СТЕЗЯ

ПУТЬ В ЗЫРЯНСКУЮ ОБИТЕЛЬ

Гость с картиной

У нас в редакции бывают самые разные посетители. И я не удивился, когда в проеме дверей вдруг показалась большая картина в раме, а за ней – человек с рюкзачком за спиной и седым ершиком на голове. Окинув кабинет цепким взглядом из-под темных густых бровей, гость произнес:

– Это газета «Вера»? Вот принес. На рецензию.

Пока художник разворачивает свое произведение, знакомимся, он называет себя: Аркадий Алексеевич Размыслов.

– Коренная коми фамилия, – говорю для завязки разговора, – не родственник ли палевицким Размысловым?

Прежде мы уже писали о семье Анания Размыслова – «коми Есенина», зачинателя жанра лирической поэмы в коми литературе, погибшего в Великой Отечественной войне (Между двумя войнами, № 503). Оказалось, гость – двоюродный племянник Анания Прокопьевича. И даже с детства мечтал быть офицером, как его знаменитый дядя. Поступил в московское Суворовское училище, после которого стал... карикатуристом. Уже более сорока лет он работает внештатным художником коми республиканского сатирического журнала «Чушканзi» (с коми языка название переводится как «Оса»).

– Понимаешь, я тут в таком, чуть юморном, плане нарисовал Ульяновский монастырь, как его заново открывали соловецкие монахи, – объясняет пожилой художник. – И подумал: не обидятся ли верующие? Юмор – вещь такая...

Смотрю на картину. Вроде по-доброму нарисовано.

– А вот поп с колокольни крестом машет. Что вы этим хотели сказать? – подозрительно вопрошаю.

– Это он разбойников, которые не раз на обитель нападали, укоряет. И не кулаком, а крестом: мол, побойтесь Бога.

– Ну, тогда... не знаю. Интересный лубок получился. А давно вы, карикатурист, за церковную тему взялись?

– Это долгая история, – усаживается на предложенный стул Аркадий Алексеевич. – Хотя, собственно, началось все в прошлом году, в юбилей нашего Суворовского училища. Звонят мне, значит, мои старые товарищи...

– Кстати, а почему вы художником стали, а не офицером? – перебиваю я, предлагая начать с «самого начала».

– Так ведь училище мы окончили как раз в 59-м году, – стал объяснять Размыслов. – В тот год Хрущев устроил сокращение армии на миллион двести человек. И руководство училища сказало нашему выпуску: ребята, идите в гражданские вузы. И разбрелись мы кто куда. А я все эти годы в училище выпускал стенгазету, сам в нее рисовал. Нашему замполиту Гурову нравилось, показывал он и своему родному брату, который работал в журнале «Крокодил». Они-то и подвигли меня поступить в Полиграфический институт... Ну, если коротко, после института подвизался я в разных московских издательствах, в том числе в «Детской книге». Потом пригласили в Сыктывкар главным инженером типографии, после чего – главным художником в Лесопромышленный комплекс. Там пришлось опять «перековывать мечи на орала». В ЛПК простаивал огромный цех, прежде делавший бумажные пыжи для орудийных снарядов крупного калибра, и я занялся придумыванием новой продукции – оформлял блокнотики, рисовал настенные обои и так далее, более ста наименований. Оттуда и ушел на пенсию. И все это время – с 1965 года, как вернулся в Сыктывкар, и по сей день – внештатно рисую в «Чушканзi».

– Поди, приходилось и на попов карикатуры рисовать? – спрашиваю художника.

– Был грех по молодости. В «Чушканзi» еще в самом начале дали мне тему «Религия – опиум для народа». Один рисунок я сделал – и отказался.

– Почему?

– А вот слушайте...

«Спасибо атеистам»

– Раньше я к вере равнодушие чувствовал, – рассказывает художник Размыслов. – Хотя обе мои бабки – и коми, и русская – верующими были. Та, что коми (Анна Михайловна – сестра отца Анания Размыслова), в каждый Божий праздник ходила из деревни Сотчем в церковь в Сыктывкар. Пешком туда и обратно 100 километров получалось. А я на теплой печи целый день ее ждал... Вот это я помню.

