ЭКСПЕДИЦИЯ

МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

(Продолжение. Начало на предыдущей странице)

* * *

Из дневника М.Сизова.

Когда лежишь на земле и, не отрываясь, долго смотришь в небо, то в один неуловимый миг верх становится низом – и ты начинаешь падать на облако. Падение это бесконечно, потому что облачко никак не приближается... «Ну, идем дальше?» – выплывает из-за облака голова Игоря, он стоит надо мной уже в полной экипировке, с рюкзаком за плечами.

И вновь мы тащимся по этой странной дороге. Начинается она в Усть-Кыме у переправы через Мезень, которая давно не действует, и заканчивается сразу в нескольких местах – у сломанных мостов через таежные речки. Чтобы попасть на эту дорогу, нужно или с парашютом прыгать, или, как в нашем случае, бросить лодку и идти пешком. Понятно, что мы – единственные здесь такие и никого впереди не встретим... Каково же было удивление, когда, взобравшись на очередную горушку, увидели внизу дым от костра.

На берегу речки свалены бревна, тут же стоит балок на полозьях, на его пороге сидит мужик с дымящейся кружкой в руке. «Чайку не желаете?» Знакомимся. Виктор Аксенов рассказывает, что уж неделю строит здесь мост и попутно ловит хариуса.

– Сваи забивали и всю рыбу распугали, – жалуется он. – Да еще выдра безобразничает, харюза гоняет. Мы тут вдвоем с ней кукуем.

– Аксенов – вроде палащельская фамилия?

– Да, родом оттуда. Делать там нечего, я и переехал в Ценогору, поступил в ДРСУ. Платят хорошо. Сейчас на всем протяжении дороги две бригады работают – здесь, на речке Нижняя Сизя, и на Иросе, где понтоны утонули. Когда закончим, восстановится движение до Лешуконского.

Судя по тону Виктора, это будет что-то эпохальное – вроде прорубления «окна в Европу». Мы вскидываем рюкзаки, и мужик, поразмыслив, присоединяется к нам – вместе веселей. Такое впечатление, что ему все равно, когда и куда идти. Тут ему везде дом. Берет с собой холщовую сумку, оставив инструмент и удочки в незапертом балке.

По пути мужик сообщает, что вчера, наверное, был «Юдин день». Уж слишком много народа в Юдину келью следовало, 25 человек насчитал. Представительные дамы из Москвы, из Мезени... Вот, значит, кто цветы в келье поставил. На один день мы с ними разминулись.

– Я тоже там не раз бывал, – говорит Виктор. – Ох, и тяготно на эту Осиновую горку взбираться. Идешь, идешь – конца нет. На первом ручье лаги видели? Недавно их положили. Слышал я, дорогу туда будут строить, чтобы на машине к Юде ездить.

Новость эта почему-то не очень обрадовала. Одно дело «рубить окно» в цивилизацию, другое – пускать ее в свои потаенные уголки. Хотя, наверное, одно без другого не бывает.

Долго ли, коротко ли, вот и крыши показались, деревенька Белощелье. Там у Виктора стоит мотоцикл с коляской, на котором он поедет дальше – в Ценогору. Как раз два места свободны. Собственно, никаких дел в этой очередной «щелье» у нас нет, можно одним махом сократить путь, чтобы быстрее до Лешуконского добраться. Но что-то удерживает...

– А вы случайно не знаете такую – Чурсанову Азу Васильевну? – вдруг вспоминает Игорь. – В Юдиной келье мы ее записку видели.

– Как же, знаю. Проводить до ее дома, что ли?

Слово сказано, отказываться уже неудобно, и под лай собак дорожник ведет нас куда-то дворами. У крылечка прощаемся. Растерянно гляжу ему в спину: и кто нас за язык тянул?

Из дневника И.Иванова.

«Сегодня ты ко мне придешь»

Мы сидим в горнице, и хозяйка угощает нас цветочным медом. Хозяйка – та самая Аза Васильевна Чурсанова, в крещении Александра, чье имя мы прочитали на записке в избе-часовне у Юды.

Делюсь впечатлениями от потрясшего меня вида скотного двора, встретившего нас в самом начале Белощелья, – жуткое зрелище, точно после бомбардировки.

