Родом он был из раскулаченных воронежских крестьян, вдруг унесенных, как в той сказке Салтыкова-Щедрина, каким-то вихрем с родной земли. В сказке, правда, все хорошо закончилось. В жизни же семья Кулаковых оказалась за тысячи верст от дома, на диком берегу северной реки Печоры. Вырыли землянки, стали лес валить, коров завели, обустроили поселок Ичет-ди. Дед, георгиевский кавалер, бывший разведчик, стал рыбу ловить, отец прославился как плотник, едва ли не в каждом доме стояли его сундуки да диваны. О бабушке Иван Егорович вспоминал, что у нее вся комната была увешана иконами. Я тогда не обратил внимания на эту подробность и только сейчас задумался: ведь там, где Кулаковы оказались, образов и в помине не было. Значит, иконы привезли сюда, предпочтя многим вещам, без которых так трудно выжить на новом месте.

Сосланные в Коми в 30-е годы крестьяне не сгинули бесследно. Здесь, на Севере, они смогли подняться, детей вырастили себе под стать. И так вышло, что уже в следующем поколении фамилии спецпереселенцев оказались у всех на слуху. Они стали директорами школ, предприятий, руководителями районов и городов. Они умели владеть, подчинять себе жизнь, природу, землю, не калеча, а преображая. На своем горбу они, крестьянские дети, втащили нас в XXI век, и если что-то еще сохранилось, то благодаря им.

К вере Кулаков шел медленно, но несокрушимо. В этом был он весь. О советском прошлом, о своих товарищах-коммунистах вспоминал: «Таких, кто к Церкви с уважением относился, было большинство. Поэтому, когда в начале 90-х у нас перестали над душой стоять, то ломать себя мало кому пришлось. Большинство, скорее, вздохнуло свободно, стало помогать храмы восстанавливать». Над ними посмеивались: мол, переметнулись в новую идеологию, грехи замаливают, и не какие-то там обычные грехи, а особые, и т.д. Но это неправда. Тех, кто с корыстью решил подладиться, было ничтожно мало. И они быстро отошли, потому что, как оказалось, на «православности» ничего не заработаешь, а «грехи замаливать» – тяжелый труд. Когда Иван Егорович возглавил Коми отделение «России Православной», сам еще будучи некрещеным, едва ли даже циник смог бы найти в этом корысть. В основном старался помочь детям, делая все тихо, незаметно.

А вообще, пока он был здоров, в газетах его имя появлялось чаще других руководителей республики. Но кто знал всю «кухню», понимал, как это выходило. Он по доброте душевной просто не умел отказывать журналистам, так же как и тем, кто просил у него денег и много еще чего. У него как-то в голове плохо укладывалось, как можно отказать. С людьми, которые сами редко о чем-то просят, это бывает.

О вере я с ним немножко один раз поспорил:

– Иван Егорович, я думаю, неверующий человек не может создать крепкой экономики. Проворуется. Именно с веры у нас Русь начала превращаться в мощную державу.

А он отвечал:

– Вы, когда гость придет, сначала накормите его, а потом станете разговаривать. Иначе человек тебя слушать не станет.

Сейчас я понимаю, что спорили мы не об экономике, а том, что вера без дел мертва. Он меня победил в том споре, правда, не сразу, а когда я увидел, как он свою веру строит на делах. И как другие мужики это делают. А вот те, кто с «веры» начинал, с низких поклонов и говорильни о православии, – где они? Пришли ли дела за тем, что они именовали верой? Что-то незаметно.

Его крестьянское стремление разобраться во всем, «продраться» сквозь непонятное, растило душу. Прочитал владыку Иоанна Санкт-Петербургского. По душе пришлось. Потом признался: «Читаю «Наши задачи» Ильина, одного из умнейших людей России. Медленно читаю, по 5-6 страниц. Это ведь не детектив. Надо осмыслять…»

За несколько лет до смерти Иван Егорович крестился и впервые подошел ко причастию. Успел.