Вася не спеша, но ровным бодрым шагом направлялся по своему делу. Лет ему было восемнадцать, лицо бледное, овальной правильной формы, волосы светлые, серые глаза смотрели внимательно и прямо.

Прошлой весной его должны были, по всем предположениям, забрать в армию. Но не забрали. У него на руках были мать, которая передвигалась только на инвалидной коляске, и десятилетняя сестра. По правде говоря, на эти обстоятельства военное начальство вначале не стало обращать внимания. Потому что в военкомате был недобор новобранцев, а начальство хотело успешно отчитаться о проделанной работе. Это были все люди солидные. Им надо было кормить и содержать свои семьи, детей. И от того, как успешно соберут они людей в армию, зависело благополучие их близких. Однако Вася решил побороться, проявил настойчивость и смекалку, доказал свои законные права и остался дома.

Теперь ему было немного совестно в глубине души, что он не пошел со всеми отбывать тяжелую и опасную долю, а получил какую-то привилегию.

Опять же надо было придумать, на что жить теперь им втроем.

Вася родился и прожил всю жизнь в городе, носящем имя святого апостола Петра. Перед началом третьего тысячелетия от Рождества Христова в этом большом северном городе, как и прежде, рождались, жили и умирали люди. Далеко не все из них верили в Спасителя, еще меньшее количество было всерьез озабочено спасением души. Построенный, чтобы Россия не была хуже Европы в глазах последней, город не принадлежал уже к сонной, созерцательной Руси, но и не стал вполне европейским, так как не унаследовал добропорядочный уют колыбели мировой цивилизации, несмотря на очевидную, воспетую многими поэтами красоту. Со времени построения города Россия дыбилась и время от времени даже уничтожала своих самодержцев, а когда покончила, наконец, с ними совсем, то стало еще хуже. Люди стали уничтожать друг друга. Потом они устали от крови, проклятий и нищеты, увидели, что вожделенное благоденствие так и не наступило, стали спорить о том, кто виноват, подумали и договорились, что напрасно они, по-видимому, завели между собой полное равенство. Такового, теперь уж ясно, быть не может, одна пустая мечта. Люди подумали, поспорили и решили, что должны быть все же богатые и бедные, слуги и господа, что так будет лучше, страна станет, наконец, процветающей. Только надо быстро разделиться и избавиться от постылого равенства. Люди вспомнили, что также напрасно отменили они Бога. Освященный веками порядок был куда как более надежен.

Все очень озаботились своим местом в новом обществе. Одни – тем, чтобы это место оказалось достойным их самооценки. Другие волновались уже о том, чтобы не быть сметенными толпой искателей счастья. Кто чем. Людям стало еще труднее понимать друг друга. Опять стали искать правых и виноватых, только с другим подходом к вопросу. Опять полилась кровь.

В этой битве каждого с каждым Васиной семье досталось незавидное место. Надо было думать, как им прожить теперь втроем, когда с матерью случилось это несчастье, когда отчим ушел от них и не приносил денег, а алименты от Васиного отца уже много лет как перестали поступать. Надо было найти работу. Вася верил в спасение души, но молодость брала свое. И не давала покоя любовь к близким.

Подходящая работа никак не встречалась. То есть объявлений о найме на работу было много вокруг: на заборах, на водосточных трубах, в газетах. Но в одних местах требовались «крепкие мужчины старше двадцати», в других – спрашивали опыт работы или документ об образовании, в третьих – заработок предлагали такой, что хватило бы на питание одного человека, и только, а работать надо было за такой прибыток тяжело, на износ. Встречались и такие работодатели, что просили сначала внести определенную сумму денег, обещая научить некоему успешному ведению бизнеса и что в считанные месяцы вложенная сумма вернется многократно. Таковых Вася сторонился.

Он верил, что рано или поздно все образуется. Но надо было очень сосредоточиться, чтобы не дать этой уверенности растаять, чтобы не дать ей просочиться сквозь дыры, пробиваемые судьбой ежедневно в душе его, не заслоненной крепким смирением.

Вася подошел к кованым ажурным воротам небольшого садика и по асфальтовой дорожке, полузасыпанной сейчас нарядной листвой, подошел к деревянным резным дверям. Это были двери большого старинного храма, который стоял недалеко от их дома и куда они часто ходили с сестрой и матерью, когда мать была еще здорова.

