БЫЛОЕ

БЛАЖЕННЫЕ ЗЕМЛИ ЛЕБЯЖСКОЙ

В нынешнем Лебяжском районе Вятской земли жило в начале XX века немало блаженных, юродивых и просто пресветлых молитвенников Божьих, которые были «нищими духом» ради Царствия Небесного, – люди глубочайшего смирения и самоуничижения. Большинство из них по происхождению своему были из крестьянской среды (не из монашества) и одарены Богом, были удивительными способностями врачевания (и тел, и душ человеческих) и провидения будущего. В этом был заложен глубокий промысл Божий. Истекающая кровью Церковь Земная должна была пополниться не только сонмом новых мучеников за Нее, но и новых святых…

В тридцатые годы в д. Марамзино жил Егорушка Марамзинский, а в деревне Курени – блаженная Настенька, оба репрессированные. В сороковые годы обрели свою известность впервые Аринушка Лебяжская, Линушка из д. Щетинки и юродивый Хрисанф Красноярский (он же последним отошел из всех в Царствие Небесное), а в ближайшей к Лебяжскому району д. Вершинята пророчествовал некий Ваня Прозорливый. Из них самым известным, пожалуй, был упомянутый Егорушка, светлая память о котором, теплящаяся в людских душах, дожила до сего дня.

«Праведный верою жив будет»
К евреям 10, 37

Егорушка Марамзинский

В народе уже при жизни этот человек был признан почти святым. Его так и называли: «Егор Святой», и даже поговорка появилась: «Заговорил, как Егор Марамзинский». И это было не случайно – уже при жизни этот невзрачный человек получил широкую известность благодаря своей удивительной прозорливости. Из-за нее он и был репрессирован. Упоминается этот человек и на страницах «Книги памяти жертв политических репрессий», но, просматривая эту книгу, и внимания не обратишь на несколько простых строчек, хотя за ними скрыта судьба почти что местночтимого святого. Вот что они гласят: «Милютин Егор Петрович, 1887 г.р., уроженец и житель д.Марамзино Марамзинского сельсовета Лебяжского района, русский, не работал. 20 октября 1944 г. Кировским областным судом осужден по ст. 58 п. 10, 11 УК РСФСР на 10 лет лишения свободы с поражением в правах на 5 лет».

По воспоминаниям многочисленных очевидцев, знавших Егора Святого, это был высокий, худощавый мужчина, «беловатый», с маленькой бородой, носил портянину, зимой и летом ходил в валенках. Происходил этот удивительный человек, видимо, из крестьянства, а не из духовенства, поскольку имел в Марамзино свой дом за речкой, а в церкви не служил, но исправно посещал каждую службу сначала в лебяжской, а затем в меляндинской церкви. Но кто знает, может быть, он был когда-то псаломщиком, старостой или хотя бы попечителем; действительно до революции в лебяжской церкви служило несколько старост из д.Марамзино.

Дом Егора Марамзинского, наверное, бывший самым знаменитым не только в деревне, но и во всей округе, был небольшим, с двумя окнами, без хозяйственных построек, крытый тесом, с дощатыми сенями, с русской печью. Особенностью дома Егора было то, что он был закрыт изнутри и днем и ночью. Так сейчас закрываются в деревнях наши бабки, а тогда это не было принято. Жительница п.Лебяжье А.Ф.Патрушева рассказывает:

«Тетка, наша крестная, с этим Егором имела связь. Егор Святой его звали. Я училась в Марамзино в начальной школе. Домой пойду, в Патруши, и крестная через меня ему гостинцы присылала. А он всех не пускал, сильно божественный был, и все время дома сидел, все время запирался».

В дом свой Егорушка пускал только крещеных, верующих людей, а если он видел своим нечеловеческим зрением, как к дому его приближался человек «без креста», то и не думал открывать ему, по какой бы нужде ни пришел тот человек, отвечая ему из-за ворот:

– Сгинь! Нельзя ко мне. Ты не человек…

Сам Егорушка нередко выходил на улицу, в церковь или на базар в Лебяжье, а в остальное время сидел дома, закрывшись. Жил он с женой за счет подаяний, которые нес ему народ (а народ валом валил к нему, особенно в годы войны), и за счет того, что умел ремонтировать настенные часы. Хозяйства они не держали. Очевидцы не помнят, был ли у них даже огород. Несмотря на замкнутый образ жизни, Егор Петрович был женат два раза. Когда умерла его первая жена Дарья, он сошелся с некой Василисой из этой же деревни, которая впоследствии его выдала милиции, о чем предвидел почти по-евангельски сам блаженный. Рассказывают, Василиса была приветливая.

