженером на химическом предприятии и считал, что если его тайна откроется, то он может потерять работу. Официально, конечно, не обвинят, что христианин, государство демократическое, но найдут какой-нибудь повод. При этом арабы-христиане исповедуют свою веру открыто, у них крестики висят в машинах. А вот к евреям, которые на самом деле были, скорее, русскими, отношение негативное. Жена очень хотела жить в кибуце, трудовой общине, она любит природу и плохо переносит город – шум, копоть. Однако когда выяснилось, что мы «неправильные израильтяне», пришлось от этого отказаться. Есть, правда, христианские кибуцы, но попасть туда очень трудно.
В большинстве случаев вера во Христа скрывается. В храмах там нет воскресных служб, воскресенье – рабочий день, поэтому литургия совершается по субботам. Для иудеев этот день имеет огромное значение, вся страна оказывается парализована, только арабы что-то делают, водят такси и т.п., а иудеи надевают кипы, такие маленькие шапочки, и идут в синагоги. Трудиться категорически запрещено. Идет на молитву абсолютное большинство, а не только датишные евреи, то есть те, кто особенно подчеркивает свою религиозность, когда мужчины носят пейсы, черные шляпы, женщины – парики. Большинство ограничивается кипой. Я ее тоже надел однажды – картонную. Получил, когда отправился поклониться к Стене плача, – это ведь и наша святыня, все, что осталось от храма Соломона, откуда Спаситель изгнал торговцев. Я испытал волнение и радость, стоя перед ней.
– Есть подвижки к строительству нового, третьего храма?
– Религиозные (датишные) евреи собирают на него деньги в аэропорту, ходят по квартирам.
Еще о шаббате (субботе)... В некоторых подъездах по субботам свет включается без помощи людей, с помощью специального механизма. Газовые плиты имеют в центре пятую, маленькую конфорку, шаббатную, она горит всю субботу, чтобы спичкой не чиркать. У нас тоже была такая, но мы ею не пользовались. В этот день несколько обостряются религиозные разногласия. Нашего батюшку отца Романа едва не побили в иудейском квартале, – увидев подрясник, начали толкать. Он приехал туда в больницу навестить прихожанку, а ему: «Убирайся отсюда, нечего тебе здесь делать в шаббат». Там, где сосредоточены датишные евреи, все вообще несколько напряжено. В их части Иерусалима христианина могут закидать...
– Чем?
– Не знаю, мне сказали «закидать», вряд ли камнями. В одного нашего знакомого начали плевать из окон. Ходили также слухи, что если власти узнают о ком-то из репатриантов, что он христианин, то могут отправить обратно. Впрочем, есть отец Димитрий, он служит в Назарете, ни от кого не скрывая, что он православный священник, и при этом пользуется всеми благами израильского гражданства. Не могу сказать, что для нас эта двойственность протекала безболезненно. Казалось, что мы питаемся из чужого котла, и начало приходить осознание, что нужно возвращаться. Смягчило положение лишь знакомство с репатриантами-христианами, нашими русскими людьми, и, конечно, с отцом Романом, встреча с которым стала большим событием в моей жизни.
Отец Роман
– Как состоялось ваше знакомство?
– У меня были адреса монастырей Святой земли, и вскоре после приезда мы с мамой поехали в город Тиверия, где на берегу Генисаретского озера стоит русский монастырь Марии Магдалины. Хотя русская речь в Израиле, как я уже сказал, слышна повсюду, но в обители это еще сочеталось и с православным духом, там был кусочек родины. Я сказал матушкам, что был в России регентом в кафедральном соборе, и мне посоветовали: «Позвоните отцу Роману». Что за отец Роман? Мне объяснили, что он араб, учился в Джорданвилле (высшем учебном заведении Русской Зарубежной Церкви, которое находится в США), хорошо знает наш язык и как раз ищет регента.