Потом детство продолжилось в Суворовском училище, и вере меня никто, конечно, не учил. И вот когда я работал уже главным инженером, вызывает начальство: «У тебя среди подчиненных есть верующие. Ты же их непосредственный начальник! Так что твоя задача – их перевоспитать». Действительно, не только пожилые работники, но даже девушки у нас в церковь ходили. И такой казус – все они образцово-показательные работники. Что им скажешь? Норму они выполняют, никогда не опаздывают. Начал я «воспитывать», но бросил, еще больше их зауважав... «Нет, – говорю начальству, – это не моя квалификация». И определяют меня ходить на двухгодичные вечерние курсы атеизма. Преподавал нам Юрий Гагарин – тезка космонавта, кандидат каких-то наук из Коми научного центра.

Занятия были в здании обкома партии. Там же с нами встречался уполномоченный по делам религии Пунегов. Потом появилась какая-то женщина, заместитель, что ли, и вот они стали водить нас по храмам. Сами-то они всегда там присутствовали, на каждой службе стояли в уголке, как надзиратели. В первый раз повели к баптистам. В ту пору за Октябрьским проспектом, где сейчас центр Сыктывкара, еще лес стоял и среди деревьев был деревянный молитвенный дом баптистов. Что меня поразило: руководителем религиозной общины оказался главный врач больницы. Потом повели в кочпонский православный храм, там мне больше понравилось. Несколько раз Пунегов приводил туда – и всегда после службы шел я домой с каким-то умиротворением в душе. А когда курсы атеистов закончились, стал ходить в православный храм самостоятельно. Так что благодарен этим атеистическим курсам. И за «Справочник атеиста» им спасибо, очень толково в нем все написано: что такое Пасха, что такое кулич, в чем заключается православное вероучение. Замечательный справочник! В ту пору другой литературы и не было.

Но вернусь вот к этой картине... Как она появилась. В прошлом году был юбилей нашего Суворовского училища, и бывшие мои сокурсники разыскали меня: «Приезжай. И нарисуй что-нибудь. Помнишь, ты в училище стенгазету делал?» А что рисовать? Я же карикатурист... Подумал и решил изобразить самого Александра Васильевича Суворова, точнее, сделать иллюстрации к его знаменитым пословицам: «Сам погибай, а товарища выручай», «Пуля дура – штык молодец», «Не числом, а умением» и так далее. Сделал это в форме лубка, юмористически. Ребятам нашим понравилось. Хотя какие они «ребята» – все на пенсии, седые...

Как говорится, успех окрылил. После Суворова взялся я за такую же лубковую серию об Отечественной войне 1812 года. Было три выставки, куда в основном приходили школьники, дети. Как я заметил, им очень понравилась: некоторые малыши даже плакали, не хотели уходить. И замечательно – пусть хоть в такой форме узнают историю своей Родины. А то ведь многие понятия не имеют, кто с кем тогда воевал. Я спросил в Министерстве культуры одного чиновника (не буду называть ее фамилию), так она не знает, в каком году Отечественная война закончилась. И не ведает, что наши русские войска в Париже были.

А почему с ней про Париж заговорил... В той серии про Отечественную войну заодно нарисовал я и наш зырянский Париж, что на окраине Сыктывкара. Там после разгрома Наполеона жило 18 пленных французов, потому местечко до сих пор Парижем и зовется. Когда работал над этой картинкой, стал в книгах искать виды старого Сыктывкара (Усть-Сысольска) и наткнулся на снимки взорванных храмов. Господи, какую красоту порушили! Особенно жалко Стефановский собор... И возникла задумка: нарисовать лубки со всеми этими храмами. Вот так я и добрался до Троице-Стефановского Ульяновского монастыря. Взял книгу «Ульяновский монастырь у зырян» (изданная в 1889 году, она была переиздана в 1995-м, став библиографической редкостью; в интернете размещена по адресу www.typikon.ru/htm/monastery – Ред.) и буквально погрузился в то время... Столько там открытий!

До сих пор я как-то не чувствовал, что дало православие для коми. А ведь фактически все, что есть от цивилизации, – это пришло с первыми монахами. Даже русская печка, на которой в детстве я грелся, ожидая бабушку из храма, приехала к нам вместе с миссионерами. Вот, смотрите, тут у меня соловецкие иноки волокут на плоту дымящуюся русскую печь, а зыряне рты разинули – выглядывают из полуземлянок. Это, конечно, юмор, – но в принципе-то так и было.

Путешествие с монахами

– А что вас больше всего тронуло в той книге? – спрашиваю художника.