С тех пор как мать тяжело заболела, он почти не бывал в храме.

Сейчас он перекрестился благоговейно, поклонился святому образу над дверным проемом и вошел.

В храме было прохладно и сумрачно. Полумрак слегка рассеивался от свечного пламени. На солее псаломщик монотонно читал часы. Людей было в будни, как обычно, немного. У свечного прилавка не было никого. Свечница что-то считала на счетах.

Еще вчера после вечерни Вася осведомился, сколько стоит заказать молебен, и теперь уверенно подал записку и деньги. Женщина прочла, что написано, и на лице ее выразилось удивление.

– У вас тут три молебна, – женщина была в очках, в малиновом шерстяном берете и чем-то напоминала по виду школьную учительницу.

– Как же три, матушка, – приветливо и даже отчасти глуповато возразил Вася, – если прошение одно и человек один, то есть имя человека одно?

– Три святых, значит, три молебна.

Вася хотел поправить, что в записке Пресвятая Богородица и двое святых, но сдержался, чтобы не перечить старшим.

– Так вы отдайте батюшке, на его усмотрение, – простодушно ответил он и пошел в глубь храма, в полумрак, к исповедному аналою.

В деревне Колокольцы, где они жили обычно летом, батюшка Никифор всегда запросто брал записки и служил, как просили. Хоть одному святому, хоть трем.

– Мне будет выговор от священника, – растерянно пролепетала свечница ему вслед.

Какой выговор? За что? Недоумение осталось где-то позади. Сейчас надо было отринуть все мелочи и предать себя Тому, Кто является Источником и Владыкой всей жизни нашей. А в конце службы еще попросить и Матерь Его, и святых Его о заступничестве и об облегчении, насколько возможно, житейских тягот. Такую задачу поставил Вася себе на утренние часы, перед тем как идти на работу. Работой называл он свое пребывание на ближайшем рынке, где выпадали время от времени случайные заработки принести-подать и где был знакомый пожилой азербайджанец Юсиф Анарович, который был к нему добр и часто давал заработать немного.

Вася встал возле исповедного аналоя, где уже собирались люди, пять-шесть человек, не более. Внутреннее беспокойство от разговора со свечницей отошло.

Вася стал слушать слова молитв, готовясь к исповеди.

Как нелегко человеку смириться пред волей Божией. Вася вырос в этом городе. Здесь у него было много родственников и знакомых. До полосы несчастий, постигших их семью, дом был всегда полон гостей. Но одни сейчас бедствовали так же, другие умерли или уехали очень далеко. Третьи, хоть и были сами устроены, в ответ на просьбы о помощи долго объясняли собственные затруднения, говорили о долгах, в которых остались после ремонта квартиры или отправки детей на учебу за границу, они назидательно советовали трудиться и пробиваться самостоятельно, приводя примеры из собственной нелегкой юности. Некоторые делали вид, что не поняли просьбы. В одном сходились все советчики: Иринку необходимо отдать в интернат на государственное обеспечение. Говорили это все с каким-то даже, казалось, скрытым упреком. Так что даже становилось стыдно за свое нежелание отдавать сестру в учреждение. Такое нежелание казалось уже в иную минуту малодушием.

Из-за колонны осторожно появилась свечница в берете.

– Вы знаете, это какое-то искушение, – стала вполголоса торопливо объяснять она. – Я посоветовалась с коллегой – она так и сказала «с коллегой», – если у вас совсем нет денег, отдайте сами в руки батюшке эту записку вместе с этой одной десяткой.

– Ах, деньги, – с облегчением сказал Вася. – Вот оно что, наконец-то я догадался. А то все не пойму, что такое. Если надо доплатить, то пожалуйста.

И он без колебаний вынул остальные две десятки. Ему было жаль денег, мелькнуло беспокойство, что семья рискует остаться без хлеба на день, но вычеркивать имена святых из записки рука не поднималась. Да и чувствовал он: грех жалеть деньги, перед тем как собираешься просить о столь многом. С деньгами надо уметь расставаться без сожалений. Вася подумал, как, должно быть, трудно содержать в порядке такой большой храм, как дорого стоят ремонт, реставрация и электричество, какого сильного душевного напряжения стоит обеспечить бесперебойный порядок в отправлении служб и исполнительность работающих здесь людей. Потому-то и кажется иногда, что храм похож на предприятие.