И я решился, позвонил из автомата ему на сотовый, который в Израиле называют пелефоном. Он спросил, куда подъехать. А жили мы в Акко, это в 30 километрах от ливанской границы, где арабская часть города и еврейская очень тесно прижимаются друг к другу, на случай бомбардировок, как и в других городах.
|
Вскоре мы встретились с этим чудным человеком. У него матушка, пятеро детей, но в то же время он немножко не от мира сего – страшно доверчивый и снисходительный. Наши репатрианты не раз обманывали отца Романа. Попросят, например, денег, и он бегает занимает у родственников, а люди пропадают с концами. У него есть пустующая квартира в Назарете, впрочем, это одно название – пустующая, там все время жил кто-то из наших репатриантов, в том числе моя жена с детишками накануне отъезда из Израиля. Все, что касается русского, – батюшка с трепетом, любовью воспринимает, говорит по-русски, думает по-русски и все время совершенствует язык. Спрашивал меня о каких-то нюансах нашей речи, чтобы лучше понимать прихожан во время исповеди, где каждый оттенок, как он говорил, бывает важен, чтобы дойти до сути. Он полностью отдает себя Богу и людям, полностью. При этом нет ощущения, что он делает какое-то одолжение, он делает добро так же, как ест, спит, дышит – просто потому, что иначе не может. Познакомились мы, побеседовали и стали вместе ездить по Израилю на «Фольксвагене» отца Романа. Служили в основном в Шфараме и Назарете, через субботу, хотя этим не ограничивалось: то на венчании нужно было петь в Капернауме, то в Яффу нас приглашали, это под Тель-Авивом. Тогда я увидел там Патриарха Диодора, его несли на носилках.
– У вас там был хор?
– На первой литургии я пел один, вернее, мы пели вдвоем с отцом Романом. Он музыкальный человек, и у нас хорошо получалось. Потом появилась девушка из репатрианток. Там нет как таковых певчих, которых нужно отмечать – кто пришел. Не платится никакая зарплата. В арабских церквях поют сами прихожане или батюшки. Хоров у них вообще нет. Не знаю почему. Для русских это непривычно, оттого батюшка и искал регента. Вслед за девушкой приехали еще двое певчих из Сибири, муж с женой, он – бас, она – сопрано, и получился у нас уже настоящий маленький хор, четырехголосный.
– Вы исполняли греческие распевы?
– Постепенно с ними знакомился и сейчас тоскую по ним, ноты остались, иногда сижу над ними, перебираю. Первая попытка что-то исполнить в Сыктывкаре оказалась неудачной, не все понимают, кто-то говорит: «У нас не монастырь», но я не теряю надежды. В Израиле мы, правда, тоже пели по-русски, исполняя наших духовных композиторов. Арабам и грекам наши песнопения нравились своей стройностью, торжественностью, многоголосием. Епископ Назаретский, кажется, его звали Кириак, любил нас послушать. Несколько раз приглашал к себе на службы.
– А вам какая музыка больше по душе?
|
– Наверное, все-таки византийская, она более молитвенная, как и наши знаменные распевы, которые из нее вышли. Партесное пение, то есть, то, которое мы обычно слышим в наших храмах, создано русскими композиторами – Архангельским, Бортнянским, оно тоже замечательно, но его родина все-таки Западная Европа, это музыка барокко. А византийское пение – чисто православное. Сначала было непривычно слушать, а через какое-то время я его полюбил. Эта музыка очень подходит Святой земле, этому пейзажу, этому зною, скромному облачению священников. Облачение, как правило, старенькое, поношенное, нет такого, чтобы было расшито золотом. В Палестине не увидишь дорогих митр, крестов с драгоценными камнями. Все проще, во всем есть какая-то святая простота. Первое время мне не хватало пышности, позолоченности, хотелось, чтобы все было «как положено», как я привык, чтобы хор так хор, звучание так звучание, облачение так облачение. Но постепенно начинаешь понимать, что все это не очень важно. Нет пышности ни в чем, а люди, наши, русские, стоят и сосредоточенно молятся.
Греческие храмы небольшие, без особых росписей. Там нет церковных лавок, просто кладешь монетку, берешь свечку и ставишь в каменную чашу с песком – никаких позолоченых подсвечников. Литература в храмах тоже не продается. У отца Романа есть библиотека, и он в одном из своих храмов просто выкладывает книги на стол, люди их разбирают, потом возвращают и взамен берут новые. Все крестики, иконки продаются в арабских лавчонках на улице, там чего только нет: и мусульманская символика, и иудейская. Таких понятий, как освящение иконок, крестиков, нет. Я как-то купил крестик в Назарете, попросил отца Романа освятить. Он немножко удивленно посмотрел на меня, мол, зачем, крест свят сам по себе, но раз тебе этого хочется... «Давай», – говорит.
