ЭКСПЕДИЦИЯ
МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ
(Окончание. Начало на предыдущей странице)
Из дневника М.Сизова.Койнасский характер
– Если вы читали книгу Максимова «Год на Севере», то заметили, наверное, такую причуду, – повествует наша радушная хозяйка, пока мы уминаем выставленные на стол разносолы. – Там, где этот путешественник про язычество пишет, все почему-то Койнас поминает. У нас, оказывается, в нижнем конце села, у кладбища, «деревянный огонь» разводили. Такой особый огонь получали трением дерева о дерево, ну, дикарским способом. Потом через него проводили скот, а во время холеры и сами прыгали, чтобы «очиститься». У здешних колдунов темные крестьяне покупали индульгенции на сохранность скота от лесного зверя. В иной год говорили: «Вот пожалели денег, медведь и задрал много скотины». Это когда Максимов-то книгу писал? В середине XIX века. А что изменилось? Я сама родом с нижнего течения Мезени, из села Белощелье. Так у нас про койнасских говорили: «Ой, верхота!» Когда я в Койнас переезжала, все сочувствовали: «Люба, куда ты едешь, там же колдуны!» Приехала, и всю жизнь теперь от них страдаю.
– Да какие ж колдуны у нас, Люба? – всплескивает руками ее подруга.
– Ты ж Ольгу знаешь? Она была на сенокосе и как-то умудрилась косой голову поранить. А ненец Мишка Евсюгин пошептал над раной, и кровь разом остановил, рана чистой стала. Разве не колдовство? Этот хоть лечил. А тетка Феодора – на скольких она порчу навела? Про себя уж говорить не стану...
– А что, ниже по Мезени меньше знахарей? – спрашиваю.
– Раньше водились. В Селищах, что за Белощельем, заговор на медведей делали на 50 лет. Но это когда еще было. А здесь, в Койнасе, словно кто до сих пор ворожит – змеи с крысами, например, вообще не водятся. Когда Мезень судоходной была, люди частенько замечали: крысы с баржи перебегут на наш берег – и все как одна подохнут. А взять наших охотников? Говорят, хлеб на пеньках до сих пор оставляют, лесных духов умащивают.
– Наверное, такое бывает, но редко, – сомневается Татьяна Петровна. – А раньше мужики, перед тем как в лес идти, к священнику за благословением обращались.
– Сейчас священника нет, Таня, благословляться не у кого, – вздыхает хозяйка. – Хотя некоторые мужики иконки с собой берут. Ты ведь знаешь мужа у Иры Михеевой? Пошел ее Коля на ток, набил глухарей, разжег костер и стал собирать с земли добычу. А тут медведица с медвежатами является. Ну, Николай на елку полез заместо глухаря – ружье-то у костра оставил. Медведица потрясла елку, потом села внизу и ни с места. Шесть часов Николай сидел на дереве и молился, у него в кармане иконка Николы Чудотворца была. И что же? Ушла подобру-поздорову, хотя елочку сломать могла, да и влезть на дерево ей пара пустяков.
А если в целом говорить, то вера вымылась здесь полностью. Народ в молитвенный дом является все реже, уходят к чернокнижникам – там результат сразу. Одна женщина мне пожаловалась: «Я молилась-молилась, а муж все так же пьет, ой, не пойду я больше в церковь». И куда пошла? Знамо куда... Остальные тоже, пока беда не грянет. Вот слушай. Случился у нас пожар. Кто-то стал молиться по домам, наособицу, кто-то прибежал к нам: «Горим! Пойдемте крестным ходом!» Я отцу Владимиру позвонила, он стал молиться, а мы с иконами между горящими домами пошли. Такой жар, волосы на голове потрескивают. Гляжу: сено с соседнего двора торчит – одна искра, и пойдет огонь гулять по всему селу. Но Бог заслонил, всего три дома сгорело... И что обидно, после пожара никто не пришел в молитвенный дом, чтобы Бога поблагодарить. А ведь пожилые люди, должны понимать. О молодежи я уж не говорю...
– Молодежь разная бывает, – уточняет Татьяна Петровна. – Вон Саша Прелов, он с Митькой моим однокашник, в Коми в Духовном училище учится, живет при монастыре. А уж если говорить как есть, на духу, то с кого им, детям, пример брать? Я много лет работаю воспитателем в детском саду, и такого насмотрелась... Почти половина детей – из неблагополучных семей. Проводили мы анкету и такие ответы встречали: «Я маму не люблю, она плохая». Другая девочка свою сестру мамой называет, а маму – бабушкой. Почему? Да потому что мама-то запойная и живет в каком-то своем, отдельном от детей, мире.
– А как у вас с рождаемостью?
