ГЛУБИНКА
МУЖИЦКАЯ ВЕРА
Заметки из самого дальнего села таежной Удоры
«От Коптюги до Лоптюги»
Деревня ныне разделилась на два мира – пьяниц и, не побоюсь этого слова, подвижников.
Мы сидим в гостях у Екимова, главы Чупровского поселения. Человек энергичный, волевой, Степан Федорович делится двумя главными бедами: отсутствием нормальной дороги (два месяца в году оторваны от большой земли) и... людей. Всего в его поселении осталось 450 человек, из них 70 процентов – пенсионеры, мужики – пьют.
– В нашем совхозе таких, на кого можно положиться, всего пятеро, – говорит Екимов и начинает загибать пальцы, называя имена. Не хотелось бы ему верить, да накануне сами своими глазами видели... Рассказываем Степану Федоровичу, с какими приключениями добирались до его села.
Чупровское поселение находится на самом краю Республики Коми, на реке Вашка. За деревенькой Коптюга начинается уже тайга, принадлежащая Архангельской области. Вот оттуда, со стороны архангельского поселка Кеба, мы и пробирались в Коми. Коптюжское отделение совхоза приятно удивило: обработанные поля, МТС со старой, но еще «живой» техникой, действующий клуб – филиал Чупровского дома культуры. Прямо фантастика, если сравнить с архангельскими деревнями ниже по Вашке. Был поздний вечер, и в высоких северных домах светилось только одно окошко. Стучимся туда – нет ответа. Наконец решаемся войти в чужую керку, поднимаемся по крутой лестнице веранды... На плитке стоит чайник, кипит вовсю, аж крышка прыгает, а рядом мертвецким сном спит хозяин дома, мужик лет сорока. Будим. Он поднимает голову и произносит: «Я алкоголик, пропащий человек, не трогай меня!»
– А-а, понятно, кто это, – смеется глава поселения, – знаю его.
– А потом, когда он услышал, что нам нужно по телефону позвонить, моментально протрезвел и развил такую бурную деятельность! – продолжаем рассказ. – Повел нас по домам, где телефон есть, стучал кулаком в ворота, что-то крича по-коми. Мы готовы были сквозь землю провалиться, кое-как упросили его не будить людей.
– Ну, этого не отнимешь, – кивает Степан Федорович, – по всей коми Вашке, от Коптюги до Лоптюги, чупровский куст самый гостеприимный. Я много лет шофером работал, почти всех в лицо знаю и, не в обиду важгортским и пучкомским будет сказано, нигде таких добрых людей не встречал. У нас, хоть ты знаком не знаком, обязательно пригласят в дом поговорить, поставят на стол угощенье. Ну а помочь – как без этого?
– Так и было, – соглашаемся. – Наутро зашли в первый же попавшийся дом, попросили довезти на лодке до Чупрово. Мужик – на вид вроде справный хозяин, не пьяница – сразу согласился, пошел к соседям за мотором, свой был сломан. Садимся в лодку, он и говорит: «Ну, может, сразу по первой?» Мы сначала не поняли, потом говорим, что водки с собой нет. «То есть как? – изумляется мужик. – А чего ж вы плыть собрались?» – «Так мы тебе деньгами заплатим». – «Не-е, знал бы, не согласился». Но мотор уже тарахтит, поехали...
– В том-то и беда: без «горючего» теперь никто не «заводится». Я вот тоже собирал бригаду мостик отремонтировать, чтобы весной можно было в Пучкому ездить. За деньги никто не соглашается.
– Как же ваш совхоз действует? – удивляемся.
– Так я и говорю, что все у нас на пятерых трезвых мужиках держится.
Лесные люди
Сидим на кухне, Екимов с дороги угощает нас чаем. Говорим на больную тему: почему народ горькую пьет. Получается, мужикам-то деваться некуда. Работы нет, девчонки уезжают, и мужики остаются бобылями. Что делать без жены, как не пить?
– А сами они почему в город не сбегают? Патриоты своей деревни?