– Он что-то рассказывал о себе?
– Да, очень любил рассказывать о годах учебы в Джорданвилле. И сам в свою очередь много расспрашивал меня о России. Очень живой человек, с какими-то трогательными слабостями, большой охотник до сладкого. Нужно в дороге перекусить, говорит: «Сейчас, куплю» – и возвращается всегда с вафлями и чипсами, которые ему очень нравились. Терпение у него просто беспредельное, я даже считал, что чересчур большое. Был у нас художник – Давид из Грузии, который весьма насмешливо относился к православным обрядам и традициям, но отец Роман его прощал. Мне подобная снисходительность была в диковинку, но батюшке виднее.
Мне отца Романа сейчас не хватает, в памяти множество каких-то трогательных эпизодов. Вот сейчас вспомнилось, как мой сын Илья заснул в автобусе и батюшка его на руках занес на третий этаж к нам в квартиру. Он все делает сам: прибирается, посуду моет. Очень простой.
– Как строились отношения внутри русской православной общины?
– После литургии всегда накрывался стол, мы общались на самые разные темы, лучше узнавая друг друга. Хорошая традиция. Ну и в гости ходят друг к другу, детей водят. Очень отзывчивые русские православные люди, чего только не несли нам: одежду, игрушки, посуду, пытались деньгами помочь, но мы их, конечно, не брали. Взаимопомощь вообще сильная. Отец Роман организовывал сбор одежды у арабов. У них много лишнего, костюмы, например, специально сшитые для венчания, потом не носят. К одним зашли, и я спросил потом: «Это, наверное, очень богатые люди?» Оказалось, что самые обычные. Уровень жизни в стране все-таки высокий.
– Охотно жертвуют?
– Как-то не интересовался, там несколько другое отношение к деньгам. Нет, например, такого чтобы просить деньги за крещение. Отца Романа спрашивали иногда репатрианты: «Сколько стоит?» – «Нисколько не стоит, – отвечал, – сколько хотите, столько и дайте». Очень часто крестил даром (младенцев он при этом как-то так складывал пополам и полностью погружал, это было трогательно и вызывало улыбки). После богослужения доставлял прихожан по домам в разные города страны, не считаясь с затратами на бензин. Возил тех, кто желал принять крещение, на Иордан, чтобы устроить праздник, чтобы этот день запомнился на всю жизнь. Помню, как крестили солдата израильской армии, тоже из репатриантов. Случаев гибели в армии много, и некоторые желают, если что, уйти из жизни христианами. Батюшка совершал таинство, а я пел. В Иордане прозрачная вода, видно, как плавают рыбы.
Палестина
– Александр, как арабы относились к тому, что вы пели на русском?
– Они не возражали и вообще очень добродушно, благожелательно к нам, русским, относятся. Нас, православных репатриантов из России, там так и называют – русские, независимо от пропорции еврейской крови. К иудеям они, конечно, относятся по-другому, там вечная вражда. Но раз мы христиане – значит, братья. Как-то стоял на остановке, разговорился с мусульманином. Первый вопрос: «Ты христианин?» Я ответил положительно и сразу перестал быть возможным врагом, мы начали беседовать о чем-то житейском. Знакомая репатриантка поехала по палестинским территориям с израильским флагом на машине, ее остановил патруль, и дело могло, наверное, нехорошо закончиться, но она показала крестик, и отношение к ней сразу изменилось.
Когда мы с отцом Романом бывали в арабских кварталах, то мусульмане выходили из домов и просили: «абуно, абуно», то есть «батюшка», а если пространно передать: «Батюшка заходи, обрызгай нас святой водой, благослови». Как-то раз шина спустилась у нашего «Фольксвагена», заехали в шиномонтаж, владелец которого мусульманин, он очень обрадовался, увидев отца Романа, зазвал нас в гости, напоил кофе. Кофе там очень часто пьют. Заходишь в магазин или еще куда с батюшкой, сразу ставят чашечки. Там пьют арабский кофе, с какой-то травкой и особым ароматом, и греческий, похожий на наш, разве что чуть более терпкий. Мне арабский больше нравится.
– Вы сказали, что в аэропорту вам суета не дала в полной мере насладиться мыслью, что вы на Святой земле. Что было дальше?
