ВЕРТОГРАД

СВЕТЛАЯ НОЧЬ ВОСКРЕСЕНИЯ

Константин Победоносцев

Константин Петрович Победоносцев – одна из самых пререкаемых фигур в русской истории. Четверть века, с 1880 по 1905 год, он, внук священника, был обер-прокурором Святейшего Синода – главным в России по делам вероисповедания. До сих пор, даже в год его 100-летнего юбилея, деятельность Победоносцева вызывает разные оценки. Его стремление «подморозить Россию», его чиновничье отношение к Церкви отталкивает некоторых верующих, зато другие, которые называют себя «державниками», ублажают Победоносцева за мудрое наставничество наших государей, прежде всего Александра III, и твердое стояние за интересы и благо России, за борьбу с революционерами. Нам же Константин Петрович близок прежде всего как глубоко религиозный писатель, сохранивший живую веру от детских лет и сумевший передать это чувство в замечательной книге «Праздники Господни». Это истинный шедевр одного из лучших русских стилистов. И особенно трепетно детское ощущение праздника передано в «поэмах в прозе», посвященных Вербному Воскресенью и Святой Пасхе.

Прах Константина Петровича и его супруги Екатерины Александровны покоится за алтарем Введенской церкви Свято-Владимирской церковно-приходской школы Петербурга. Рядом Новодевичьим монастырем, клирики которого ежегодно совершают панихиды на могиле Победоносцева в день памяти, 23 марта, и 3 июня – в день равноапостольных Константина и Елены.

Символично, что место погребения указывает на то начинание, которое обер-прокурор Синода считал главным в своей жизни, – просвещение народа на основах христианского вероучения, просвещение, неразрывно связанное с Церковью.

Людмила Ильюнина

Пришел великий вечер. Огни пога-шены. В доме настала тишина. Все улеглись на покой в ожидании торжества. Шум на улицах умолк: и там все чего-то ждет, к чему-то готовится. Только в моей комнате светится еще огонь, из тишины, которая окружает меня, слышатся голоса таинственной ночи, голоса далекого и близкого прошедшего.

Как много говорят они мне – нет, не просто говорят, а шепчут, лаская чувство и будя одно за другим воспоминания детства и юности. Вся жизнь моя прошла в этом тихом приюте. Здесь висела колыбель моя, здесь потом, между кроватями братьев и сестер, стояла моя детская кроватка. Здесь у окна сидела и приговаривала меня ко сну старая няня. Никогда уговоры ее не были так усердны и убедительны, как в этот вечер, под праздник Светлого Воскресения, и никогда детское упрямство не было так настойчиво. Как можно заснуть вечером, когда целый день был одною веселою песнею о той радости, какая будет завтра, когда с самого утра начинался ряд тех необыкновенных явлений, которые всегда совершаются в доме перед большим праздником и всего более привлекают и занимают детское воображение? Вчера еще кончилось целых два дня продолжавшееся мытье, чищение и убирание; сегодня с утра целый дом смотрит заново, свеж, выметен и украшен: новым духом веет от него, духом радостного ожидания.

А сегодня начались новые работы; сего дня, как только пришли от обедни, все занялись малыми делами: готовят платья, красят яйца; дети перебирают свои игрушки и, подражая большим, чистят и моют маленькое свое хозяйство. Сколько новых толков поднялось в этом маленьком мире, сколько суеты и забот о том, что для взрослого давно потеряло всякую цену, а для ребенка составляет важное дело, великое событие! Завтра «Христос Воскрес»! Завтра праздник! И никогда не понять взрослому, сколько прелести для ребенка в одном этом слове: праздник! Старшие дети знают, что они пойдут к заутрене вместе с большими, и вместе с большими улеглись они спозаранку в ожидании ночи. Старшие дети хотят спать и не могут – маленькие дети могут и не хотят. И как им спать, когда отовсюду из кроватей слышится шепот, слышатся отрывистые переговоры о том, что завтра будет, что было сегодня? Как им спать, когда из каждого угла, при свете лампады, глядит таинственный образ праздника?

Но усталость берет свое. Не удалось уговорить мать, чтобы взяла с собою в церковь, уговариваешь няню: няня, милая! Разбуди меня, когда пойдут вокруг церкви! – И няня обещает, она обещала бы все на свете, лишь бы угомонился ребенок. Но из других кроваток старшие счастливцы отвечают смехом на обещания няни – и опять поднимается неугомонный ребенок, и опять уговаривает няню, и опять заставляет ее в десятый раз обещать, что сделает, не забудет. Старая няня, кажется, в самом деле не забудет: она так сердится на старших шалунов, что смущает ребенка и не дает заснуть ему. И дремлешь в сладкой надежде, но страх, что няня обманет, пересиливает сон, и еще раз полузаснувший ребенок заставляет няню повторить свое обещание.

«Заснул, – говорит няня, – слава Тебе, Господи!» Крепок детский сон: завтра совсем будет светло, когда проснется дитя, убаюкиваемое сладким обещанием. И готово заплакать, когда увидит, что ночь прошла, и прошла светлая заутреня. Но как плакать, когда уже явился праздник, и так весело взглянуть в лицо, и около постели стоит няня, стоят братья и сестры и целуют, и смеются, и отовсюду слышится: Христос воскрес! Христос воскрес!