– Можно подсчитать. В детсадике сейчас 25 детей со всего Койнаса, в котором 670 жителей. До начала перестройки в селе проживало более 1000 человек, а детишек тогда... сколько было? Ну, примерно 90. Слава Богу, остались еще большие семьи. У Мартюковых, Поповых, Прохорцевых, например, по восемь детей. Есть и с шестью ребятишками. Многие живут только на рыбе и картошке, безработица, но как-то умудряются выживать. А другие вымирают, в основном от водки и «Трояра».
– Особенно зимой страшно, – вздыхает Любовь Васильевна. – Звонишь в деревню: чем народ занимается? Отвечают: «Пензию получили – жрют». У народа пропало желание жить, вот в могилу и спешат. А раньше как бывало? Помню, в Усть-Иземье бабка в 76 лет умерла, и другая бабка мне жаловалась: «Ой, все-то молодые умирают!» Ей самой за 90 было.
– Что ты, Люба, сравниваешь. У моего мужа прабабушка, постница и молитвенница, прожила до 100 с лишком лет. И никто не удивлялся.
– Сейчас вся страна вроде как на переломе, – перевожу разговор на более оптимистичную ноту, – стариков, которые через своих дедушек-бабушек православную старину помнили, почти не осталось. А новые поколения только нарождаются. Как вы думаете, удастся их по-православному воспитать, ведь власти-то вроде не препятствуют?
– Наоборот, даже просят, – кивает согласно Любовь Васильевна. – Ко мне секретарь сельсовета подходила: «Займись детьми, сходи в школу, расскажи им о православии». Но какой из меня лектор? Тут священник нужен, а я-то наворочу... Я вот всю жизнь, как мужик, в штанах проходила, работа была такая – в лесу. Но в храм-то хожу в юбке. И как увижу на девице джинсы в обтяжку, прости Господи, трудно сдержаться...
– Ну, девчонки ж не специально, – защищает Татьяна. – Помнишь, одной мы объяснили, так она сама, без подсказки, обмоталась платком.
– А еще с оголенным пупком на богослужение приходят, – продолжает Любовь.
– У вас тоже такая мода? – удивляемся. – У вас же тучи комаров!
– Ну и что? Антикомарином помазуют, пупок-то.
Мы смеемся, хозяйка говорит:
– А если серьезно, то куда уж нам судить молодых. Сама я крестилась в тридцать лет, а раньше бес не пущал.
«Бросай все!»
– У меня мама была верующей, но держала это втайне, поскольку работала учительницей начальных классов, – рассказывает о себе Любовь Васильевна. – Помню, паломники собираются ехать к преподобному Юде, и я, маленькая, давай теребить маму и бабушку: «А почему мы не едем?» Мама отправляется к соседям: «Подождите нас, мы сейчас соберемся». Те руками машут: «Ты что?! Тебя сразу с работы снимут».
Так вот, крестилась я только в 30 лет. Здесь негде, а когда в Архангельск прилетаешь – там галопом спешишь все дела сделать. Однажды решила: нет, сначала Бог, потом остальное. Пошла в храм, священник сделал, что положено, надела я крестик. И тут началось... Прихожу в аэропорт: билетов нет и целый месяц не будет. Куда деваться? Родных в Архангельске нет, только дочка в институте учится, в общежитии живет. Пять дней ходила я в аэропорт – другие безбилетные улетают, а я не могу, бесовщина какая-то. Подхожу к кассе: нет билетов. После меня подходит мужчина и покупает до Койнаса. Я снова в кассу: нет, билеты снова закончились. Отчаявшись, прошу дочку: «Сходи ты, может, у тебя получится?» Дочка возвращается с билетом: «Мама, свободных мест много».
Ладно. Стою в очереди на посадку, сажусь в «Ан». Он трогается и... начинает крутиться на одном месте, хвостом чуть в окно аэропорта не врезался, потом уткнулся в сугроб. Я, конечно, испугалась, но думаю про себя: «Нет уж, ни за что из самолета не выйду!» Все-таки нас заставили его покинуть и в другой самолет пересадили – слава Богу, долетела до дома. Позже рассказала про свои приключения отцу Владимиру: «За что мне это? Я же приняла святое крещение, а тут такие страсти». Он говорит: «Кто знает, может, Бог тебя от авиакатастрофы спас?»
А мужа пришлось самой крестить. Случился у него инсульт, я батюшке Владимиру звоню: «Умирает некрещеным, что делать?» Он проконсультировал, и я, как могла, перед самой кончиной над ним обряд совершила. В 53 года умер, был таким бодрым, и вдруг...
И тут наша хозяйка прерывает свое повествование, резко закруглив: «Вот такие мы православные. Работники 12-го часа, как в притче сказано».
Что ж, засиделись, вон уж сколько чашек чая выхлестали. Под конец задали вопрос, на который в Койнасе пока никто не смог ответить: «Почему почитаемый здесь Татьянин крест Татьяниным называется? В честь святой великомученицы?»
