Спустился к реке за водой для чая – холодна водичка! Не только искупаться не тянет, а и умываться-то страшит. Так ни разу и не искупались за время экспедиции, не порыбачили. Может, в этом и есть смысл паломничества и его отличие от турпохода – когда ничего «для себя» не удается сделать, ничего постороннего, никаких поблажек? И не то, чтобы сознательно, а само так получается, можно сказать – Господь не дает.

Зато какое счастье сидеть у реки вечерней порой с чашкой дымящегося чая, молча глядя на воду. Или мечтать, откинувшись в траву, – и при этом ни одного комарика. Все они передохли уже к середине экспедиции. Немудрено: ночью-то заморозки. Ни оводов, ни мошки. Чайки над водой летают молча. Цветы не пахнут. Северное лето. Недаром издревле тут повелось: каждый третий год – неурожай, стало быть, и голод.

Вот говорят: надо развивать фермерские хозяйства в этих краях, частную инициативу. Но один в поле тут не воин, будь ты хоть семижильным. Здесь исстари государство создавало особливые запасы зерна на случай недорода – это еще со времен опричнины повелось (селения на Средней Мезени были переданы в опричнину в 1567 году). Тогда государство понимало, что прокормить тут себя крестьянин не в силах, надо его поддерживать – и поддерживало, как могло. А сейчас – бросило.

Неспешно беседуя об этом, мы раскатали и поставили палатку поглубже в лесу, чтобы не тянуло сырым холодом с реки; пока ставили и располагались, Миша изнутри прожег в ней дырку свечой – я расстроился и долго ворочался, а он заснул быстро, потом рассказывал, что ему всю ночь слышалось серебристое ржание лошадей в ночном.

…Проснулись мы поздно – торопиться было некуда. Сразу отправились в администрацию узнавать насчет машины. Уже знакомый нам участковый снова помог связаться с местными коммерсантами: ближайшая машина пойдет за товаром в город, как выяснилось, предстоящей ночью. А может быть, не пойдет. Это как сложится. Но другого транспорта все равно нет. Так что, действительно, спешить нам сегодня было некуда.

– Как у вас с преступностью? – спрашиваю его между прочим.

– У нас тут спокойно, – отвечает он. – Бывает, ребята подерутся – кровь-то играет, а заняться нечем. Воровства почти нет, все сельчане на виду, знают друг друга как облупленных.

– Мы лодку на берегу оставили. Доживет до следующего лета?

– А что с ней сделается, – успокаивает участковый, – далеко не угонят.

– То есть как?!

– Да просто: прицепят к моторке и уведут в какой-нибудь мезенский приток. Любой вещи хозяин нужен. А у нас мужички – народ хозяйственный... Пожилые рыбаки, может, и не тронут, а пацаны – запросто.

Короче говоря, направил нас участковый в лесничество: «Договоритесь, чтоб у них в ограде лодку положить, авось так не пропадет».

Простившись с лесником и «Товарищем Суховым», через все село отправляемся по указанному адресу. Вспомнилось, как сегодня утром после ночевки в лесу мы входили в Койнас: не понять было, где лес заканчивается и село начинается. Вроде ты еще на тропе, сосны над головой шепчутся, а справа-слева уже амбары обступают, чуется тепло жилья. Койнас стоит в бору и весь завален шишками – они россыпями лежат прямо на проезжей улице, и даже на крыльце магазина. Заглянули туда, сверились у продавщицы, правильно ли к Лешуковым идем.

Татьяну Петровну мы застали дома. Узнав, откуда гости пожаловали, она достала кошелку и начала складывать туда всякую снедь, соленья-варенья. «К Любе пойдем, – объяснила, поймав наши недоуменные взгляды, – вы поди не обедали?» Снова шествуем через село, по дороге спрашиваю Лешукову:

– Мы тут в магазин заходили, любопытствовали, торгуют ли «Трояром». Продавщица ответила, что после сельского схода решила не продавать. Что за сход был?