– Во-первых, то, что это не просто книга, а дневник непосредственного участника событий – инока Арсения. Он был среди тех соловецких монахов, которых попросили приехать в Ульяново и возобновить жизнь в зачахшем монастыре.

Давайте я вам прямо по картинке рассказывать буду (см. на фото внизу). Вот слева вверху – Соловецкий монастырь. Мы все думаем, что он от нас за долами, за горами. На самом деле Ульяновский монастырь, упрятанный в таежной глубинке, был связан с Соловками судоходным водным путем. Но начнем с самого начала...

22 июня 1866 года, помолившись в храме преп. Зосимы и Савватия, пять иноков во главе с о.Матфеем отправились в путь. Сначала на корабле добрались до Архангельска. Там обратились к одному местному миллионеру... Этот эпизод меня очень поразил: что раньше было, что сейчас – все едино. Один из иноков Христа ради пошел просить денег на дорогу в Зырянский край. Миллионер сидел в своем саду, чай попивал. Рявкнул: «Вы, монахи, только и знаете, что шатаетесь из монастыря в монастырь. Не живется на одном месте!» Вынул из портмоне трехрублевую бумажку и, бросив на стол, презрительно произнес: «На, возьми и убирайся!»

А для дальнейшего путешествия – вверх по Северной Двине – требовалось 100 рублей. Пошли монахи в пароходную контору, просить сбавить цену билетов. Управляющий был не в духе, его вынесли на кресле совершенно хворого и расслабленного. Слушать монахов он не стал: 100 рублей и точка. Что ж, отцы Паисий и Феофилакт поклонились управляющему и дали ему просфору от Соловецких чудотворцев на телесное здравие. Ушли ни с чем. Но к утру управляющий от просфоры совершенно выздоровел и на радостях разрешил им бесплатно плыть. Правда, не на пароходе, а на прицепленной к ней барже. Помолившись, монахи погрузили церковную утварь, нашли и для себя местечко. Монах Арсений вспоминал:

«Горизонтальные лучи склонившегося на закат солнца дивным светом обливали широкое русло Двины, и бриллиантами играли на ней мелкие струйки воды; в пароходных колесах, разбивающих воду в мелкие брызги, стояла радуга. Налюбовавшись видом, мы начали забираться во внутренность баржи. Она нагружена была бочонками сельдей в таком количестве, что по поверхности этого груза надо было пробираться чуть не ползком; но и то слава Богу, что приютились мы под крышею, представляющею защиту от непогоды. На сельдяных бочках поместились мы вповалку, рядом, конечно без особенного удобства, да и требовать этого было невозможно, потому что народу было множество, тесно и душно, а характерный запах от сельдей действовал одуряюще на голову. За ночь погода изменилась... Запорхали снежинки; затем началась настоящая осенняя погода, т. е. и снег и дождь из хлябей небесных посыпались непрерывно. Только выйдешь на палубу – сейчас же назад, в душную конуру, для возлежания на бочках».

Ненастье сопровождало вплоть до Ускорья, куда монахи прибыли 6 июля. Село это находится прямо напротив впадения реки Вычегды в Двину. Выгрузив кладь на берег, наняли три лодки – и пошли вверх по Вычегде. Где на веслах, а где и пешком – бурлацкой «тягою» по песчаным отмелям.

«Медленно тянулась лодка, медленно шло время... Уже половина июля, народ страдует, сенокос в полном разгаре. Мы знаем, что в Ульянове есть монастырские пожни. Отца Матфея очень заботило – что-то там делается...» Не выдержав, он отправился на лошадях в Ульяново. А монахи, миновав Пырас (нынешний Котлас), прибыли в Сольвычегодск. В тамошнем соборе поклонились святыне – ветхому облачению святителя Стефана Пермского, в котором он совершал обыденное богослужение. Затем на шняке, водоизмещением до 200 пудов груза, добрались до Усть-Сысольска. Там местный купец Суворов пожертвовал инокам мешок первого сорта муки, пять фунтов ладану и бутылку церковного вина – на возрождение обители.

Затем добрались до Деревянска. Монахи остановились у радушного приходского священника Симеона. Тот рассказал, что виделся с отцом Матфеем, который на лошадях спешил в Ульяново. На вопрос отца Симеона, кто он и куда едет, настоятель возрождаемой Ульяновской обители отвечал: «Я послушник, командирован начальством. Благослови, отче». «Я, – сказал о.Симеон, – от души благословил его, а вот теперь, как узнал, что то был не послушник, а настоятель, то и стыдно мне, что принял его не подобающе».