– Нет, он с Лешуковским родом связан, – ответила Любовь Васильевна. – Рассказывают, что прежде на холме, где крест сейчас стоит, была Лидина гарь. У владельца этой гари, или чищенницы, – места, расчищенного под покос, – жену звали Татьяной. Однажды она безнадежно заболела, и мужик повез Татьяну в Коми, потому как поблизости церквей не было. Там она излечилась по молитвам, и муж выполнил данный прежде обет – поставил крест на своей чищеннице... Правда или нет, не знаю, но такое и сейчас происходит. Вот Дий Степанович Киселев – его жену парализовало, он обет дал и тоже Обетный крест поставил, когда она исцелилась. Помню, ее на мотоцикле возил, она еще долго жила. А крест до сих пор стоит – в лесу, в уединенном месте, там и столик со скамейками есть, пожилые люди любят туда ходить.
– А вот другой случай, – добавляет Татьяна Петровна. – Вовка Семушин, мой одноклассник, крест поставил на берегу Мезени, не знаю, с какой целью. Он прежде много пил... Отец Андрей, миссионер из Москвы, два года назад этот крест освятил и теперь его народ посещает, молится там. Да сколько таких случаев...
Вот тебе и «вера вымылась»! Значит, живет она в народе? Подтверждением этому стало известие еще об одном кресте, только что установленном мезенцами.
Получилось так. Когда Игорь достал фотоаппарат, то встретил самый решительный отпор со стороны наших собеседниц: «Зачем это нас фотографировать?» Особенно неумолимой оказалась Любовь Васильевна – стена. Вот и пришлось мне прибегнуть к «тяжелой артиллерии» – звонить в Лешуконское отцу Владимиру. Батюшка добродушно посмеялся над нашей незадачей, но настаивать не благословил. Рассказал я ему, что в следующем году надеемся мы дальше вниз по Мезени спуститься, посетить келью преподобного Иуды. «А я нынче в воскресенье туда еду, – сообщил он. – Там местные мужики Обетный крест установили, нужно освятить».
Новость передал я нашей хозяйке, и та вскинулась:
– Как же батюшка без меня к Юде пойдет?! Я те места хорошо знаю, там в холм идти 9 километров, две речки по пояс переходить...
– Его коммерсант Колбасин из Ценогоры сопроводит, – успокаиваю.
– Нет, рядом верный человек должен быть, – продолжает она беспокоиться. – Эх, есть у меня мотор, от мужа остался, да управляться с ним не могу – надо мужиков просить... А вы, я слышала, в следующем году дальше отправитесь?
– Надеемся.
– Без проводника ни-ни! – убеждает нас православная женщина. – До Ценогоры еще доплывете, а дальше Собачьи горловины начнутся. Это целый лабиринт из речных рукавов, которые каждую весну русла меняют, даже местные блуждают: зайдешь в одну протоку, плывешь-плывешь – тупик. Возвращаешься, в другой рукав заходишь – и там тупик... Мы с мужем как-то плыли через эти горловины, сначала верно протоки угадывали, а потом уперлись в мель. Лодка железная, и сразу стало ее в песок засасывать. Минута-две – и мы уже не выберемся. Муж кричит: «Бросай все!» Скидываю с себя одежду и давай вокруг лодки бегать, вещи бросать прямо в воду – чтобы лодку сдвинуть. Вот так по жизни и бывает...
У обетного креста
Эпизод с лодкой, с которой прямо в воду бросают пожитки, меня впечатлил. Что есть спасение, как не освобождение от лишнего груза? Как сказано в «Отечнике», «се мы оставихом вся, и вслед Тебе идохом...» Вскоре эту фразу я прочувствовал, так сказать, горбом.
Перед отъездом отправились мы поклониться крестам, о которых рассказали нам две православные женщины, столь непохожие и вместе составляющие душу койнасской православной общины. Рюкзаки оставлены в доме – и такая непривычная легкость за спиной! Словно в юности, легко взбираюсь на вершину высоченного холма. Как здесь просторно! Во все стороны расстелился зеленый ворсистый ковер тайболы, прорезанный ленточкой Мезени. Река начинается где-то за синим горизонтом (оттуда мы прибыли) и убегает за край земли (туда еще предстоит отправиться). На холме жарко, лишь на секунду-другую повеет моряной, окатит прохладцей, и снова солнышко припекает.