Но и в крепком сне не засыпает иногда светлая надежда ребенка. Случалось, она будила меня в ту минуту, когда по всей Москве носится таинственный гул, и тысячи медных голосов сливаются в первую песню воскресшему Спасителю. Случалось – вскакивал ребенок, и няня, оставшаяся дома, подносила его к окну и показывала ему сверкающие огни на колокольнях и светильники воскресного хода. На минуту затихало все в комнате, и ребенок, полусонный, полупроснувшийся, прислушивался вместе со старухою к последним звукам церковного перезвона, и потом засыпал он снова в своей постельке, а старая няня дребезжащим голосом пела: «Христос воскресе!» и «Светися, светися». И вот то, что виделось и слышалось тогда сквозь сон, теперь, как сладкий сон, видится и слышится из туманного, из далекого прошедшего...

Первая заутреня! Боже мой, как билось сердце, когда, наконец, в первый раз мать решилась взять с собою дитя свое к светлой заутрене! Укладывают спать, спать не хочется – и только ждешь, когда час за часом наступит желанное время. Вот наступило оно. После тишины, в которую погрузился целый дом, поднимается внизу и вверху и во всех углах его радостный шум приготовления к заутрене. Одетый по-праздничному, ночью идешь по темной еще улице – не звонили еще, в церкви темно, но она уже полна народом, всякий спешит занять свое место, и стоят все одеты по-праздничному, с новыми свечами, и носится по всему храму таинственный шепот ожидания. Зажигают свечи в больших паникадилах, которые никогда, кажется, не зажигали. Как стало светло, как полна народа церковь, как весело все глядит, и как весело глядеть на всех. И вот вдруг кто-то возле перекрестился, заслышав удар соборного колокола, в самом деле – ударили, другой, третий, и понеслись хором чудные таинственные звуки, и вот, наконец, наш родной колокол густым своим гудением покрыл весь хор и поглотил все звуки. Как хорошо! Боже мой! Как хорошо стоять возле матери и братьев и сестер, и слушать таинственные голоса, и смотреть во все глаза вокруг себя, и ждать, ждать всем существом своим.

А дальше – дальше целый мир новых ощущений для взволнованного ребенка. Вынесли из алтаря старые, где-то далеко стоявшие иконы, которых еще никогда не видывал, сняли с места хоругви, которых еще ни разу не видывал в движении, – и запели: «Воскресение Твое, Христе Спасе», и тронулся крестный ход. И вот затворились двери, церковь полна народу, и все зажгли свои свечи, и у всех такие спокойные, важные лица, и все стоят тихо, тихо, не говоря ни слова. Чудно становится ребенку, смотрит он вокруг себя – возле старая няня стоит с зажженным огарком и молится и плачет, братья и сестры и мать смотрят прямо в глаза и не улыбаются, и тихо все так, как будто никого нет в церкви, и над этой тишиной только носится тот же торжествующий гул колоколов. Боже – что будет – хорошо и странно! Но вот за дверями послышались отрывистые звуки возгласов священника и ответы хора – и толпа зашевелилась, люди крестятся, и молятся, и шепчут. Вдруг отворились двери и раздалось громкое: «Христос воскрес!» – и в ответ ему народ загудел свое стоязычное: воистину! И скоро вся церковь запела вместе с хором радостные песни Воскресения.

О, святые песни, всякому знакомые, всякому милые! Кто из русских людей не знает и не поет вас, и не отвечает на ваши звуки всем своим сердцем! И ребенок, в первый раз заслышав вас, чувствует трепет праздничной радости, и старик, много раз проводивший Пасху на веку своем, когда услышит вас, как будто снова делается ребенком и празднует Христу детскою радостию.

Когда бы ни заслышало вас мое ухо, когда бы ни представило воображение светлую ночь Пасхи и церковь празднующую – в душе моей расцветает и благоухает праздничное чувство. И детство, милое, давно прошедшее детство смотрится в нее и в ней отражается, и снова слышатся в ней те же надежды и обещания, которыми жила и радовалась душа в ту благословенную пору. В этих надеждах и обещаниях – свет и надежда целой жизни, отголосок вечного праздника, отблеск невечернего дня в царствии Христовом. Отойдите прочь, горькие заботы! Пусть, чего ждало сердце, то не пришло, пусть то, о чем вспомнить и подумать страшно, остается в жизни, пусть стоит тут со мной, возле меня! Пусть то, чему поверило сердце и во что положило себя, – то ему изменило. Пусть то, что было дороже жизни, оставило жизнь! Пусть то, что казалось правдой и красотой и светом, явилось ложью и тьмой и безобразием! Жизнь – вся как есть и со всем, что есть в тебе, – оставайся, – я не боюсь тебя, потому что с этим ударом колокола проклятие спало с тебя; в это мгновение – Божие благословение озарило тебя вновь, от края до края, с первой до последней минуты, и ты сияешь, и ты красуешься и блещешь и трепещешь от любви Божией, милая, светлая, благословенная жизнь! Вся покрыта росою Божией, вся омыта Кровью моего Спасителя, лучезарная, чистая, без конца и без меры, без горя, без потери. Свет Воскресения Христова открыл свою истину, и будущее твое слил бесконечно. О, когда бы остановить эту минуту! О, когда бы навсегда удержать в душе эту гармонию и начать бы жить и не кончить жить – с одним этим словом, с одним этим чувством: «Христос воскрес! Христос воскрес!»

назад

вперед