– Я не верил сначала, что нахожусь в месте, где можно прикоснуться ко Гробу Господню, зайти в храм Рождества в Вифлееме. Там, кстати, вход низкий, нужно пригнуться. Идешь с благоговением и в каком-то оцепенении, будто все это снится. Когда в Кану Галиллейскую приехал и увидел каменные сосуды, в которых Господь превратил воды в вино, то пережил очень необычное чувство, даже не могу передать его словами. Мне казалось, что я, обычный, грешный человек, не достоин к ним прикоснуться. Хотелось бы, наверное, чтобы храмы были более ухожены, чтобы арабы вели себя не так шумно, но можно найти в этом и свое очарование. Великое множество христиан со всех концов земли, всех цветов кожи приходят туда славить Бога. Но приятнее всего было видеть паломников из России.
– Какое место в Палестине показалось вам самым красивым?
– Мы бывали с отцом Романом в таких уголках, где не ступала нога туриста, и впечатлений очень много. Но особенно понравился храм в Капернауме. Он увенчан красными куполами и стоит на берегу Генисаретского озера. Вокруг растут деревья, кактусы в человеческий рост, ходят павлины. Священник – отец Иринарх – позволил нам нарвать апельсинов. У них там совершенно не тот вкус, чем в наших магазинах. Они более сочные, душистые. Может быть, пока их везут, они теряют свойства. Когда прямо с дерева – это другое.
– А самое некрасивое место?
– Арабские предместья больших городов. Там очень пыльно, грязно. На склонах – помойки, а главное, палестинцы все время строятся. Семьи растут, и приходится возводить новые этажи – третий, четвертый, вокруг всякий строительный мусор. Дома там строятся проще. Сваривают арматуру, заливают из хобота бетоновозки раствор. Климат жаркий – зимы в нашем понимании нет, – но все-таки морской, и бывает промозгло зимой при пятнадцати-восемнадцати градусах тепла. Тогда в этих бетонных стенах не очень уютно. Включаются обогреватели, кондиционеры – центрального отопления там нет.
– А кто дружелюбнее, евреи или арабы?
– Ох, разные люди бывают. Но мне кажется, все-таки арабы. Иудеи, возможно, менее терпимы. Но вера сильна и у тех, и у других. В Палестине выше религиозность. Святая земля – она ведь буквально святая, чуткая ко греху, сразу внутри отдается, если что не так делаешь, угрызения совести там острее. Может, из-за близости тех мест, где ступал Спаситель. Там и схождение Благодатного огня, и гора Фавор, где на Преображение всегда спускается облако. Я туда много раз поднимался, бывали там с о.Романом. Очень красиво. Там нет дождей в августе, ни капли не упадет, и вдруг облако оседает на храм, машина все мокрая от осадков. Каждый год это происходит в одно и то же время.
Возвращение
– Пасху вы встретили в Иерусалиме?
– Пасху я встретил в самолете, когда возвращался обратно в Россию.
– Почему вы вернулись, ностальгия мучила?
– Мы ее не успели почувствовать, так как решение вернуться было принято буквально через два месяца после репатриации, как только сошла суета от необходимости устраиваться на новом месте. Первой об этом заговорила жена. Она очень болезненно восприняла то, что мы никогда не станем среди иудеев своими, что детям в школе нужно опасаться, как бы кто не увидел крестик, что мы как бы обманываем государство, которое не рассчитывало приобрести в нашем лице еще одну христианскую семью.
Сдали квартиру, которую снимали, после чего мы с мамой поселились в одном месте (правда, в какой-то момент пришлось на скамейке в храме спать). Жена с детишками разместилась сначала у отца Романа, а последние две недели жила в Тиверии, у нашей певчей Лены Либерман. Либерман она по мужу, а так русская, приехала из Ташкента. Нужно пожить – пожалуйста, такие были отношения. Расстаться с отцом Романом было очень трудно. Я спросил, можно ли нас благословить сразу на всю жизнь. Прощались со слезами, дети его очень полюбили.
В России нам повезло: мы успели купить квартиру за те же деньги, что продали перед отъездом, а потом с осени цены рванули вверх. Встретили нас очень хорошо, все были рады, и я рад. Все-таки здесь я дома. Отец Иоанн, настоятель Кирульского храма, свое слово сдержал, место регента осталось за мной, и я получил поручение создать новый хор, куда собрались наши прежние певчие. И все стало как раньше.
Записал В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