– Зимой собирались по инициативе женсовета. Все коммерсанты, а их у нас много, согласились на «Трояре» не зарабатывать. Только в одной лавке эта отрава по-прежнему на прилавке – «У Иваныча». Ее хозяйка вроде из Вожгоры.

– Это не жена ли тамошнего директора школы? В Вожгоре ведь тоже сход был, и только один коммерсант – эта самая директорша – отказалась подчиниться.

– Не знаю, не интересовалась. Бог им судья. Вот одна баба, не буду имени называть, торговала спиртом. Ее муж в лабаз зашел, не из той банки себе налил – и насмерть отравился. Осталась она одна с тремя детьми.

Наконец мы на месте. Еще в конторе лесничий предупреждал нас с Игорем, что хозяйка этого дома, Любовь Васильевна Рубельт, прежде работала помощником начальника лесхоза, мужиками командовала, а потому – женщина боевая. Так и оказалось.

– Вы к нам как попали-то? – безо всяких экивоков спрашивает она.

– На лодке приплыли. Из Республики Коми.

– Ну что же, не вы первые, не вы последние, – философски заключила хозяйка.

– А что, и другие были?

– Пару лет назад сверху, из Коми, тоже на лодке двое приплыли – почти раздетые, без документов. Фамилия Ветровы, муж и жена. Они в Коми при каком-то монастыре жили, а потом решили в глушь податься, чтобы ИНН и новые паспорта не брать. Хотели дальше плыть, да с голоду помирали, совсем слабые. Остановились передохнуть, лодку на берег вытащили. Она и по сей день во дворе лесничества лежит.

– Так это их лодка? – изумляюсь. – Мы ведь там тоже лодку оставили, рядышком.

Посмеявшись совпадению, спрашиваем, что же дальше было с беглецами из Коми.

– Ну, помогли им на первых порах. Женщину я по знакомству устроила техничкой в контору лесхоза. С Володей было труднее. Говорю: «Тебе деньги нужны, а у меня мужик умер. Поколи мне дров, скоро и картошку нужно копать, я сколько-то заплачу». А он свое гнет: «Тетя Люба, у тебя много барахла, продавай, скоро Конец света будет. Лучше вот что скажи. Ты лес хорошо знаешь, есть ли где укромная пустая избушка?» Что с ним будешь делать? Приехал отец Владимир, причащал всех, а наши-то беглецы к нему не пошли. Потом, спустя время, мы в Лешуконск собрались в церковь, позвали Ветровых. Володя ответил: «Не поедем и вам не советуем, ваш священник-то поди ИНН принял». Вот так без святого причастия они и живут. Но мирные, тихие люди, ничего плохого не скажу.

– Давно у вас община образовалась?

– Да уж лет пятнадцать, – рассказывает Любовь Васильевна. – Помню, отец Владимир к нам первый раз приехал и подшивку «Веры» привез – смотрите, как по городам и весям православные организуются. Зарегистрировали мы общину, председателем выбрали Андрея Баловича Машукова и решили старинную нашу Никольскую церковь отремонтировать. Я тогда еще в лесхозе работала и могла со стройматериалом уладить. Да ведь не разрешили: «Церковь посещал протопоп Аввакум, охраняется государством». Так что помыли мы там внутри, печки побелили, занавесочки повесили – и ушли. Здание стоит бесхозное. Прежде требовалось два нижних венца поменять, а сейчас уж двадцать подгнило.

– А что после было?

– Так-сяк прошли эти годы. А два года назад передали нам старую контору лесничества. Отремонтировали, все внутри оборудовали, даже алтарь есть. Каждое воскресенье по мирскому чину служим – обедницу, часы, утреню. Как петь, что читать, научили нас миссионеры из Москвы. Их приезд все тут всколыхнул – сразу сто человек крестилось, потом еще столько же. Миссионеров к нам отец Владимир направил, потому как село у нас неблагополучное, колдунов слишком много.

– Ну, ты опять на своего конька, Люба, – улыбается менее темпераментная, но рассудительная Татьяна Петровна.

– Так я ж правду говорю, Таня, – не соглашается ее подруга. – Вот слушайте, что расскажу.

(Окончание на следующей странице)