Мы уже не узнаем, ни кто он был, откуда, ни о том, когда он получил удивительнейший дар видения и будущих, и удаленных от него на сотни, тысячи километров событий, безусловно, ниспосланный ему Господом.

До нас дошло несколько прекрасных свидетельств об удивительных пророчествах марамзинского «святого», которого знали даже в таких удаленных от д. Марамзино местах, как с.Лаж. Одно из таких свидетельств публиковалось 8 июня 1991 г. в Лебяжской районной газете. Автор заметки, пожилая жительница с.Лаж А.Печенкина, признавалась, что знала этого человека с 18 лет: «Я у него была не один раз, и он был у нас. У нас, в Зайках, была мельница. Взял эту мельницу Лобанов. Он лажский был. Один год ее сколь прудили – не могли запрудить. Раньше были всякие знахари. В бучило, видимо, бросили свиное рыло, пятак. Поэтому и не получалось с запрудой. Так говорили. За рекой была деревня Красная Горка. Егор туда часто ходил, а у нас там жила тетка, я часто к ней ходила. Пришла, там был Егор. Он пошел к нам, в Гаврюшата. Дошли до моста, он говорит: “Ее не запрудить. Там свиное рыло”. А ему на дорогу дали вареных яиц. Он эти яйца все бросил в бучило и говорит: “Сейчас свиное рыло уйдет”.

И правда, летом запрудили мельницу. Пришел к нам ночевать. Мы с сестрой Лизой жили. Поужинал, лег спать. Утром рано встал, собрался идти. Мы говорим: “Позавтракай”, – еще темно было. “Некогда, – сказал, – идут к вам”. И правда, только ушел, заходят к нам из сельсовета: «Кто у вас был?» Мы говорим, мол, никого не было. Хотели забрать его.

Когда нам не дали расписаться с Колей его родные, Коля пришел и говорит: “Пошли в Марамзино к Егору”. И мы пошли. Дорогу знали, а с дороги сбились. Много дорог оказалось. У Бронников в лесу плутались, кое-как вышли. Приходим к нему, а он только из церкви пришел. Нас не отпустил, ночевать оставил. У него очень много было икон, все были закрытые. А для нас открыл, святой водой напоил.

Тогда он всю правду сказал нам: “Как вы блудились, шли, так и будете жить – блудиться”. Коле сказал: “Много переберешь женщин, скоро помрешь”. А мне сказал только: “Где ты только поживешь-побудешь, там, где наши птицы не летают. Решетки повидаешь”. Так и вышло: была в Амурской области, в 50 километрах от китайской границы. Сказал, что долго проживу. Так и есть. Мои родные все молодые померли, а я зажилась – 85 лет…»

Еще один впечатляющий, запомнившийся в народе на десятилетия случай ясновидения Егорушки публиковался в газетной заметке Е. Новгородцева 13 апреля 1991 года. Случай этот и без того был широко известен в народе: «К Егору пришла женщина из бывшей деревни Анфилово с просьбой рассказать о судьбе своего мужа. Сперва хозяин, не слезая с печки, поинтересовался “гостинцем” гостьи, которая принесла куриные яички.

Вдруг Егор велел бежать женщине обратно в Анфилово. Бежать не мешкая, а иначе у нее дом сгорит. Сказав при этом, чтобы после пришла для разговоров.

Удивилась колхозница, но послушалась, уж слишком авторитетным было слово “святого”. Бегом преодолела марамзинское поле и вбежала в свою избу, где ребята уже разложили костер перед печкой. Потушила она огонь, позвала соседку посмотреть за детьми, а сама, дай Бог ходу, снова отправилась в Марамзино.

– Спасибо, Егор, – говорит. – Спас ты мой дом и ребятишек. А теперь скажи, жив ли мой мужик.

Успокоил ясновидящий женщину, сказав, что завтра или послезавтра придет письмо с хорошей вестью, что жив-здоров солдат. Так оно и случилось».

Немало непосредственно мне о Егоре Святом и его пророчествах рассказала старейшая жительница д.Чупраки А.А.Овечкина, которая знала его очень хорошо. Вот что она вспоминала:

«Мы с Егором большие приятели были, с войны дружили сильно. Все время он ходил ко мне в гости с Василисой, а я к нему. И все, что он говорил, – все правда, все сбывалось. Вот у нас, в Чупраках, была мельница. Он как-то пришел, ночью вышел и говорит: “Ой, мельница горит! Народу сколь сбежалось, и никто не подходит”. И вправду, мы как раз жали, когда мельница загорелась. Народу было, что на базаре, и ни один не подошел.

