Лодка, шурша днищем по песку, наезжает на берег. Ни один мускул не дрогнул на тулове лежащей на берегу лошади – точно бревно к берегу причалило. «Эй!» – легонько крикнул я, чтоб прорвать эту обволакивающую пелену, – животина стриганула ушами, закосила взглядом, отвернулась. Поднимаемся на берег: вон она, часовня, но кто откроет, покажет, расскажет? И где искать Андрея Ляпунова, строителя и ключаря ее?

Мы застали Андрея в его доме в три окна на самом берегу реки. Так вроде все на месте, чисто, чайник на столе, полог от комаров (здесь его называют «препон») над кроватью делает ее похожей на люльку – а все ж таки сразу бросается в глаза, что это холостяцкое жилище. И, кажется, застали мы его в не лучшем расположении духа. Для начала он усомнился, что мы из газеты, а не проходимцы какие-нибудь, а уже по пути к часовне Андрей заявил: «Я ведь больше уже не молюсь!» – «Чего так?» – «А что толку?»

Я так понял, что это такая черная идет полоса в его жизни: совсем недавно он вернулся из Сыктывкара, где пробыл 65 дней, – именно так и сказал, словно счет каждому из этих дней вел. Снимал комнату, устроившись риэлтером в агентство по недвижимости.

– Я раньше в Архангельске работал агентом по недвижимости, – рассказывает Андрей. – И в Сыктывкаре за месяц произвел сразу три сделки по недвижимости. Но там такая грызня между коллегами, атмосфера – как в концлагере. Со мной так и не расплатились... Нет, Сыктывкар мне не понравился. На вокзале встретил земляка с разбитой головой, – дорисовывает Андрей ужасную картину столицы Коми, – он тоже приезжал подработать, но очнулся на вокзале – избитый и без денег. Я дал ему на обратный билет…

Что тут ответить Андрею? Что меня за два десятилетия там никто ни разу не тронул? Отделываюсь общими словами:

– Да, в городе так: о себе не позаботишься – никто руки не протянет. А что теперь собираешься делать?

– Поеду куда-нибудь на заработки. Здесь работы нет. Вот вы, – вдруг остановился Андрей и обратился к нам в лоб, – небось оба женатые, дети есть?.. А у меня – ничего. А ведь мне 37 лет. Вроде не пью, работать могу, а приходится в чужих штанах ходить. Денег нет трусы-носки купить, не то что семью содержать...

– А ягоды-грибы сдавать? – не нашелся я придумать ничего лучшего.

– Принимают, а как же! – с сарказмом отозвался Андрей. – Поползаешь по болоту, и 130 рублей тут тебе за клюкву дадут, а повезут ее перекупщики в Усогорск и там перепродадут за 250…

– Я вижу, часовню вы заборчиком огородили, – попытался я как-то поменять тему разговора. – От коров, наверное?

Андрей оживился:

– Недавно огородил. А то как-то она очень сиротливо стояла на краю деревни, среди поля. Теперь совсем по-другому стала смотреться.

Он открыл дверь, впустив нас внутрь. В часовне все аккуратно выкрашено, стоит на своем месте, как в горнице у доброй хозяйки. В глаза бросился с любовью вырезанный из дерева канун. Как оказалось, делал его Андрей сам. И двери – сам. «А вот эти стаканчики для подсвечника знакомый парень за десятую часть цены выточил на Соломбальском заводе в Архангельске».

Строить часовню апостолов Петра и Павла Андрей начал еще весной 1999 года, на следующий год подвел под крышу, окна вставил. Помогал отец, потом младший брат, вернувшийся из армии. Мужикам-односельчанам платил за лес, рамы заказывал в соседней деревне. «Икона Петра и Павла из здешнего разоренного храма, – рассказывает наш проводник, – еще одну икону купил. А эту привез из паломничества в Лавру». – «А свои иконы люди жертвуют?» – «Вообще-то я старался покупать. Зачем быть обязанным кому-то? – в голосе его снова послышались нотки не то упрямства, не то обиды какой-то. – Кто помогал мне с часовней (бревна давал), так это Василий-лесник. Попал под поезд в Архангельске…»

Как сказано в архивных книгах, часовня в деревне Лепской «устроена в давние времена». Ее неоднократно поновляли, а в 1900 году сельчане, коих в ту пору жило тут 250 человек, возжелали иметь у себя уже не часовню, а храм в честь Петра и Павла. В феврале 1900 года они направили прошение об этом в Архангельскую духовную консисторию, обязавшись заготовить и привезти лес. Спустя месяц разрешение было получено, но поскольку крестьяне деревни сообщили, что средств на строительство у них нет, в указе помечено: «Приискать благотворителя». Еще через месяц петербургский купец Родион Матвеев, родом, по-видимому, из этих мест, не без витиеватости пишет на имя епископа Архангельского и Холмогорского Иоанафана: «Известившись от отца протоиерея… о настоятельной нужде построения новой церкви в Лебской деревне Мезенского уезда и имея усердие принять построение таковой на мое собственное иждивение, испрашиваю Архипастырское благословение Вашего Преосвященства на сие святое дело». На что епископ ставит резолюцию: «Бог да благословит». В мае церковь заложена, а в сентябре уже освящена. Споро тогда делалось дело, ежели ему счастливо удавалось миновать липкой чиновничьей канители.