– Да, телятник и почти новый коровник брошены, жалко, – соглашается Аза Васильевна. Ей это особенно досадно, ведь три десятка лет отработала здесь дояркой, ноги от резиновых сапог по сей день ноют. – И что сегодня: приемный пункт молока закрыт, коров забили, трава по горло сразу за околицей – зачем косить? В школе всего семь учеников. Сегодня вон опять мужика хоронят – накануне по пьянке утонул. Молодежь… Сын в Усогорске работает, рассказывает: «У меня уже последний друг остался – один повесился, другой застрелился…»

– Вот говорят «годы застоя», а как раньше работа кипела, какое было желание жить! – вздыхает хозяйка. – Весело жили в деревне, на первом месте в районе надои держали. Коровы – только племенные холмогорки…

Слово за слово, выяснилось, что Аза Васильевна – передовик областного масштаба. Надои у ее коров были по 2900 кг, ей единственной из области космонавт Петр Климук вручал награду – знак «Герои космоса гвардейцам пятилетки». Поискав в серванте, она отыскала и знак, и грамоту с портретом Гагарина. Еще вытащила значок с олимпийским талисманом – мишкой. Это память о поездке на Олимпиаду в Минск – тоже награда за трудовые успехи.

Подержишь эти значки в руках, и в самом деле ощутишь, как же далеко мы от той жизни, в сколь ином мире живем.

А сделаешь еще шаг назад, длиной в полвека, – и снова встречает совершенно иной мир. Аза Васильевна рассказывает о своих родителях. Об отце, Василии Филипповиче, в свое время воевавшем с Деникиным и бежавшем из плена – 18 километров ползком. Он был с 1886 года, повоевал и в Великую Отечественную. О маме, Акулине Гавриловне, матери-героине, награжденной орденом за воспитание десятерых детей (всего родила 12, но две девочки умерли в младенчестве). Трое из семерых сыновей погибли на войне.

– Здесь, в деревне, дети к родителям обращались: «татка» да «матка». На нас пальцем показывали: ведь мы всё «папа» да «мама», – улыбается Аза Васильевна. – Семья «культурной» считалась, братья учителями работали. Только я вот пять классов закончила – в 49-м умер отец, и на этом образование мое закончилось.

– Это отец вас вере научил?

– Нет, мама, она была верующей. Отец коммунистом был, парторгом совхоза, но говорил перед смертью: «Богу не верь, но поддерживайся». Ну, то есть уважай. Сам, бывало, спрашивает: «Что, бабки, какой нынче праздник, можно ли работу начинать?» – и это не просто к слову, не ради шутки. Если великий праздник – пахать не начинал.

– К Юде мама обращалась за помощью?

– А как же. Сколько себя помню – постоянно у нас ходили к Юде за помощью. Потеряется корова или коза, пообещаются Юде – и отыщется. И я в детстве еще к нему ходила. Помню, как это случилось в первый раз. Вдруг ни с того ни с сего приснился он мне: сидит на пне такой старец с бородой – лет сто ему – и говорит мне: «Ты сегодня ко мне придешь». Проснулась, вспомнила сон и подумала: «Вот еще! Чего я там, у Юды, забыла?» Вдруг подходит ко мне мама и говорит: «Я сегодня к Юде собралась, пойдем со мной». Меня точно током ударило. Так я в первый раз пошла. А сколько раз уже потом побывала – не сосчитать. Мне он ноги помог вылечить. Его можно просить ведь не только там, у кельи. Вспоминается мне случай, я еще дояркой работала. Десять дней стояла невыносимая жара. Вдруг кто-то предложил: девки, давайте пообещаем Юде по 5 рублей, чтоб дождь пошел! Решили отдать эти обещанные деньги Евгении Григорьевне Чурсановой (она не могла ходить), чтобы помолилась. Вручили деньги, глядим – бурачок набежал и дождем пролился. И ведь что удивительно: дождь только над нашей деревней прошел, больше нигде.