– Может, что-то такое и есть, – размышляет Степан Федорович. – С детства помню, как дрались с соседними деревнями – вверх с пучкомскими или вниз с архангельскими из Кебы. Что коми, что русские – раз не из нашей деревни, получай. Дрались, конечно, по правилам: с колом на невооруженного не нападать, лежачего не бить. Но вряд ли это можно назвать патриотизмом. Думаю, мужиков держит другое: лес, река. В отличие от женщин, мы ведь с детства обретаемся там. Милиции у нас никогда не было, и я пацаненком в открытую на охоту ходил: шагаю по селу, огромное ружье за спиной над головой торчит. В лесу себя человеком чувствовал… Была у людей охотничья честь. Иногда даже дуэли случались.
– То есть как?
– А вот у нас есть Юрий, он еще здравствует. С рождения был обезножен, но на охоту «ходил» – как у нас без этого? На одном шесту в лодке поднимался в истоки самых быстрых речек. А зимой привяжет себя к лыжам – и в лес, толкаясь палками. Однажды отправился по путикам с односельчанином. Устроили в лесу привал, и тут является медведь-шатун. Односельчанин вскочил на лыжи и удрапал, а Юрию деваться некуда – без ног он, и до ружья не дотянуться. Спрятался за елку. Тут медведь лапы расставил и давай вместе с деревом его хватать. Юрий ползет в сторону, и косолапый туда же – так они крутились вокруг ствола, пока медведь не уцепил его. Ниже спины огрел лапой несколько раз и в снег закопал – думал: все, труп. Оставил, чтобы «мясо» подтухло, и ушел. А мужик очухался, к лыжам приладился и во всю прыть домой. Потом с тем односельчанином стрелялся...
– Что, секундантов посылал?
– Не знаю, как там получилось. В лесу из-за деревьев перестрелка была. Когда дробь закончилась, один закричал другому: «Ну что, я пулю заряжаю?» Тот в ответ: «Нет, пулями не будем». А через неделю снова на одной дорожке столкнулись – и опять стрельба. Но обошлось, живы остались.
Много чего Екимов рассказал нам о здешнем житье-бытье. Но так и повис вопрос: отчего мужики пьют? Вроде бы в совхозе какая-то работа, хоть и не денежная, но имеется. Есть лес, рыбалка, личное хозяйство. Может, просто смысл жизни утрачен?
– Как известно, ваш край староверческий, – закидываю вопрос. – До революции здесь не то что водку, даже чай мало кто пил. Когда мужики собирались, то не только хозяйственные дела обсуждали, но и вопросы веры. Куда ж все подевалось?
– А давайте я вас с Давыдовым познакомлю, – отвечает глава поселения. – Он из известного на Вашке старообрядческого рода, у нас тут церковь восстанавливал.
Положение начал
– Эх, жить бы нам да поживать, – говорит по пути глава администрации. – Я тут в архивы заглядывал, интересовался: 75-й год был самым удачным для нашего совхоза – огромные надои, жизнь кипела. Еще в 80-е в Чупрово наблюдался строительный бум – все эти дома подняли. Молодежи сколько, трактористы, специалисты, семьи заводили, строились. А потом как крякнуло с перестройкой... Вот это поле специально отдавали под строительство, планы еще имелись. Даже и подумать не могли, что все вдруг обломится.
– А в церкви вашей в ту пору что было?
– Клуб, потом склад. В детстве мы с пацанами там чом (охотничье становище) устраивали, в войну играли, в партизан. Помню, с корефаном штуки четыре доски из обшивки отодрали – кое-как, крепко было приделано. Что с пацанов возьмешь? Сейчас-то все заново обшито, чем мог, помог общине – стройматериалами, деньгами, администрация района тоже посодействовала… Ну, вот и пришли.
|
Стоим у забора, за которым кто-то грядку окучивает.
– Эй, Василий Иванович! – кричит Екимов. Вздыхает: «Глуховат стал старик». И снова: «Василе-ей», добавляя что-то по коми. Давыдов поднял голову. Жилистый, крепкий, и не скажешь, что старик. В разговоре слышится слово «корреспондент», мужик вытирает руки и куда-то уходит. Ждем у полукруглого крыльца его дома. «Крепкая изба, – одобрительно окидывает взглядом глава поселения. – Шестеро братьев ее поднимали». Интересно, что построились Давыдовы бок о бок с церковью, в нескольких шагах.
– Креститься-то умеете? – появляется Василий Иванович с ключом. – А то в храм не допущу.
Крестимся с главой администрации и входим. Внутри все аккуратно, половички на полу, и пахнет как-то свежо.