От Деревянска было рукой подать до таежного местечка Ульяново. На берегу монахов встретили с запряженными дровнями. Отца Арсения удивило, что «телега без колес», а на полозьях. Перегрузили кладь и пошли вверх в гору, в новую обитель. «Из тумана, точно из земли, выросла церковь бревенчатая, одноглавая, как видно еще не очень давней постройки; над нею срублена небольшая колокольня, на которой висят несколько мелких колоколов. Против церкви старый деревянный дом, крытый на два ската тесом топорного дела, как обыкновенно строят в деревнях; неподалеку от него еще два подобных же дома, принадлежавшие причту, значительно обветшали...» Вот и вся обитель.

«Мы подошли к тому дому, где приютился о.Матфей. Он как раз вышел в это время умываться на крыльцо, на котором подвешен был на деревянном крюке умывальник, сделанный из берестяной коры. Увидавши нас, о.Матфей обрадовался, поздравил с приездом и, показывая белую кору берестяного умывальника, сказал: «Вишь, в какой мы роскоши живем: и умывальник у нас серебряный!»

Куда как неказисто было внутреннее убранство в помещении нашего настоятеля; нет ни одного стула, так что не на что было сесть; хромоногая скамейка около стены, на ней разостлан подрясник, и это – постель, на которой спал отец Матфей... В церкви мы увидали местных иноков обители, старцев, убеленных сединами; их было три иеромонаха и один послушник».

Возблагодарив Бога и помолившись, новые насельники сели за трапезу. Отец Арсений вспоминал: «Принялись мы за предлагаемое, истинно монашеское ястие и питие: перед каждым из нас положено по ярушнику (хлебцы из ячной муки), в долбленых самодельных чашках – старая кислая капуста, в таких же чашках квас, сваренный без солоду, затем грибница, т. е. похлебка из свежих грибов, вот и весь обед...» На том и слава Богу!

Так закончилось долгое путешествие.

* * *

– А вот здесь, в центре, я изобразил, каким Ульяновский монастырь стал через несколько лет, – показывает художник. – Это была всероссийская стройка, деньги собирали по всей империи, приглашали отовсюду людей разных специальностей. С возрождением монастыря появилось в Зырянском крае и постоянное пароходное сообщение. Коми крестьяне, жившие в Деревянске и Усть-Куломе, впервые увидели самодвижущийся корабль. А еще недавно они даже колеса не знали, потому что дорог не было, – вот, смотрите, здесь я нарисовал конную волокушу.

– А ведь крепко строили, – любуюсь видом монастырского комплекса. – Эти стены до сих пор стоят.

– Еще бы! Я вот всегда удивлялся, зачем монахам такие бронебойные стены. Иной раз встречаются по шесть метров толщиной – это ж пушкой не пробить. А там, в Ульяново, от кого обороняться? От медведей, что ли? А потом понял...

– Что?

– Что монахи всю эту фортификацию не против человеческих армий строили. Вы бывали в таких крепостях? Там очень-очень тихо, и только небо над головой.

Не кривое зеркало

Художник упаковал картину, прощаемся. Напоследок задаю застрявший в памяти вопрос:

– Аркадий Алексеевич, а вот когда вы в 60-х годах отказались на священников карикатуры рисовать... Не попало за это?

– А редактору было все равно, – пожал он плечами. – Хоть попа рисуй, хоть чиновника, главное, чтобы план по количеству рисунков выполнялся. Я и сейчас, когда мне заданные темы не нравятся, свои предлагаю.

Тут все от художника зависит. Видели предпоследний номер «Чушканзi»? Задали мне тему: мороз, детский садик, и чтобы дети не разбегались, воспитательница предложила всем детишкам лизнуть железку. И вот такая должна быть картинка: стоят дети, высунув длинные языки, примороженные к железке, а рядом – довольная воспитательница.

– Ну и садизм! – удивляюсь.

– Но тема есть, надо что-то рисовать. И я сделал по-своему: каждый ребенок укатан в снежный ком, и во дворе детсада – стайка живых снеговичков, чтобы никуда не убежали у нерадивой воспиталки. Идея та же самая, но без явного изуверства...

– А вообще сейчас в России много злых карикатур?

