СТЕЗЯ

ЛОЦИЯ ЖИЗНИ

Пройдя ГУЛАГ, он сохранил старую русскую культуру и обрел веру

«Знаю Бога»

«Я не только верю, я знаю Бога», – такую фразу обронил один мой знакомый, с которым я встретилась недавно во Пскове.

– Это я говорю не о себе, а повторяю слова отца, – уточнил он. – В них – опыт его жизни.

– А кто он, ваш отец? – интересуюсь.

– Он – профессор-востоковед, живет в Питере. Ему 94, но, как говорится, в здравом уме и светлой памяти. Часто повторяет, что те 18 лет, которые он провел в лагерях, Бог добавил ему к свободной жизни. Отец продолжает работать, у него есть ученики.

– Значит, можно его навестить?

– Да, записывайте адрес…

Когда в Питере я позвонила Теодору Адамовичу Шумовскому, то с замиранием сердца услышала в трубке интонации, присущие только старшему поколению «аристократов духа».

– Да, я готов встретиться, только нужно посмотреть расписание. Эту неделю очень занят, будьте так любезны, позвоните, пожалуйста, на следующей неделе.

Когда через неделю я пришла к Теодору Адамовичу в гости, он поразил меня не только словесной галантностью, но и старинными манерами. Едва удерживая равновесие, на двух костылях, он намеревался «принять у дамы пальто»…

Первым делом я спросила, откуда у него родилось то мироощущение, которое старец Силуан Афонский называл началом богопознания: «Я не только верю в Бога, я знаю Бога».

– Вы вынесли этот опыт из лагеря?

– Да, уже после первого ареста я начал анализировать все, что со мной произошло. И ясно увидел все свои ошибки и прегрешения, начиная с детства, мне открылся смысл всего происходившего со мной. И я увидел разумность всех событий. Так я узнал Бога. Ведь можно верить или не верить. Можно сомневаться. Можно от чего-то смутиться и потерять веру, как бывает. А тут пришло твердое убеждение: «Бог есть. Он всем управляет. Это непреложная истина, она не зависит от моей веры или неверия. Так есть».

– А вы выросли в религиозной семье?

– Нет, но это уже отдельная история.

На земле Шамаханской царицы

– У вас польское имя. Откуда ваши родители родом?

– Они чистокровные поляки, но во время Первой мировой войны им пришлось покинуть родину и поселиться в Азербайджане. В древнем городе Шамаха (тут Теодор Адамович прочел знаменитые пушкинские строчки из «Сказки о золотом петушке» и добавил, что о шамаханской царице писал и Афанасий Никитин в «Хождении за три моря») прошло мое детство, здесь определилось мое жизненное призвание.

Город, история которого измеряется тысячелетним сроком, был окружен четырьмя старинными кладбищами. Мы, мальчишки, любили рассматривать витиеватую вязь на камне. Очень хотелось понять, что значат эти надписи. Кроме того, мне была интересна древняя арабская культура, следы которой можно было увидеть в Шамахе.

Так я решил стать востоковедом, хотя, конечно, и слова-то такого тогда не знал. По окончании школы меня отправили в Москву к тетушке, родственником которой был влиятельный человек. Она мне сказала: «Ты что, хочешь стать языковедом? Дорогой мой, это допотопно. Ты будешь инженером. Инженеры хорошо зарабатывают. Я тебя устрою». И действительно, устроила меня сначала в один технический институт, откуда я сразу же сбежал, потом в другой, куда я не пошел, а в третьем – горном – мне все-таки пришлось проучиться один год.

Нас направили на практику на шахту. И там произошел такой случай. Спустился я в забой на глубину 600 метров, долбаю уголек, и вдруг меня пронзает мысль: мне нужно кому-то написать, кто мне укажет, где, в каком учебном заведении я смогу изучать древние языки.