– Здесь под каждым углом храма здоровущие камни положены, – говорит Давыдов. – Поэтому он в землю не врастает и не гниет. Но все равно большая в нем разруха имелась. Я вот потом покажу фотоальбом, как она прежде выглядела – пропечатайте в «Эском»-«Вере». Первый-то храм у нас в селе носил имя святителя Стефана Пермского – большой был, зимний. Сгорел. А этот – во имя Нерукотворенного Спаса, 118 лет ему.
– А чья была инициатива восстанавливать – ваша?
– Его, его, – подтверждает Екимов.
|
– Да как же, – отнекивается старик, будто в этом есть что-то «немужское». – Просто собрались бабки, решили восстановить, а коль никто не берется, думаю, возьмусь я, может, что выйдет. Раньше-то поп Владимир приезжал – как глянул на развалюху, испугался: и не думайте. А потом поп Егор приехал из усогорского храма, сказал: пробуйте. Сельсовет трактор выделил, собрал я народ, лес привезли, сразу брус напилили – быстро дело пошло. Стену вот здесь подняли. Сам на глазок примерял, чертежей-то никаких не осталось. Мужики, которых мы наняли за 40 рублей в день, промеж собой посовещались и решили один день бесплатно поработать – для Бога. В 2001 году первую Пасху в храме встретили. А полным чином только в прошлом году освятили, епископ Питирим приезжал. В нашу-то даль непросто добраться.
– Так вы теперь староста прихода?
– Нет, старостой моя жена, Нина Михайловна. Я как ремонт-то соделал, говорю: все, пусть другие продолжают. Тогда отец Егор мне: «Ты же строил, почто бросаешь? Помоги женщинам на первых порах». Ну, помогаю.
– Василий Иванович, ты про своего отца расскажи, как он началы полагал, – подсказывает Екимов.
– У меня отец много молился, умерших провожал, – продолжает Давыдов. – А на общих молебнах молился так: началы положит – и дает бабкам продолжать. Так что главным в этом деле считался не он, а моя мать – она и детей крестила, и поминки творила. А когда она умерла, то наставничество передалось моей сестре Анне Ивановне. А от нее – уже моей жене.
Крывшöй
В храм зашла пожилая женщина, наложила двуперстное знамение, отвесила низкий поклон в сторону алтаря. Спрашиваю у Нины Михайловны, сколько сельчан на службы ходит.
– На Пасху человек 50, на другие праздники 25-30, и на обычные молебны не меньше десяти человек бывает.
На аналое лежит огромная книга в задубевшем кожаном переплете, похоже, рукописная, старообрядческая.
– В ней службы на каждый день, каких святых поминать, – поясняет Нина Михайловна. – Эта книга мне от матери досталась, она в Верхозерье была наставницей. А вот здесь тоже наши Поморские книги. Одна женщина у нас умерла, и у нее остался 40-летний безработный сын. Председатель сельсовета посоветовал: заберите из дома книги, рукописные же, продаст он. И мы сюда привезли. Сейчас одну книгу взяла Эльвира Михайловна, дома читает – я ее собираю вместо себя, за старосту. Умру-то, кто службы вести станет? Она еще молодая, 55 лет. А мне 68.
|
– А сами вы когда научились по книгам петь? Они же не просто по-церковнославянски, а полууставом написаны.
– Нас мама учила молитвам с трех лет. Да и слышали, как поют, – к нам же в дом со всей деревни приходили на молебны, а также из Муфтюги. Наш дом отмечен был – прямо под окнами стоял Обетный крест, такой резной, красивый. Раньше келья скрытников была.
– А ваша девичья фамилия-то какая?
– Коровина.
– Иконописица знаменитая, Ольга Коровина, не из вашего рода?
– Из нашего. Елесь котыр (Елисеев род) мы были.
Удивительная встреча! О Степаниде (в скрытничестве – Ольга) Петровне Коровиной, арестованной в Пасху 1936 года и погибшей в човской тюрьме (ее имя числилось среди расстрелянных), мы писали в 1996 году (Красный крест на зеленом поле, №218) и в пасхальном номере 2003 года (Райские сады крестьянки Коровиной, № 437). А два года назад выпустили красочный календарь с иллюстрациями Коровиной к книге «Цветник духовный».