Он решил опять думать о своих грехах. Скосил глаза в сторону. В боковой стене, чуть поодаль, наверху было высокое окно с резными рамами, сквозь которое проникало внутрь небольшое количество света. Было видно голубое небо и как по краю окна снаружи сосредоточенно ходил туда-сюда сизый голубь. Иринка очень боится интерната. Невозможно примириться с мыслью о том, чтобы отдать ее туда. Все бунтует внутри. Да что это, никак не думается о грехах... Нарушением постов, прекословием, непослушанием... Он вспомнил, как еще совсем недавно учился в школе. Был старательным, не по-мальчишески ответственным. С уроками сидел до полуночи и все равно не успевал все. Однажды вздумалось ему посчитать, сколько времени понадобится, если быстро, но добросовестно выполнить все заданное учителями. Оказалось, впору закончить к утру. Это открытие сокрушило его веру в порядок, а также в то, что взрослые всегда твердо знают, что делают... Прекословием, непослушанием – что еще? – а вот, мшелоимством... Это слово, прочитанное в брошюре по подготовке к исповеди, долго не давалось ему. Наконец он где-то прочел объяснение и долго не мог применить данный грех к себе, пока не причислил к нему свою любовь к собиранию разных гаечек, железок и шпунтиков. Хотя они иногда и очень пригождались в хозяйстве... Работа нужна не просто с деньгами, но чтобы еще оставалось время на уход за матерью, на стирку. Иринка отлично научилась готовить. Ну, не готовить – варить макароны, к примеру, умеет. Ох, опять отвлекаюсь, грешник окаянный... Рассеянностью, нетерпением... Все советуют отдать ее в интернат. Доброжелатели. Вроде уже не положено в такой нищете иметь привязанность друг к другу и вообще какие-то чувства. Чувства, дескать, ныне роскошь. Не имеешь, чем заплатить, не имей и чувств.

Еще с тех времен, как Вася ходил в воскресную школу при храме, у него была большая вера в общую со священником молитву. Он верил, что молитва священнослужителя наиболее доходчива до Бога. Как и благословение иерея, так и совместная с ним молитва – это дары мирянам через Таинство священства. Таинство совершается над одним человеком, но свет от него достигает многих.

Так говорилось в катехизисе, так показывал и небольшой Васин духовный опыт. Он часто задумывался: почему так? зачем так устроено? Ведь бывают такие благочестивые миряне, что всем пример, и наоборот – священники, к которым нужно снисходить, закрывая глаза на их слабости. Однажды он отважился спросить об этом законоучителя. Уроки вел Виталий Сергеевич, студент пединститута, будущий учитель физики, который закончил катихизаторские курсы и получил благословение работать при храме с детьми. Он был не намного старше Васи и, услышав вопрос, улыбнулся с пониманием, потом ненадолго задумался, подбирая слова, и наконец ответил:

– Я тоже часто об этом думал. Ну что ж, – Виталий Сергеевич перекрестился, – не дерзаю богословствовать, но предполагаю в простоте – это для того, чтобы овцы не разбрелись.

Он еще ненадолго задумался, потом поправил очки и погладил редкую кудрявую русую бородку:

– Любовь человеческая оскудеет во многих, но Церковь простоит до скончания века, и врата адовы не одолеют ее.

Где-то сейчас Виталий Сергеевич? Говорят, женился и работает в коммерции.

Все продумано в Божьем замысле выше естественного разума. Верю в Твою благость. Прости, Отче, что приступаю к покаянию с холодным сердцем, не болезнующим о грехах своих, без слез.

Подошла Васина очередь исповедоваться. Он стал по бумажке читать все свои грехи, как он их выписал из печатного руководства по исповеди, все, что нашел в себе за последнее время.

– Ну, вы покаялись во всем этом? – усталым голосом прервал его незнакомый пожилой священник. И, получив утвердительный ответ, накрыл его епитрахилью.

«Исповедят небеса чудеса Твоя, Господи, ибо истину Твою в Церкви святых», – пел хор.

