…Монастырь Антония Римлянина, со времени основания которого нынче исполняется 900 лет, примечателен еще тем, что здесь, по летописным источникам, во времена Новгородской вольницы размещалась первая на Руси лечебница для иностранцев. А когда выходишь из монастырских стен на берег полноводного Волхова, на противоположном берегу виден храм Успения Пресвятой Богородицы старинного монастыря в Колмово (на фото слева). Там – родина первой русской больницы. Ныне на месте монастыря – приходской храм. Мой путь лежит как раз туда, к его настоятелю отцу Николаю Ершову.

* * *

Отец Николай предлагает подняться на верхотуру храма – глянуть окрест, ну и по пути рассказать о его истории.

– Наш храм внешне отличается от новгородских храмов, он раскрашен, как игрушка, хотя и достаточно древний, 1310 года, – начинает в духе экскурсовода о.Николай, и здесь, в Новгороде, наверное, иначе невозможно – что ни храм, то своя история, прорастающая в седую древность. – Храм был главным собором Колмовского монастыря, оставившего след в истории России тем, что во времена Петра Первого в нем основали первую в России больницу и приют для брошенных детей. Царь заметил это начинание и даже выделил какие-то государственные субсидии на это.

Отец настоятель показывает небольшое окошечко на фасаде храма: в него стучали бедствующие матери и на условиях анонимности просовывали своих младенцев, отдавая их на воспитание в монастырь. Интересно, что принцип окошка использован был в храме еще раз: когда в XVIII веке здесь возник дом призрения, на втором этаже жили инвалиды, которые не могли ходить, – для них было прорублено окошечко, чтобы они таким образом могли участвовать в богослужении.

Снаружи храм не производит впечатления большого, но когда мы поднялись на второй, а затем на третий этаж, я обнаружил целую анфиладу комнат. Некогда здесь, в монастыре, располагалась загородная дача новгородских святителей. Отец Николай показывает: теперь здесь ризница, там – просфорня, библиотека… По крутой лестнице взбираемся в самый барабан купола.

– В последнюю войну, – продолжает рассказ о.Николай, – здесь находился концлагерь, в котором умучили очень много военнопленных, захваченных в Мясном Бору. В 60-е годы, когда рядом строили областную клиническую больницу, бульдозером разровняли надгробья вокруг. Долгое время в нашем храме был склад, потом решили создать музей медицины, но тут началась перестройка и бомжи подожгли здание. В сгоревшем виде его и отдали Церкви. Вот мы с 1998 года его постепенно и восстанавливаем.

Отец Николай с любовью, с юмором и в подробностях рассказывает историю своего храма, какие-то новгородские древности. Несколько лет назад он, преподаватель Санкт-Петербургской Духовной академии, по приглашению архиерея приехал преподавать сюда, в только что возрожденное епархиальное Духовное училище. Но что такое – близость к архиерею? Бесконечные поездки в свите, торжественные обеды, речи… «Я взмолился: Господи, неужели ради этого я бросил в Питере все?! – как-то обмолвился в разговоре о.Николай. – И Бог услышал молитву, мне дали восстанавливать этот сгоревший храм на окраине Новгорода».

Начиналось все как обычно: ни прихода, ни денег. Отец Николай вспомнил тех, кто ему помогал, из них назову имя известного нашим читателям протоиерея Валентина Мордасова (†1998) – его духовные слова мы печатали в 2000-2001 годах (№№ 375, 390). «Он как-то проникся нашими бедами и подарил 5 тысяч долларов – огромную для нас сумму, на эти средства мы купили паникадило и много еще чего».

Мы все еще в куполе, выглядываем в южное окно. «Вон там, выше по течению, на той стороне Волхова, – Антониев монастырь. А рядом, за оградой, – корпуса клинической больницы. Одно из больничных зданий было раньше монастырским корпусом…»

* * *

– …И вот, в духе традиций нашего храма, – продолжает о.Николай, – и просто потому, что наш храм соседствует с областной больницей, мы тесно теперь сотрудничаем. Там уже несколько лет трудится наше сестричество. В больнице есть все отделения: терапевтические, хирургия, в том числе онкология, – каждую неделю сестры обходят палаты, беседуют с пациентами, готовят к причастию тех, кто пожелает. Издаем листки, в которых содержатся самые необходимые сведения о вере, о подготовке к Таинству исповеди и причащения. Но сестричество не только духовно окормляет. Есть такая категория больных – брошенные люди, – им мы пытаемся чем-то помочь, лекарства приобрести, предоставить уход. И то, что сестры ходят постоянно, – это ограждает больницу от разного рода сектантских вторжений. Есть такие деноминации, которые очень нахраписто себя ведут, иеговисты, например. Они делают свои набеги, но там не приживаются, потому что и персонал, и больные представляют из себя как бы тело Христово, которое отталкивает от себя все чужеродное.