– Этот календарь у нас есть, – говорит Нина Михайловна, – мы с мужем выписываем «Веру». Только вы не написали о других Коровиных, арестованных тогда. У нас ведь, в Верхозерье, имелось подполье в доме, где молились крывшöй (скрытники), и власти зараз похватали многих наших родственников. Среди них была тетя Екатерина, сестра моего отца. Она также погибла в Чове, под Сыктывкаром. Там где-то похоронена в братской могиле.
– Расстреляли?
– Нет, по-другому получилось. Одну нашу односельчанку освободили из човской тюрьмы, она вернулась и рассказала, что Екатерина голодовку объявила. Монастырские-то у нас, кто с миром простился, только из моленной посуды кушают, таков обычай. И она отказалась от тюремных тарелок... Говорят, от голода умерла, а может, забили охранники. А еще там же сидел за веру брат моего отца Платон Коровин – в скрытничестве Иоасаф. Ох, хотелось бы узнать, что с ним сталось. Он тоже из тюрьмы не вернулся... А ведь и мама моя тоже была крывшöй, паспорт богоборческой власти не принимала, молилась в подполье.
– У скрытников же вроде обет безбрачия...
– Я вот тоже спрашивала: «Мама, ты ж монашкой была, как ты замуж могла выйти?» Она и рассказала. Когда начались аресты и всех хватали, родственники сосватали ее за вдовца: мол, не гибнуть же молодице. Не знаю, может, так ее спрятать хотели. Но дедушка Авраам рассердился, сказал: ну, раз в мир вернулась, так теперь рожай без устали. И вот она рожала. Первый появился в 25-м году. Потом – Вася в 26-м, Ваня в 27-м, Сашка в 28-м, Андрей... Восьмерых родила. Мне было два с половиной года, когда отец умер, а так бы мама еще родила, по слову дедушки Авраама. И все же она, хоть в мир и вернулась, молилась, как монашка – долго, по-настоящему.
– Получается, все ваши родственники стали скрытниками?
– Нет, не все. Семьи большие были, и только часть в странники подавалась. Мама-то как скрытницей стала: в девичестве ослепла, а здесь, в Чупрово, был звонарь дед Егор, наш родственник. Он через звон водой мыл. И мама так излечилась – чудом Божьим. И решила себя Богу посвятить. Потом она до самой смерти, до 79 лет, очки не носила. Перед смертью сказала молитвеннице Матрене, что она всегда первее отца-матери дядю Егора поминала, и попросила не забывать о нем молиться. И мне велела. Так я здесь, в храме, его постоянно за упокой поминаю.
– А как он через звон лечил?
|
– В колокол звонил на этой колокольне и, видно, воду переливал, освящал так, а потом этой водой больных мыл. Одна бабушка с нами молилась, тоже говорила: дед Егор ей колокольной водой руку вылечил. Конечно, он и молился при этом. У нас-то и при советской власти старый колокол висел, чтобы во время пожара звонить. Так эта бабка говорила мне: когда дождь, ты подставь миску под колокол, с него вода стечет – и будет тебе колокольная вода. Он ведь намоленный. Но прибавляла: самой тоже надо много молиться, у Бога просить.
– Когда ваши последние наставницы старообрядческие скончались?
– В 95-м в один год умерла моя золовка, у которой я училась, и еще одна старушка-молитвеница, тоже грамотной была.
– Вы по-старому, двуперстием креститесь. Как отец Игорь-то на это смотрит?
– А говорит, что сейчас одинаково, все двуперстием могут креститься. Эльвира Михайловна, правда, три пальца слагает. У нее зять где-то в городской церкви служит.
Две веры
Поднимаемся на колокольню, где когда-то дед Егор звонил. На старом колоколе отлита надпись: 1888 год. А рядом висит газовый баллон.
– Баллон – это у нас пожарный, – поясняет Василий Иванович, поднимает молот с пола и ударяет по нему. Глубокий гул уходит в небо.
– Не подумают в селе, что пожар начался? – пугаюсь я.
– Для пожара у нас другой сигнал, набатный.
Любуемся видом сверху. Прямо под стенами храма – крыши амбаров. Давыдов по-коми говорит что-то главе администрации про амбары: мол, нехорошо, на церковном погосте стоят. Мне поясняет: «Епископ Питирим приезжал, тоже замечание сделал».