Храм был построен два века назад во времена моды на роскошь. Поэтому внутри он весь сверкал позолотой, пухлые ангелочки в скульптурных группах напоминали античных купидонов. Лица святых были румяны. Жесты томны. И только на самом верху под куполом, над всем блеском и великолепием вознесен был скромный медальон в овальной раме. Внутри на полотне был написан непроглядный мрак ночи, деревянный крест, иссиня-бледное Тело в неестественной и мучительной позе, с сочащейся из ран темной Кровью, раскинув руки и запрокинув голову, в мольбе.

И те из молящихся, кто поднимал взор кверху, чей взгляд, скользя по рядам икон, достигал верхнего края, видели этот Образ последним. Как последней бывает точка в предложении. Или аминь в молитве. Или приговор в суде. Или надежда, мелькнувшая в море безнадежия.

После службы Вася стал дожидаться молебна у аналоя, покрытого золотой парчовой тканью, в центре храма. Вышел священник, отец Павел. Молодой, высокий, гладко выбритый и коротко остриженный. Этот батюшка был хорошо образован и слыл большим эрудитом. Он знал творчество Достоевского и любил цитировать великого писателя в своих проповедях. Голос у него был красивый, манера говорить убедительная. Батюшка был деловит и умело распоряжался. Несмотря на молодость, он уже занимал видное место в храме – пост ключаря.

Тут Вася заметил, что его записки на аналое нет. Кинулся к свечнице.

– Все отнесли, – заверила та. – Успокойтесь, все будет в порядке.

Пресвятая Богородице, спаси нас! Отошел заздравный молебен.

– Батюшка, моей записки не было, – сказал Вася.

– Я все прочел, – ответил отец Павел в своей обычной манере, не терпящей возражений.

– У меня была не обычная заздравная, а другая.

– Не может быть, – опять отрезал батюшка, но стал везде шарить и наконец нашел потерянную записку, заложенную в требник отдельно от других.

– Да, действительно, – сказал он негромко и вдруг, резко повысив голос, спросил: – Это еще что такое? Что вы тут пишете?

– Что такое? – пролепетал Вася.

– О даровании заработка, ничего себе, – он взглянул на Васю с грозной укоризной, и сердце у Васи словно упало на дно глубокого колодца. – Может, у вас крест такой – жить без заработка?

Последние два слова он намеренно подчеркнул голосом и осмотрел Васю с ног до головы.

Вася почувствовал, как над колодцем захлопнулась крышка.

– Может, и крест, – тихо сказал он, – но ведь молиться можно?

– Что-о? – переспросил священник опять повышенным тоном.

– Ну, об устройстве дел, об избавлении от бедствий, – с бессильной настойчивостью продолжал Вася.

– Согласен, – сказал иерей примирительно. – Буду служить, но позже.

Он стал собирать книги с аналоя.

– А когда?

– Вы можете подождать священника? – опять повышенным тоном, внушающим трепет и чувство вины, спросил отец Павел.

Вася принялся ждать.

У него появилась мысль, что можно было бы и уйти. Он все сделал, что от него зависело, и Господь примет намерение. Но что-то удерживало его.

Он решил ждать и чтобы ожидание не было бесполезной тратой времени, стал думать о своих грехах. Потому что так положено, и везде написано, что надо думать о своих грехах. Постепенно и незаметно для Васи точка внутреннего зрения у него изменилась. Он увидел самого себя как бы со стороны.

Он увидел свое смирение. И какое это было смирение! Так, вероятно, стояли святые праведники у ворот избранной ими для спасения обители, опустив голову, не смея войти, каясь и прося прошения у каждого встречного...

Эта, нарисованная услужливой рукой в воображении, картина вроде бы усыпляла боль растравленного самолюбия. Однако сама по себе приятность этого чувства была какой-то липкой, фальшивой. Потом Вася почувствовал шум в ушах, сильное сердцебиение и все признаки приближающегося обморока.

Пришлось сесть. На сундук у стены напротив амвона, где обычно во время службы рассаживались старухи.

Иринка уже умеет готовить макароны. Мама вяжет. Можно продавать носки и варежки. Выстоим как-нибудь, прорвемся. Господь не оставит. Самое главное – найти работу. А время идет! Пора уже на рынок. Там знакомый торговец Толик просил подменить его ненадолго у прилавка с запчастями и радиодеталями. Да и Юсиф Анарович сегодня там торгует тоже. Но надо ждать. Надо непременно дождаться.