– Сейчас – много, раньше такого не было. Не буду называть фамилии. У них не юмор, а какой-то черный хохот. Недавно в одном издании увидел такую картинку: показан русский пьяница на эволюционной лестнице – как он последовательно из человека превращается в обезьяну. Кому-то, наверное, смешно. А мне кажется оскорбительным.

– Но какие-то табу у карикатуристов должны быть? Так сказать, профессиональный этический кодекс?

– Кодекс простой: надо по возможности любить и уважать того, кого изображаешь. А оскорблять – ни в коем случае.

Есть такое понятие – «социальная карикатура», в которой на самом деле не люди изображаются, а пороки. Например, есть у меня карикатура на известного в Коми уполномоченного по правам человека. Вот он сидит в кабинете, из окошка выглядывает, а из подвала его офиса бичи вылезают, и женщина прохожая ему кричит: «А почему им-то не поможете?» Уполномоченный отвечает: «А мы права только человека защищаем». Мол, бичи – это уже не человеки. А ведь так и получается. До революции нищими занимались на государственном уровне, открывали дома призрения, министерство какое-то специально с ними работало. А сейчас для нашего правительства нищих будто не существует в природе. У нас, в Сыктывкаре, только в церкви, на Кылтовском подворье, их кормят.

– И как уполномоченный, не обиделся?

– Мы друг друга хорошо знаем, когда-то вместе работали. Что ему обижаться, я ведь и Главу республики сатирически рисовал – ничего...

– А добрых карикатуристов назвать можете?

– В России сейчас вообще нет нормальных художников-юмористов. Только Огородников мне нравится, который раньше в «Крокодиле» работал. Ну такие смешные у него рисунки! А недавно по радио слышал выступление карикатуриста Андрея Бильжо (он в «Коммерсанте» все Петровича рисует и в роли врача-мозговеда на НТВ выступал). Ох, такой хвастун: говорит, примерно по сорок карикатур в день рисует. То есть штампы выдает. У нас сейчас везде так с юмором – одни штампы. «Кривое зеркало», «Аншлаг» просто видеть не могу...

– Почему?

– Да ведь юмор и сатира – это как соль. Их должно быть чуть-чуть. А если вывалить кучей – это же бред и ужас. Из всех мне раньше Задорнов нравился, но сейчас самолюбованием занялся. Не тот уже юмор.

Считаю, что цель карикатуры – взглянуть на себя и на окружающее критически, но не зло. Потому что злоба убивает, а если по-доброму – это лечит. Карикатура – многообразный жанр, это может быть и шарж, и просто добрая смешная картинка. Сейчас у меня есть задумка нарисовать жизнь Сыктывкара: наше Кольцо, Октябрьский проспект, Стефановскую площадь... Это будет мой, как бы юмористический, взгляд на жизнь города. На рисунках, конечно, будут не только дома, но и люди, их лица. Последнее считаю очень важным, потому что сейчас никто людей не рисует. Скажем, в Республике Коми художники пишут хорошие пейзажи, натюрморты – и ни у кого на полотне ни одного человеческого лица. Раньше хоть портреты нефтяников, рыбаков, партийных деятелей малевали, а сейчас как отрубило. Будто боятся взглянуть в лицо нынешнего человека, в его глаза.

Прощаясь, подумал: а ведь и вправду портретисты у нас перевелись... Умей я рисовать, изобразил бы самого Размыслова. Такие у него ироничные, но добрые глаза.

* * *

В качестве эпилога могу сказать, что несколько дней спустя зашел я к Размыслову в его мастерскую. Он показал «Суворовскую серию» и два Парижа. В одном – наполеоновские солдаты занимаются шагистикой среди ёлок, а в другом – бородатые русские витязи купаются голышом в Сене, и весь город высыпал глазеть на чудаковатых cosaque. Оказывается, был такой эпизод в истории... Разве не добрый юмор?

Аркадий Алексеевич долго искал в своих архивах ту единственную «карикатуру на попа», что «по молодости» в 60-х годах нарисовал в «Чушканзi». Наконец нашел ее и... удивился. На карикатуре изображена бабка-знахарка, благословляющая под иконой посетительницу и тянущая из ее кармана рубль. «А где же священник?» – спрашиваю художника. «Не знаю, – недоумевает тот. – Я почему-то запомнил, что требовалось попа нарисовать...»

Вот ведь, даже в самые богоборческие годы рука не поднялась священнический сан оскорбить. Знали чувство меры. А сейчас?

Михаил СИЗОВ
Фото автора

назад

вперед