– Да частные это амбары, – оправдывается Степан Федорович, – хозяева ни в какую не желают убирать. Мне ведь тоже не по себе. В этой церкви, между прочим, и мою бабку отпевали, из Муфтюги привозили.
Глава администрации признается в давнем грехе: когда колодец тут делали, то взрослые из земли вырыли чьи-то останки, а они, пацаны, с костями баловались. Это были скелеты мужчины и девицы с толстой рыжей косой.
Скоро исполнится 400 лет первому письменному упоминанию о Чупровском поселении, и, знать, погост уже тогда был. Сейчас о нем напоминает лишь большой памятный крест, поставленный Василием Ивановичем Давыдовым.
Сразу за амбарами белеет шифером крыша пекарни.
– По Вашке нигде хлеба не пекут, кроме нас, – не без гордости сообщает глава администрации. – В Важгорте пытаются пекарню восстановить, не знаю, получится ли. Вот ведь до чего докатились: из Благоево хлеб в деревни возят, да и то раз от разу. Глава поедет в район по делам и обратно с собой буханок сто везет – налетай, народ.
Сверху Чупрово смотрится весело. Вроде бы все в нем имеется: и хлеб материальный, и хлеб духовный – пекарня с храмом рядышком стоят. Но вымирает село...
– А вы умеете лодки делать? – спрашиваю Давыдова, узрев на его хозяйственном дворе остов длинного рыбачьего челна.
– По Вашке много моих щук бегает, – отвечает старик. – И сейчас топор еще могу держать. Хорошо, смена есть – двое парней в Чупрово тоже взялись за это. Никто вроде их не учил, а нормально сшили, я смотрел... Ну, пойдемте вниз, я вам фотографию для газеты дам.
...В горнице у Давыдовых по стенам множество икон, не меньше, чем в храме. Василий Иванович подает снимок и крепко, по-мужски жмет руку:
– Приезжай к нам на Пасху.
– Хорошо бы, – отвечаю, – да у вас весной дорога непроезжая.
Становится грустно: вряд ли когда еще попаду сюда, в таежное село, на самый краешек Коми. С Давыдовым так толком и не поговорил, хотя он много бы чего рассказал. Но приходится спешить – нас ждет сельсоветовская «буханка», единственный на этот день транспорт.
Дай Бог вам здоровья, Василий Иванович, поживите еще – как село-то без вас останется?
* * *
По пути к сельсовету глава делится думами о будущем, называя себя «пессимистическим оптимистом»:
– Будет еще хуже, чем сейчас. Но все равно Чупровское поселение с карты не исчезнет, не все уедут. Что-то ведь потихоньку делается, вот даже для Муфтюги молодую фельдшерицу нашли. С учителями вроде тоже проблем нет. Было бы кого лечить и учить. Школа рассчитана на 150 учеников, сейчас в ней 52, а в первый класс в этом году только одна девочка пришла. Не рожают. Вот по новому закону 250 тысяч рублей за второго ребенка дают. Эх, гладко на бумаге, да забыли про овраги. Ты хоть миллион посули – рожать-то некому. И этот закон о самоуправлении. Чем управлять-то? Дотации нам пока оставили: на год выходит по 151 рублю на человека. На целый год!
Идем по центральной улице, на частном магазине красуется вывеска... «Вера». Вот она – новая вера.
– А что, у вас в «Вере» водкой торгуют?
– У нас водкой теперь нигде не торгуют, только суррогатом. Про новый закон слышали? В десять раз подняли планку для уставного капитала, чтобы водку продавать. Вот наши мелкие частники и перешли на «Трояр», народ травят. Сто раз их собирал, убеждал. Что с ними делать, не убивать же? Я мог бы кой-кого за руку схватить, но глава не имеет права даже протокол составить, засвидетельствовать нарушение. А участкового из Важгорта звать – у него служебной машины нет, на отцовской по вызову ездит. По нашей-то дороге кто станет личную машину гробить...
Послушать Степана Федоровича, получается, какой закон ни возьми – все против села. Может, так и есть. Но сейчас дошло до того, что никакие законы – ни плохие, ни хорошие – не могут ничего изменить. Народ окончательно надломлен. И выживут лишь те, кого еще поддерживает вера. Настоящая вера – наших дедов и прадедов.
М.СИЗОВ
Фото И.Иванова и из альбома В.И.Давыдова
 | назад |
| вперед |  |