Там есть небольшая библиотечка для больных, крошечная часовня в честь целителя Пантелеимона, где можно подать записочки и оставить информацию о себе, если желаешь причаститься. Я посещаю больницу раз в неделю, и причащаются от 50 до 90 человек.

– А как вы исповедуете в условиях больницы?

– Конечно, в палатах это невозможно. Часовня же – совсем микроскопическое помещение два на три метра. Поэтому обычно исповедь записывают на бумаге – я прихожу, вижу их записи на листочке, иногда больной еще что-то мне скажет, читаю разрешительную молитву и причащаю. Тут сестричество очень меня выручает, потому что перед тем они беседуют с больными, объясняют, что это такое – причастие, исповедь.

– Бывало ли такое, что вот смотрит больной: священник пришел, что-то ему от меня, наверное, надо…

– Очень трудно бывает с мужчинами, попадаются хамоватые. К ним нужен свой подход. Но за истекшие годы отношение к священнику в больнице изменилось. Задиристых, готовых вступить в атеистические прения, или возмущающихся из-за присутствия в больнице священника – таких осталось мало. А первое время и среди врачей было настороженное отношение. Но в конце концов все строится на личном контакте, средостения исчезают, когда люди узнают друг друга. Трудность была еще в том, что руководитель больницы – дагестанец, мусульманин. Не скажу, чтобы отношения были у нас очень теплые, скажем, вера ему не позволяла переступить порог часовни, но он уважительно относился к этому, никогда с его стороны мы не встречали препятствий. Сейчас в целом народ стал более просвещенным, много таких, кто с пониманием относится к таинству, знает, что это такое – раньше-то была тьма невежества.

Почему еще важно причащение в стенах больницы? – здесь всегда лечится много людей из области, из глухих деревень, где возможности посетить храм, тем более причаститься, нет. Спрашиваю: когда причащался в последний раз? – Да у вас же, в больнице, три года назад… Люди с великой благодарностью относятся к тому, что пришел священник и помог соединиться с Господом в этом таинстве, особенно пожилые люди. Это очень трогательная картина.

– Я так понимаю, что у всех членов сестричества есть основная работа, а больных они посещают в свободное время. Это тяжело…

– Все это делают наши прихожане, разного возраста, социального статуса, интеллигенция в том числе, – во главе сестричества с момента основания стоит завкафедрой университета. Да, ходят к больным, и при этом никто из них не имеет медицинского образования.

Как это сложилось? Однажды, выступая в городском лектории, я затронул такую тему: о состоянии внутренней завершенности человека. Бывает такое: человек ходит в церковь, молится, участвует в таинствах. При этом он сознает, что не станет великим святым, и начинает довольствоваться тем, что есть. И на этом останавливается его внутренний, духовный рост.

После лекции ко мне подошли несколько человек, сказали, что вот, вроде бы как раз чувствуют себя в такой духовной ситуации, чувствуют, что чего-то не хватает. Я говорю: вы много уже собрали жемчужин, теперь давайте превратим это в елей, чтобы потом нам оказаться в числе мудрых дев, готовых ко встрече с Господом. То есть проявите себя деятельно. Молитва – это ведь не только слова, это и действие человека. Свою любовь к Господу мы можем проявлять не только словесно, но и поступками.

– Нередко так бывает, что на каком-то порыве сестричество возникает, а потом накапливается усталость – и оно распадается…

– Порыв, а потом угасание – это, конечно, очень понятно. У нас порыва не было, сестричество складывалось постепенно, начиналось с пяти человек, были люди, которые ушли. И сейчас сестричество находится в стадии роста, мы его даже официально не регистрируем.

Сам я человек немощный, бывает, трудно встать рано и физически даже трудно обегать все палаты с Чашей, сознавая, что в этот день у меня еще лекции в университете… Но когда заканчивается этот обход по палатам, усталость исчезает и на душе радость. После бесед с членами нашего сестричества я понял, что ту же благодатную радость получают и они. Это попечение о больных становится частью их образа жизни, как дыхание духовное, которое необходимо. Это, в общем-то, и не сестричество, а общество душепопечения, причем попечения и о собственных душах.