Дело «о стороже»

Так сложилось, что дочь парторга, сама 35 лет в партии, передовик совхоза, а с 1993 года – председатель местной ветеранской организации – все это, может, не так важно, главное – человек доброго рода, хорошего корня – она стала инициатором возрождения Юдиной пустыни. Ровно десять лет назад раба Божия Александра предложила поставить у Юды новую часовню. Сказано – сделано. «Подведомственные» пенсионеры поддержали. Их она сегодня перечисляет по именам: Арсений Данилович Попов – сейчас ему 75 лет, Алексей Протасович Чурсанов – ему 73 года, Аркадий Арсентьевич Семенов – 74 года. Валерий Анатольевич Новиков, самый молодой, 42-го года рождения, четыре года как умер...

По весне на «Буранах» отправились валить лес, набрали пол, потолок. А на следующий год новая часовня была уже готова. Иконы, свечи – все, что по деревне собрали, принесли туда, поставили на полки. Она же, раба Божия Александра, и вышила тот поразивший нас в келье у Юды необычной формы крест, похожий на перечеркнутую стрелу. «Я спросила потом отца Андрея, миссионера, который у нас здесь народ крестил: может, убрать? – оправдывается Аза Васильевна. – Он сказал: пусть остается».

Примечательно, что помощь властей ограничилась во всем этом деле бочкой бензина – сельсовет дал. Остальное все за счет и силами местных жителей, «мира». И заметьте, в какие годы – середина 90-х, самый пик разрухи, устроенной новой «демократической» властью, – в совхозе работа за трудодни, транспортное сообщение разрушено, деревня существует за счет крохотных пенсий стариков…

В этом есть какая-то закономерность, смысл которой я пока что не могу понять: как и повсеместно, росткам жизни у нас постоянно приходится пробиваться через чиновно-бюрократический асфальт. А ведь кто эти чиновники? – земляки. Так есть и так всегда было… Не хочется продолжать эту фразу.

В этом смысле здесь нельзя не рассказать столетней давности историю возрождения Юдиной пустыни. В начале этой истории стоит благочестивое желание уроженца Лешуконья, состоятельного крестьянина Филиппа Ляпушкина поставить на месте подвигов преподобного Юды церковь. Подробно эту главу местной истории исследовал здешний уроженец, ныне руководитель Лешуконского землячества в Архангельске Анатолий Новиков.

«С некоторых пор стали среди местных крестьян распространяться слухи, что в лесу, со стороны Юдиной часовенки, часто слышится колокольный звон, – рассказывает он. – Это могло означать одно: Юда просит построить в его обители церковь, чтобы там можно было править службы. Крестьяне Конещельской деревни в 1902 году вынесли этот вопрос даже на обсуждение своей общины и постановили просить Духовную консисторию о строительстве церкви в Юдиной пустыни. Но ход делу дан не был, так как средств на это ни у крестьян, ни у консистории не было. Оставалась одна надежда: найти богатого благотворителя. Слухи эти дошли и до Филиппа. И вот в очередной раз идет он в Юдину пустынь (до этого он уже бывал там, облагородив серебром два сохранившихся от братьев креста). Что с ним там случилось, никто не знает. Только вышел он из лесу сам не свой и сказал, что будет строить в Юдиной пустыни церковь на свои деньги».

4 августа 1904 года Филипп Ляпушкин пишет письмо на имя епископа Архангельского и Холмогорского Иоанникия (оно сохранилось в Архангельском архиве):

«Как при жизни блаженного инока Иуды окрестные жители пользовались его духовными беседами, наставлениями и руководительством, стекались к нему за утешением в трудные минуты жизни, так и по кончине его духовный образ блаженного старца сохранился в народе, свято чтящем его память, а могила блаженного ежегодно привлекает к себе массу благочестивых посетителей богомольцев не одного только Мезенского, но и соседних Пинежского, Яренского и других уездов, которые твердо уповают и уверены в том, что блаженный инок Иуда и по кончине своей дерзновенно предстательствует за них пред Престолом Всевышнего…

В настоящее время над могилою блаженного Иуды… существует род часовни, построенной в давно минувшие годы. Среди местного населения много сохраняется преданий о чудесах, бывших при гробе, и по молитвам блаженного Иуды, но к сожалению, таковые не собраны и не засвидетельствованы… Намерен был бы я с Архипастырского благословения и решения Вашего Преосвященства построить хозяйственным способом, на личные свои средства над могилою блаженного инока Иуды, вместо существующей часовни, деревянную церковь и при ней дом для помещения причта при приездах его для богослужений и приходящих богомольцев…» И далее Филипп Ляпушкин обязуется представить все чертежи и сметы. Единственная его просьба – отмежевать землю под строительство и разрешить беспошлинный отпуск леса в окрестной дебери.