Этот, приятный сейчас, северо-западный ветерок в пути мы обзывали "в-морд-виндом". Но здесь, на мезенском юру, хочется кликать ветра их настоящими, старинными именами. Искони мезенцев с юга согревает ласковый летень. С севера треплет, оголяет деревья порывистый паздерник. С юго-запада бодрит паужник. Какое красивое, забытое нами слово! В старину работящие русские крестьяне подкреплялись едой между обедом и ужином – и был это не ланч какой-нибудь, а именно паужин. Время паужина архангеломезенцы отмечали по солнцу, когда по небесной дуге оно скатывалось на отметку юго-запад. Оттуда и прилетал «вкусный» ветер. А еще был обедник. «На обеднике солнце стоит в самое время благовеста к обедне», – говорили местные поморы. Дует он с юго-востока, что для нас самое поветерье, попутье – в сторону Белого моря. В низовьях Мезени его уважительно глубиником величают, ведь на самую голомень, в открытое море он влечет, где неведомые глубины начинаются. Редкий ветер. Пару раз в нашем путешествии задувал он в спину и сразу схлябывал, рассыпаясь по воде едва приметным туском - слабенькой рябью.
Как-то в следующем году будет? И будет ли? Глажу ладонью теплое рассохшееся древо огромного Обетного креста. Что загадывал, просил у Бога человек, воздвигший его на высоченном холме? Было это в 1990 году. В Койнас приехал с женой и писателем Юрием Бондарем знатный уроженец села Арсений Васильевич Ларионов, который в Москве возглавляет журнал «Слово». Организовал мужиков, те нашли большое крепкое дерево... Может, предвидел Арсений Васильевич наступление лихой годины, что ополовинит родное селище и поставит его на край выживания? Может, молился, чтобы мезенские ветры все так же разносили по таежному простору человеческие голоса, смех, звуки моторок и бензопил; чтобы не повисло над брошенным селом страшное безжизненное молчание и не плакал с завываньем голодный зимний фиуз в остывших печных трубах...
А может, тогда, в 90-м году, ни о чем таком и не думалось. Кто ведает. Крест смотрится одиноко на заброшенной пожне, где, кажется, уже никто не косит. Сельчане поднимаются сюда редко. А вот на соседнем холме они бывают куда чаще. Спускаемся с Игорем в лог, напоенный цветочным духом, перебираемся через ручей и снова бредем вверх, продираясь чрез разнотравье. Чищенница Лешуковых давно уже заросла березой и осиной, поэтому Татьянин крест сразу не увидишь. Но вот что-то забелело в листве – полотенце с восьмиконечным символом спасения. Им укрыта, как священнической ризой, старая, вросшая в землю крестовина. У подножия лежит детская обувь, к белому плату пришпилена открытка с 8 Марта – незаполненная, но с наклеенными марками, на земле много фантиков от конфет и обертки от шоколадок.
Игорь поет перед Обетным крестом «Воскресение Твое славим...» Помолившись, стоим, уходить не хочется. Игорь вдруг спрашивает:
– Миша, у тебя что-нибудь с собой есть?
Шарю по карманам...
– А зачем тебе? – не сразу понимаю...
Из дневника И.Иванова.
Наш обет
Последний день экспедиции стал первым по-настоящему летним днем. Еще утром небо расчистилось от туч, ветер из колючего сделался легким, а проходя деревней мимо каких-то кустов, я вдруг почувствовал, что мне в щеку впился комар – это же надо, я совсем отвык! В общем, все походило на то, что лето возвращается в эти благословенные края.
Мы вышли за село, перепрыгнули по камням речку и стали подниматься на угор, по колено утопая в травах: васильки, клевер, а главное – ромашки, целые ромашковые поля. Невероятно красиво! Село внизу уменьшается, домики становятся игрушечными, и ферма за околицей уже не выглядит столь ужасной, а смотрится живописными руинами. И Мезень кажется отсюда полноводной и могучей. И все как встарь, как двести и триста лет назад.
Мы поднимаемся на холм, а потом лесной стежкой идем к Татьяниному кресту, как веками ходили до нас рыбаки – благодарить Бога за обильный улов, крестьяне – за благорастворение воздухов, бабы – за счастье материнства, старики – за радость многолетия…
Вот он, крест, из узловатого кряжистого дерева, почерневший от времени, шершавый от ветров и дождей. На стволе креста колоколом висят рушники, полотенца с вышитыми крестами, какие-то тряпицы, от времени потерявшие свой вид. Это не дары Богу, они – то же, что свечи в церкви, то же, что приносят верующие на панихидный столик. Это лишь знаки, внешние выражения благодарности за те милости, которые не устает даровать Господь.
И нам есть за что благодарить Господа. Вот только что оставить здесь, у Обетного креста? Поискав по карманам, Михаил разводит руками: пусто. То же и у меня: ничего, кроме журналистского блокнота. Что ж, пусть будет так… Я вырываю из блокнота чистый лист и подсовываю его под пояс на кресте, рядом с чьим-то красивым платком. «Кресту Твоему покланяемся, Владыко…»
Вот и все. Пора домой.
Игорь ИВАНОВ, Михаил СИЗОВ
 | назад |
| вперед |  |