– Все-таки сложно безо всяких навыков идти к пациентам…

– Мы, конечно, учимся. Есть вещи, которые я им объяснил, чтобы не допускали ошибок. Часто приходишь в палату, тебя спрашивают: сколько это стоит? Тут надо объяснить, что таинство не может быть предметом купли, причастие не может ничего стоить, тут только одно имеет значение: хотите вы соединиться с Богом или нет. Нужно снять эти вопросы об оплате сразу. Если кто-то жаждет пожертвовать – вот часовня есть. Объясняю еще, чтоб не отталкивали людей, всегда выслушивали. Сейчас мы живем в очень разобщенном мире, часто важно человека просто принять, выслушать, это решает почти все. Пусть человек откроется, а потом можно с ним входить в более глубокие отношения, открыть его душу к исповеди, причастию.

* * *

– Больница – это такое особое место, люди там живут с одной мыслью – вылечиться. Не получается ли так, что и Святые Дары люди воспринимают потребительски, как это часто бывает по отношению к святой воде – лишь как еще одно средство от болезней?

– В целом благодаря предварительным беседам наших сестер отношение к причастию благоговейное. Но есть в русском народе магическое отношение к этому таинству как к некоему лекарству: вот приму, и оно меня сразу исцелит. Но с этим сталкиваешься и в обычной приходской жизни. Бывает, что человек не готов, не совсем понимает, что такое Таинство причастия. Я говорю тогда: давайте отложим, пока же просто поисповедуемся…

– Какие традиции причащения у вас в приходе?

– По воскресеньям причащается до 150 человек стабильно, по некоторым праздникам, например, на Вход Господень в Иерусалим, – более трехсот. Я служу один, Чаша у нас одна, большая. Что касается частоты причащения, то мы придерживаемся, можно сказать, новгородской традиции, которую практиковал еще здесь отец Александр Румянцев – он ратовал за частое причащение. Кандидатская диссертация отца Александра по богословию называлась «О причащении святых Таинств по учению отцов Церкви». В ней он доказывает, что традиция частого причащения – древняя. И поэтому есть такой костяк в нашем приходе, который причащается еженедельно. Есть те, кто причащается реже, – здесь нужен индивидуальный подход. То есть человек чувствует, что без причащения не может развиваться его духовная жизнь – и он причащается часто. Я настраиваю так, чтобы у человека хотя бы однажды в месяц было Таинство исповеди и причащения. Иначе человеку очень трудно сосредоточиться и вести христианский, насыщенный образ жизни. Это мне и личный опыт подсказывает: еще не будучи священником, я преподавал в Санкт-Петербургской семинарии и там понял, что без частого причащения это делать трудно. Сам из себя человек не может ничего произвести такого, что было бы нужно для других, это дает Господь. У нас много в приходе интеллигенции, которая работает с людьми – юристы, врачи, им частое причащение просто даже необходимо для профессиональной деятельности, чтобы Господь дал им терпения и сил осуществлять то, к чему они призваны.

Что касается приготовления ко причащению, то я рекомендую, как обычно, прочитать необходимые каноны, молитвы. У нас так принято в храме, что после всенощного бдения все, кто хочет, могут подробно исповедаться. Я нахожусь в храме до 10 часов вечера или позже – пока желающие не иссякнут. И так во все дни. Раньше исповедовал до всенощного бдения, но, оказалось, это просто физически трудно. В воскресенье у нас исповедуют главные грехи, которые отягчают совесть. Если у кого-то просто желание поговорить со священником, обязательно выбираем время и общаемся – это тоже у нас традиция.

– Случается ли отлучать от причастия?

– Я всегда помню слова преподобного Серафима Саровского, которые он сказал духовнику Дивеевской обители: ты там не думай на моих сестер епитимьи накладывать какие-то, ты только свидетель! То есть человек приходит к Богу, не к священнику… Моя жизнь складывалась так, что я сталкивался с духовниками, не практиковавшими никаких строгостей, их жизнь была одухотворена любовью. Я считаю, что человек должен почувствовать в храме, что Бог его любит. Человек кается, и Бог его принимает. Конечно, есть люди, которые требуют деятельного подвига. Например, грех аборта выбаливает в душе человека, и он просит: батюшка, ну дайте какую-то молитву или поклоны с молитвами – чтобы примирить совесть с Богом, ему нужно это понести. Только таким вот образом. А так, чтобы от причастия кого-то отлучить – не дерзаю, я ведь человек грешный.

– В чем вы видите свою главную задачу священника на приходе?

– Главное, чтобы в душе каждого, кто пришел сюда, к Богу, этот живой огонек от встречи с Ним не угас. И у нас этот огонь горит в сердцах многих прихожан, это их объединяет. Бывает часто так, что личность священника заслоняет личность Христа, это неправильно. Потому что священник сегодня есть, завтра – нет, а эта благодатная жизнь должна продолжаться. Поэтому, встретив человека, я стараюсь потом немного отойти, чтобы не помешать его жизни со Христом.