Консистория запрашивает о ситуации местного священника Александра Афанасьева. Теперь сравните, что, а главное, как пишет он в ответ: «По речке Попьюге, по сохранившемуся преданию, известно, будто бы жил какой-то старец по имени Иуда, где он и окончил жизнь свою. Имеется могила, а письменных документов о сем не сохранилось. Неизвестно, кто такой был старец Иуда, откуда и когда пришел, и действительно был или не был на том месте… Для поклонения Иуде стекается, особенно весною каждого года, по обещанию много молящихся из разных мест, которые, помолясь в часовне, приносят с собою и мелкие жертвы деньгами в кружку, которая запирается ключом церковного старосты. Но жертвы эти полностью никогда не доходят до своего назначения, так как среди молящихся встречаются такие, которые взламывают кружку, производят выемку денег и уносят с собою. А потому, принимая во внимание производимую высыпку из кружки, прежде чем построить церковь, необходимо позаботиться, чтобы среди такового глухого места нужно иметь при церкви сторожа…»

Ну что бы, по здравому размышлению, надо сделать епархиальному архиерею, пастырю Христову, в такой ситуации? Наверное, распорядиться об исследовании чудотворений от старца Иуды, имея в виду его местное прославление, и, конечно, благословить постройку. Ведь довод против храма: сначала сторожа нанять, а потом церковь строить – просто вздорный. Да и мало ли на Севере храмов в глуши, в заброшенных пустынях и селениях! Русские здесь, в отличие от средней полосы, не особенно держались за свою скудную землю: если, к примеру, неурожай два-три года подряд, или пожар, или мор – снимались и целыми поселениями уходили в Сибирь. И храмы безо всяких сторожей годами стояли посреди опустелых селений.

Но в прошении Ляпушкину консистория отказывает. Вскоре купец вновь обращается к архиерею – на сей раз через благочинного свящ. Аркадия. Тот дополняет его просьбу снисходительным: «Хотя в постройке церкви вместо часовни и нет необходимости, но, как мне кажется, нет и оснований препятствовать осуществлению благочестивого желания…» Консистория отказывает вновь, прибавив еще один «довод»: «необходимости в храме не усматривается, охранение же его в глухом месте было бы затруднительно...»

Тут надо вспомнить, что так называемая духовная консистория – это не простой аналог современных епархиальных управлений, это правительственное учреждение по церковным делам при архиерее. То есть это обычные русские чиновники, ведь Церковь тогда была прежде всего частью государственной машины. И если б это отчетливо понимал Филипп Федорович Ляпушкин, он просто бы пригнал в Архангельск воз рыбы, и вопрос был бы тут же решен. Но или он считал, что вопрос этот действительно решается «духовно», или он был настолько благочестив, что не мог позволить себе пойти на взятку в таком деле. На три года вопрос этот «зависает» в Архангельске.

Наконец, Ляпушкин решается писать в Святейший Синод. В качестве сторожа он предусмотрительно предлагает себя. Письмо купца пересылается в Архангельск, откуда ему снова следует отказ, впрочем, с намеком на то, что разрешение можно получить в случае, если храм будет обеспечен содержанием в пять тысяч рублей. Ну и, конечно, о беспошлинном выделении леса лучше забыть. С этими условиями Филипп Ляпушкин согласен, но дело с места все равно не двигается. И он решается обратиться с прошением к самому царю. «Единственная моя надежда на Ваше Императорское Величество, так как я об этом ходатайствую уже пять лет…» – пишет он. В начале 1908 года в Архангельске вновь рассматривают прошение Ляпушкина вкупе с отношением (в целом положительным) Канцелярии обер-прокурора Синода. Дело вроде бы сдвигается с мертвой точки: консистория соглашается рассмотреть документацию благотворителя.