Предсказал он и войну. Говорил:

– Будет война. До тех пор люди будут биться, пока на той стороне не останется один человек, и на другой… После войны жизнь будет хорошая, а народу не будет. В войну убьют многих».

Еще одна жительница д.Чупраки А.А.Осетрова рассказывает:

«Как-то к нему пришла с мамкой Александра Петровна. У нее муж погиб, и она гулять стала. Тут целая комедия случилась: он ее обнимает, целует, а потом говорит: “Иди, иди отсюда!” А мать за стол усадил.

– Ты, – говорит, – голодная.

А тогда все голодали.

– Молись одному за упокой, а другому за здравие. У него со здоровьем плохо…

А у них брат был сильно ранен – ему легкое оторвало. А мать потом говорит, что яиц принесла.

А он говорит:

– Неси домой, у тебя дома ребята голодные. Всё знал!»

Жертвовать было у него в натуре, и, увы, он сам стал своего рода искупительной жертвой, завершившей время репрессий на Церковь Христову в наших краях. Егорушка знал, что его ждет, но не сделал ничего, чтобы спастись. Рассказывают, что Егорушку арестовывали по крайней мере два раза. В первый раз его отпустили с тем условием, что народ к нему ходить не будет. Но народу ведь не прикажешь. И снова в маленький домик за речкой в Казаках (слободка в Марьино) стали приходить страждущие, и для каждого блаженный находил слова, рассказывая о том, что видел своим нечеловеческим взглядом в том страшном 1944 году…

Незадолго до последнего ареста к нему пришла в гости упоминавшаяся Анна Овечкина, и, провожая ее обратно, Егор Петрович вдруг тяжело вздохнул:

– А меня Василиса выдаст…

– Как?

– Придет милиционер, она скажет, что я советскую власть опровергаю.

Эти слова сбылись в точности. Хотя октябрьской ночью 1944 г. Василиса и не думала сдавать своего мужа, но попалась на провокационном вопросе: когда милиционеры спросили ее, опровергает ли Егорушка советскую власть, та бесхитростно сказала, что опровергает. Это и стало поводом для ареста.

Егорушка совсем недолго пробыл в местах заключения. Арестованный в октябре 1944 г., 9 февраля 1945 г. он уже отдал Богу душу. Причиной смерти еще совсем не старого человека (58 лет) указывались «дистрофия», «дряхлость». Я прекрасно помню, как одна из женщин, заканчивая свой рассказ о блаженном, тяжело вздохнула: «Сгноили бедняжку в тюрьме…»

Настенька Елизаровская

В одно время с Егорушкой получила от Бога дар прозорливости женщина из д.Курени Анастасия Васильевна Путинцева. Судьбы этих двух людей были во многом схожи – они оба могли видеть будущее, оба бескорыстно использовали свой дар на благо людей во время гонений на православие, оба были глубоко верующими людьми, и, наконец, оба были репрессированы. Но, в отличие от Егорушки, Настенька была со временем напрочь забыта людьми. Я случайно нашел тетрадь с ее жизнеописанием, написанным дочерью, тоже уже усопшей, и обрадовался ей как невиданному сокровищу. Вот этот текст.

Воспоминание о жизни

«Я, Панкова Екатерина Родионовна, проживающая в д.Редькино Лебяжского района Кировской области, дочь репрессированной Анастасии Васильевны Путинцевой.

О, животворящий Кресте Господень, помогай мне со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми небесными силами, всегда ныне и присно. Аминь.

Моя мать, Путинцева Анастасия Васильевна, с 1895 года рождения, из деревни Курени Елизаровского сельсовета Лебяжского района Кировской области. Их было у матери три дочери, сынов не было. Мама моя была средняя дочь. Замуж она вышла в 1915 году. Сначала ушла жить в дом мужа (моего папы), но потом их дедушка взял обратно, так как у него сынов не было. До 1926 года мама родила шесть детей: два сына и четыре дочери. Мамины сестры Устинья и Мария так и не вышли замуж, остались старыми девицами навсегда. Семья стала большая, и что-то у них с папой не стало миру. И папа решился увезти свою семью куда-то в Сибирь. Мужчины нашей деревни ездили туда на заработки. Я была семи годов, как папин отец, а мой дедушка собрался ехать на заработки, подыскать местечко, купить дом и увезти семью от своячин.