Тогда на слуху было имя академика Н.Я.Марра. И я написал ему по-юношески восторженное, очень длинное письмо. И он мне ответил, перечислил нужные институты. Я выбрал Ленинградский историко-лингвистический институт, успешно поступил, но через год уже стал учеником замечательного ученого-арабиста, академика Крачковского – перевелся на историко-филологический факультет госуниверситета.

Тогда уже определилась сфера моих научных занятий – я расшифровывал древние арабские лоции (морские карты). На эту тему я защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации.

Но в самом конце пятого курса я был арестован.

В разговоре на лагерную тему меня больше всего потрясла феноменальная память Теодора Адамовича. Он помнил все даты: дни ареста, освобождения, пересмотра приговора. Хотя, может быть, у всех лагерников особая память на тюремные даты? Но точно уж не у всех есть такая способность, как у Теодора Адамовича, бесстрастно говорить о причине ареста. И видеть во всем происходящем следствие действия человеческих страстей и неумолимость законов исторического развития. А не случайность, как считали многие люди, разделившие судьбу Шумовского.

– Меня оставляли на кафедре по окончании университета, так как я был ближайшим учеником академика И.Ю.Крачковского. Вместе со мной учился один студент, который мечтал остаться в аспирантуре. Он решил убрать конкурента, написал на меня донос. И в декабре 1938 года я был арестован.

Следователи соорудили дело «Молодежной партии прогрессистов». По этому делу также проходил Лев Гумилев, ему приписывали руководство нашей «партией». Анна Андреевна Ахматова хлопотала в Кремле, но...

Благодарность

– Во Пскове я познакомилась с вашим сыном Иосифом. Судя по его летам, он родился в лагере?

– Почти. Мы с женой были уже вольнонаемными, жена работала в лагерном медпункте. Она пострадала за связь с «врагом народа» – ее исключили из комсомола, «прорабатывали». Только в 1949 году мы смогли покинуть Решетово, где я отбывал срок, нам выдали паспорта, и мы с маленьким сыном поехали на товарняках. Нам еще повезло – смогли пристроиться к военным, которые возвращались с Дальневосточного фронта в Азербайджан. Приехали в Шамаху к брату – он не испугался, принял, очень помог на первых порах. Думал, испытания на этом закончатся. Но вскоре пришлось расстаться с семьей на долгие семь лет.

Чтобы работать по специальности, иметь возможность написать и защитить кандидатскую диссертацию, пришлось мне отправиться в Новгородскую область в город Боровичи. Там меня приняли в Институт повышения квалификации учителей на должность методиста по преподаванию иностранных языков. И там я был во второй раз арестован.

– Ваш сын сказал, что благодаря лагерю вы изучили шестнадцать языков.

– Да, старался использовать малейшую возможность для пополнения языковедческого багажа. Составил словарик на русском языке и, общаясь в лагере с представителями разных национальностей, просил заполнить этот словарик на их языке. Особенно запомнилось общение с местоблюстителем Грузинского Патриарха, он много со мной занимался грузинским. А еще впечатлила встреча с испанцем Палайо – он обучал меня языку, читая испанских поэтов. Кстати, историк Лев Гумилев относился к этим занятиям довольно-таки пренебрежительно, ронял с каким-то даже высокомерием: «Это все филология». Хотя он должен был знать, что эти две науки взаимодополняют друг друга – недаром в университете был историко-филологический факультет.

– Вам, наверное, нужно было быть еще и географом, ведь вы изучали лоции?

– Да, и в лагере я продолжал обдумывать свою докторскую диссертацию. Погружался в тот мир.

– Приходилось ли вам сталкиваться с какими-то проявлениями человечности в лагере, в тех нечеловеческих условиях, когда люди даже имен были лишены – ходили с номерами на робах?

– Конечно. Представьте такой случай. Обычно «блатные» отбирали у нас посылки с воли. И вот однажды меня без отдыха послали работать во вторую смену. Возвращаюсь в барак и вижу, что от присланной мне посылки осталась ровно половина. Пожалели меня «блатные» – забрали только половину. По их понятиям, лагерное начальство обошлось со мной несправедливо, вот они и пожалели меня.