Та же рука, услужливо рисующая картины, предложила незаметно другую. Пойти у всех попросить прошения: у свечницы, у батюшки, у всех остальных. И смиренно пойти восвояси. Это будет очень по-православному! Совсем как написано в книгах. Однако Вася уже пытался в своей не очень долгой жизни изображать смирение, и он знал, что легко можно изобразить смирение и прошение внешним действием, но очень трудно – без помощи Божией невозможно – стяжать в себе прочный мир и способность к прошению. Между тем внутри уже зародилась и начала быстро разрастаться обида. Он боялся, что если уйдет, то уже больше не вернется сюда. Может, и вообще в церковь перестанет ходить. К тому же денег на другой молебен уже не было, и его надежда обрести заработок остается неподкрепленной. А что, если это Сам Господь не принимает его молитв? Холодный, проникающий во все уголки страх сковал Васю. Он почувствовал, что его душевные силы на исходе. Нет, это никуда не годится! Он стал читать про себя «Взбранной Воеводе...», прося помощи у Заступницы рода христианского. Как учила его мать.

Отец Павел вышел из алтаря к молодой женщине, одетой в узенькое пятнистое пальто, как бы сделанное из крокодиловой кожи, и в таких же крокодиловых сапогах на высоких каблуках. Золотистые блестящие волосы девушки свободно рассыпались по плечам. Она принесла золотой крестик на цепочке, освятить. Сначала батюшка и она долго разговаривали и улыбались, как добрые знакомые. Даже смеялись. Потом священник вернулся из алтаря с освященным крестиком на металлической тарелочке. Посмотрел сквозь Васю и ушел.

Опять потянулось ожидание. Вася встал и подошел к свечнице.

– Я вас очень прошу, я себя плохо чувствую, возьмите, пожалуйста, у батюшки записку, верните мне деньги, я закажу молебен потом, в другом месте.

– Он взял записку в алтарь? – испуганно переспросила свечница. – Я не могу туда идти. Но его уже предупредили, что люди ждут. Накопится народу побольше, чтобы разом для всех отслужить, время лишнее не тратить, он и отслужит. Обязательно отслужит, не волнуйтесь. У нас во всем порядок. – Свечница посмотрела на Васю сочувственно.

Мама не переживет, если Иринку придется все-таки отдать в интернат. Она может сникнуть и не поправится тогда уже никогда. Он должен напрячь все силы, бороться, даже если придется оскалить зубы до волчьего оскала...

Это плохо, если до волчьего. Нельзя человеку становиться волком.

Вася подошел к баку со святой водой. Но под краном было сухо, и стакана нигде рядом не было. Головокружение не проходило. В последнее время с ним все чаще происходили приступы головокружения. Возможно, он недостаточно много ест.

Вася чувствовал, что, если уйдет отсюда, ему не пережить будет обиду, и он уже боялся сам себя. Он знал, что сейчас самое главное – устоять самому, внутри себя не измениться. Стать каменным для обиды и осуждения, не пустить их внутрь! Господи, помоги! Это потом уж – стяжать любовь ко всем. А сейчас – не сломаться, залатать дыры, прекратить сквозняк и не впустить внутрь холод.

Приближалось время поздней литургии. Заздравных записок на аналое и людей вокруг него было уже порядочное количество. Наконец вышел и отец Павел. Звучным голосом он начал молебен.

До последней минуты Вася боялся, что опять не услышит ожидаемого. Но вот прозвучала молитва Матери Божией, Заступнице усердной рода христианского, через многие дивные Свои образа изливающей милости скорбящим, изводящей из нищеты, бедствий и сомнений. Потом молитва Николаю Угоднику, тайному раздаятелю милостыни. Мученику Трифону – победителю бесов, покровителю безработных.

Прошли головокружение и слабость. В душе воцарился радостный и тихий мир. Все казались милыми и хорошими – прихожане, молящиеся рядом, свечница в малиновом берете, батюшка. Это была победа.

И это было второе рождение. С этого момента и на всю дальнейшую жизнь Вася почувствовал себя необыкновенно свободным.

Когда Вася выходил из храма, отец Павел внимательно посмотрел вслед этому парню в легкой поношенной курточке. Что-то настораживало в нем, что-то неуловимо непривычное в поведении, с чем одновременно трудно было не согласиться. Отец Павел посмотрел вслед, и неожиданно теплое чувство к этому странному молодому прихожанину шевельнулось в нем.