Приезжают люди в храм, порой издалека, просят: батюшка, будьте моим духовником! Я отвечаю: как я могу на себя эту смелость взять? Приходи в храм, молись, присматривайся. Вдруг я тебе не понравлюсь? Это должно складываться естественно: будем молиться друг за друга, и если духовнические отношения сложатся – значит так и надо Господу. И вообще я никогда не говорю: выбрал этот храм, так приходи только сюда и больше никуда – храмов в городе много, найди себе такой, чтобы был по душе.

– Вы упоминали, что в вашем приходе немало интеллигенции, в общем, непростой такой люд, привыкший себя считать солью общества, духовным авангардом. Как-то это проявляется в характере приходской жизни? Кстати, насколько мне известно, вы сами в свое время учились в Литературном институте...

– Конечно, я вполне разделяю такое народное присловье, что каков поп – таков и приход. Кроме того, это как-то еще Господь созидает. Та интеллигенция, что пришла сюда, – это уже нашедшие Христа, они вливаются в жизнь общины, обогащают ее своими дарованиями.

Кто-то пошутил еще после первых лет перестройки, что роман интеллигенции с Церковью закончился. И это на самом деле так. Интеллигенция у нас в массе атеистическая, и даже антихристианская, не только гуманитарная, но и техническая. Это я знаю по опыту работы в университете – я преподаю там основы христианской антропологии. Преподаватели несут антихристианскую идеологию, и это накладывает отпечаток на студенчество. Хотя в целом среди интеллигенции это неприятие часто зиждется на страшном невежестве, на каких-то стереотипах, которые они в комсомольском прошлом усвоили, после чего человек закрыл тему, считая, что он ответ уже получил, – и эти предрассудки сопровождают его всю жизнь.

– Что же приводит интеллигенцию в Церковь, если не поиски Истины?

– Есть люди, взыскующие Истины, – они все-таки приходят в храм, но таких очень мало. Много таких, которые номинально считают себя верующими, но... без Церкви. Говорят: а зачем ходить в церковь, если Бог у меня в душе? Дескать, я ничего плохого не делаю, как там в романе Булгакова? – так, «примусы починяю». Трудно довести до сознания такого человека, что нет среднего пути, – если человек действительно со Христом, то он живет духовной жизнью, участвует в таинствах, если нет, то он не со Христом. Как пословица говорит, от Бога отказаться – к сатане пристать. Этого понимания нет. И чаще всего приходят они в храм не в поисках Истины, а как большинство – через страдания, через болезни.

– Можно ли сказать, что облик вашего прихода уже сформировался, и теперь все, кто вливается в него, лишь усваивают «правила игры»?

– Приход есть, он состоялся, но это не значит, что нет динамики. Нам есть над чем работать, мы не находимся в состоянии духовной завершенности. Все же, я считаю, главное у нас есть – люди. Они – основа всего в церкви, а не стены, не церковное благолепие или иконы. Если есть люди, все это созиждется, а нет – стены останутся мертвыми.

Я всегда стремлюсь к тому, чтобы человек почувствовал общинную жизнь, она же почти повсеместно на нуле, это беда наша. Важно, чтобы жизнь в храме не ограничивалась богослужением, но было общение. Вот у нас все, кто приходит на Пасху, садятся за праздничную трапезу, хоть и помещение маловато. Рождественские елки устраиваем не только для тех 50 детей, что ходят в воскресную школу, а для всех, кто пришел, – до 200 человек собирается, и всем подарки раздаем. Совместные трапезы совершенно необходимы для поддержания духа общинности, но при этом надо как-то стараться избежать искусственности.

И еще: очень важно, чтоб духовная жизнь наших прихожан приходом не ограничивалась; им здесь хорошо, сердца их как свечечки горят, но и, когда они уходят во внешний мир, надо, чтобы эти огоньки там не гасли, а тоже светили людям.

* * *

…Наша беседа с отцом Николаем Ершовым о жизни прихода продолжилась – о крестных ходах, в которых участвуют и стар и млад, о молодежных водных походах, трудах во славу Божию на восстановлении разрушенных святынь… Но в этой публикации здесь я хочу поставить точку. Потому что в разговоре уже прозвучали главные для меня слова: о смысле этого делания.

Мы, православные, приходим в храм для общения, соединения с Господом – спасать душу. Собираемся вместе во имя Его, и Христос является среди нас, зажигая души.