– Многие в лагере потеряли здоровье, а вы так бодры...

– Да и я там надорвался, особенно когда работал грузчиком – бегал по трапу на баржу с тяжелыми мешками. В лагере освоил двадцать специальностей. В основном чернорабочих, но была и одна «благородная» – я усиленно штудировал медицинские книги, когда меня назначили ответственным за оказание первой медицинской помощи. Всерьез думал, что если меня не отпустят из Сибири, то буду работать фельдшером в окрестных деревнях. Вообще жизнь в лагере многому научила.

– Что особенно вам запомнилось из второго лагерного срока?

– Поначалу я содержался в лагере строгого режима. Это значит – одно письмо в полгода и из барака после работы не выходить. Но после 1953 года появилось облегчение. Нам разрешили выходные дни – тогда можно было пойти погулять в тайгу без конвоя. И вот однажды мы с другом зашли в глухую тайгу. И вдруг видим – лагерь. Пустой, никого нет, ворота открыты. Мы прошлись по дорожкам, забрались на сторожевые башни. Это было удивительное чувство свободы, сложно это передать...

Вообще главное, что я получил в лагере, – благодарность Богу за то, что позволил мне все вынести.

Возвращение

– В 1956 году я получил разрешение вернуться к свободной жизни, – продолжает рассказ Теодор Адамович. – Сначала поехал к своим в Азербайджан, а потом в Питер. Это тоже одно из Божьих чудес – меня взяли на работу в Институт востоковедения, где я и проработал несколько десятков лет, до выхода на пенсию.

Хотя был и опасный момент: в 1958 году меня вызвали в паспортный стол, и его начальник заявил: «В 24 часа покинуть Ленинград!» Я пришел к директору института академику И.Орбели, все ему рассказал. Он сказал мне только одно слово: «Хорошо». С этим «хорошо» я и ушел.

Утром следующего дня он мне объявил: «Я вчера был у начальника Ленинградской городской милиции. Подарил ему вашу книгу. Он просил меня передать вам: «Его никогда никто больше не тронет. Ленинградская милиция знает, кого трогать».

Рассказ Теодора Адамовича мог бы и еще продолжиться, но тут я задала ему вопрос:

– А не пытались вы записать воспоминания о своей жизни?

– Да, я написал большую книгу, почти тысяча страниц, сам ее отпечатал, но она пока не опубликована.

Теодор Адамович приготовил мне отрывки для публикации в газете «Вера» (мы их печатаем в этом выпуске. – Ред.). Его очень тронул тот факт, что газета на протяжении вот уже многих лет верна ГУЛАГовской теме.

* * *

На прощание мы отвлеклись от воспоминаний и заговорили о профессиональных занятиях Теодора Адамовича. В последние годы главная тема его исследований – русско-арабские связи. Тема, надо сказать, очень актуальная в наше время.

Теодор Адамович стал говорить о праязыке, при этом так живо пересказывал Священное Писание, как будто видел падение Вавилонской башни и исход праотца Авраама из Ханаана своими глазами. Причем это были не пустые эмоции, а настоящий научный рассказ. Это было, если можно так выразиться, «лингвистическое доказательство бытия Божия».

– А вы знаете, откуда в русский язык пришло слово «Бог»? – спросил меня Теодор Адамович. – Оно ведь не славянское, не русское.

– ?

– Оно пришло из соседнего с нами Ирана. Первое доказательство этого – название города Багдад – город, данный Богом.

...«Последний из могикан», так невольно назвала я Теодора Адамовича после нашего разговора. И благодарила Бога за то, что Он послал мне встречу с ним.

Дело даже не в его рассказах, а в почивающем на нем духе старой культуры. Я думала, что этот дух совсем уже отлетел от нас. Но, оказывается, живы еще ее хранители. И мы еще можем их услышать.

Людмила ИЛЬЮНИНА

назад

вперед