В это время меняется епархиальный архиерей. Все незаконченные дела прежнего архиерея «обнуляются» – Филипп Ляпушкин получает из консистории до боли знакомое: «Данных для отмены прежнего постановления нет…»

Ноябрь 1909 года. Сход крестьян шлет в адрес консистории очередной запрос, включающий техническую документацию и финансовые гарантии Ляпушкина. К этому присовокупляет записку благочинный, который упоминает: если храм, наконец, не будет построен, есть риск, что место займут раскольники, чей скит находится в 30 верстах от Юдиной пустыни. Раньше бы так! Сработало. Чиновный люд консистории напуган, засуетился, на все согласен.

Ляпушкин получает разрешение на прорубку дороги. Вскоре она готова. Теперь необходимо разрешение на возведение храма. Вместо этого приходит запрос епископа Михея о том, нужна ли в Юдиной пустыни церковь и можно ли уничтожать часовню. А покуда распоряжение – строительство остановить. Благочинный отписывает, что часовня – это обычный ветхий амбар, который вовсе не обязательно сносить, а можно перенести.

Но канитель продолжается – из консистории приходит очередная бумага: «Заявление Ляпушкина о том, что охрану церкви он берет на себя, имея намерение поселиться сам, не решает вопроса, так как остается неизвестным, кто будет охранять церковь после его смерти». Идет 1912-й год. До революции остается пять лет, до войны – два года. В это время вновь в Архангельске меняется архиерей…

Читаю я об этих мытарствах православных людей, чешу затылок, и очень хочется мне, чтобы кто-нибудь объяснил, в чем смысл разговоров о том, что Русская Церковь была в России «господствующей». Над кем она – если понимать ее не как бюрократическую контору, а как народный организм – и каким образом «господствовала»? И что же, все это дела давно минувших дней? Как бы не так. Недавно я разговаривал со священником, взявшимся строить в городе храм «с нуля». Мучений с чиновниками у него было не меньше. Но вернемся в год 1913-й.

…Неожиданно от одной из двух известных российских бед ситуацию спасает… беда вторая – бездорожье. Пока из-за весенней беспутицы бумаги застряют где-то на почте, Ляпушкин начинает постройку храма. Остановить недостроенный храм – скандал, и это понимает вновь назначенный епископ Нафанаил: «Приостановить постройку… не вызовет ли среди населения смущения религиозной совести, особливо, если иметь в виду, что в 30 верстах живут раскольники…»

Наконец, спустя 10 лет после начала дела, 18 июня (1 июля) 1914 года, все готово к торжественному освящению новопостроенной пустыни. Выстроены 5-купольный храм с колокольней в честь апостола Иуды, брата Господня, двухэтажная 10-комнатная гостиница для паломников, избушка сторожа. На колокольню подняты пять колоколов общим весом в 20 пудов, устроен иконостас с иконами московского письма, закуплена вся необходимая утварь. Полуторатысячный крестный ход во главе со священством отправляется из Белощелья – дорога в Юдину пустынь с мостом через реку Попьюгу вполне позволяет проехать и тяжелым повозкам…

* * *

– Сейчас-то уже до самой пустыни не проехать, – говорит Аза Васильевна. – На гору заедут до первой рады, и дальше пешком. Ах, да что я говорю, вы же там только что были. В эту осень хотим ляги мостками накрыть. Если сделаем дорогу, больных и старух можно будет туда возить. А пока больные старухи наши ходят поближе, к Якову Горевшему.

– Постойте-постойте, это как раз к одному из трех братьев?

– К нему.

– Вы говорите, «поближе». Разве его могила где-то рядом?

– Конечно. Своротка к Якову возле самого села. Два километра от деревни.

Мы с Михаилом сидим, точно пораженные. А ведь могли запросто миновать это святое место, если б сегодня воспользовались подвернувшейся оказией и уехали в Ценогору… Одновременно оба мы встаем и решаем идти туда немедленно.

– Куда вы на ночь глядя… К Якову Горевшему у нас ходят только до обеда, – осаживает нас Аза Васильевна.

(Продолжение следует)

назад

вперед