Вот Андрей Ляпунов, чьи предки здесь, по переписи, еще двести лет назад жили, – современный благотворитель. Только по нынешним временам мало денег изыскать, надо быть еще и строителем, и на помощь односельчан особо не уповать. Мы направляемся к бывшей церкви Петра и Павла, расположенной, как и полагается, посреди села. Закрыта она была в 30-м году и, переделанная под клуб, снаружи теперь напоминает большущий сарай. Вот уже десять лет, как здание освобождено. Внутри – сухо и пыльно, кажется, вчера здесь что-то бурно отпраздновали, чуть похулиганили, поломали мебель, на сцене накидали мусора и разбежались. Смотрю, что именно праздновали. Вокруг трибуны обмотан кумачовый транспарант: «Да здравствует 68 годовщина Великого Октября!» Надо же, этой тряпке уже 20 лет, а выглядит совсем как новый. Время точно остановилось здесь. Пригляделся: а под трибуну-то, оказывается, приспособлен церковный аналой! И сцена – это не что иное, как настил в алтаре. Вон и фрагменты иконостаса остались, до неузнаваемости выкрашенные ядовито-синей клубной краской. Даже печи не разобраны, хотя уже сколько лет здание стоит бесхозным, рамы не выломаны. Хоть сейчас сделай уборку, вкрути лампочки, освяти и служи. Но для кого? Жизнь, оставаясь все той же, по-крестьянски тяжелой, изменилась за столетие до неузнаваемости: разжижилась и потеряла вкус, размазалась, точно стылая овсянка по дну плошки, утратила свою божественную вертикаль, а оттого и смысл. Это мне отчего-то напомнило историю с названием деревни: когда-то она называлась Хлебным наволоком, потом Лепской (тут хоть соотнесенность со словом «лепота» можно найти) и в конце концов стала Лебской.

– Все эти годы в иконостасе, оказалось, стояла закрашенная икона, – вспомнил Андрей. – Приехали как-то скупщики икон, краску отколупнули, увидели икону и увезли. Знал бы я…

– Андрей, а кто из местных у тебя поет в часовне?

– Никого нет. Псалмы, акафисты я сам читал.

– Получается, ты сам себе и поп, и приход?

– Отчего же, на Троицу много приходило народу, даже негде было встать.

– Скажи, а зачем ты построил часовню? Ведь вот – бывший храм, можно бы восстановить… Или ты считаешь, что надо было начинать с нуля?

Он задумался.

– Трудно сказать…

Мы идем по деревне, мимо крепких в общем-то домов, амбаров-избушек на «куриных ножках». Я вдруг понимаю, что за все то время, пока мы тут ходим по деревне, я не видел ни одного местного жителя, кроме Андрея.

– А нищие хоть у вас в деревне есть?

– Нищие – это кто?

– Ну, кто не работает, без средств.

– Я, например.

– Нет, я говорю о бродяжках-попрошайках, которые шатаются без дела. Раньше они на паперти храмов сидели.

– Таких нет, все же как-то совестно побираться.

– Это крест моего прапрадедушки. Он был 1840 года рождения, и вот, смотрите – 95 лет со дня его смерти крест простоял, и даже надпись на нем сохранилась: «Погребено тело раба Божия Василия. Скончался 2 сентября 1906 года. Прожил 67 лет». На обратной стороне традиционная для этих мест надпись с «ятями»: «Кресту Твоему поклоняемся Владыка и святое воскресение Твое славим».

Идем мимо могил к самому старинному из сохранившихся здесь крестов: вот он. Не сразу я заметил, что подгнивший огромный крест с «крышей» на чьей-то старинной могиле закреплен металлическими уголками на специальной конструкции. Выяснилось, что это Андрей принял на себя обязанность поправлять древние кресты на кладбище. Вот еще один, благородного серебристого цвета, с такими же старинными титлами, – у него заменено основание…

– А сейчас как хоронят, с такими же крестами? – спросил я у Андрея.

– Конечно. Помните, я про Василия-лесника говорил? Он тут похоронен, у него новый крест, но тоже с крышей – традиционный.

Пошатнувшийся и повалившийся было набок вместе с кладбищенскими крестами мир здесь, в Лебской, вернулся для меня к прежнему состоянию. Подумалось: ведь это сейчас мы воспринимаем север как «верх», а юг как «низ» – потому что с детства мы привыкли к тако изображающим мир глобусам и картам. А для наших далеких предков «верхом» всегда был восток, где восходило солнце, а «низом» – запад. Получалось, русских хоронили как бы стоя, лицом, обращенным к Востоку Свыше, к духовному «верху», откуда зазвучат когда-то трубы Страшного Суда…

Проведя нас по кладбищу, Андрей уже направился к выходу, когда я вдруг заметил над погостом удивительное дерево: высокая сосна образовывала на своей верхушке большой правильный шар, заметный, как я потом убедился, и из деревни. Поплутав по погосту, обнаружил-таки ее ствол: оказалось, что растет она рядом с безымянным крестом, прямо из чьей-то старой могилы. Чудо природы? А может, Господь так восхотел отметить место упокоения чем-то угодившего Ему человека? Как знать.