Вместе с дедушкой уехал и мой отец. Дедушка проработал год и вернулся домой с заработком, а папа мой еще ничего не нашел и совсем замотался. Там нашел другую и забыл свою семью. Мама через два года поехала к нему, а он живет с другой. Но оставил ту женщину, и с мамой ушли на вторую квартиру. Жили они почти там год и ничего не могли найти для житья, чтоб перевезти к себе детей. Весной, через год, мама переехала домой к детям. Папа пообещал, что постарается купить дом и недели через две сообщит. Прошло больше двух недель, поспевало рожь убирать, а от папы вестей не было. Сестры маму все ругали, что сама себе выбрала такого жениха (моего отца), вот теперь и живи как хочешь со своим стадом. Но мама с ними в ругань не связывалась, а сама у них просила прощения. Мама сильно про себя переживала, и надломилась ее Душа. Однажды мама ушла с одной тетей пораньше в поле жать рожь, а я с другой попозднее пошла, понесли им завтрак. Приходим на полоску и видим, мама смеется и смеется. Тетя заплакала: что с ней случилось? Затем мама махнула серпом к лесу и сказала: “Отойди от меня, сатана, в огонь вечный!” Сама пошла быстренько домой, пришла, вытащила ведро воды из колодца, окунула сама себя, пошла ко своей матери Харитинье Меркудиновне в хату, поклонилась ей в ноги, прося прощения, и начала все говорить, что будет вперед кому. Всю ночь мы не спали. На другой день повезли ее сюда, в Лебяжье, в церковь ко священнику исповедовать и причастить. А когда все сделали, поехали за направлением в психбольницу. На третий день ее отвезли в Ашланскую психбольницу. Там мама лежала целый год, но от больницы ничего не прибыло.

Привезли маму домой, она все же кое-что помогала по хозяйству. Дедушка с тестем от нас отделились, и мы остались со своей мамой одни. Она так же все говорила всем. Стал ходить к нам народ, кому что нужно спросить, узнать. И она им все рассказывала. Нас стали все корить, что мама ворожейка, стали над нами смеяться. И мы ее стали ругать, чтоб народ не пускала, но народ ничем не могли остановить. Приходят, поздороваются, сядут на лавку и говорят: “Вот, Васильевна, пришли к тебе посоветоваться”. Она же всем говорила. Девчата ходили, спрашивали, можно или нет вот за этого парня замуж идти. Кому скажет – можно, а кому – нет, а она не послушает и выйдет за него, а потом идет жалуется, что ведь правда не пожилось, уже разошлись.

В таком положении мама жила 10 лет. В 1932 году начали образовываться колхозы. Мы первый год не пошли. Нам дали за полем самую плохую землю, но года через два все равно пришлось вступать в колхоз. В 1930 году нам дали твердое задание хлеба. Это задание нам выполнить было нечем. И за штраф у нас отломали полдома, увели двух лошадей, забрали всю упряжь и отдали в колхоз. Тогда мама с нами не стала работать совсем, и дома ничего делать не стала. Все почти время молилась Богу. Сделала себе всю белую постель. И на себе носила белое проходное платье. Ела она только 4 дня в неделю и только белый хлеб, а если белого хлеба нет, то попьет только одно молоко. В понедельник, среду и пятницу она совсем ничего не ела. 1938 год был неурожайным, хлеба в народе не было. Кто придет к ней на совет и принесет краюшку травяного хлеба. Она нам его разделит на кусочки и заставит молиться, класть по 100, 200 поклонов за кусочек, а затем отдает нам есть. Мы слушали ее, молились, но, что она говорила о жизни вперед, мы как-то на это не обращали никакого внимания. Даже сестры ей не верили. Вот своему сыну Серафиму сказала, что… жизни ему только до 28 лет, а тогда было 13, расстреляют его, распинают его, предадут его, как Иисуса Христа.

Вот что случилось с ним. Началась война, его отправили на фронт, а он с дороги сбежал и больше году жил, скрывался. Один раз его увидел охотник в лесу. Он его не знал, но предположил, что это самый Серафимка, а слухи про него ходили. Сначала он его спросил, что не ты ли самый Серафим из Куреней. Серафим перекрестился и побежал, охотник его подстрелил, а подойти к нему побоялся и пошел сразу в милицию. Но брат еще смог приползти домой, т.к. было недалеко от дома. На второй день приехала милиция в 18 часов, а Серафим уже подняться не мог. Выволокли его как собаку и отвезли в тюрьму. И лежал он там 40 дней, истекал сукровицей и все жил. Был Серафим тоже верующий. Через 40 дней скончался, хоронять отдали домой.

На маму тоже были доказы, что ходит к ней народ. Мама последнее время все молилась, то поет, то ревет, нам никакого спокоя не было. Мы даже из клети от нее ушли на сарайку спать. Мне было тогда уже 18 лет. Мама заставила меня сшить подушечку под колени. Я ей, помню, сшила. Мы хотя и когда ей что грубили, а она вроде никакого внимания не обращала.

В 1937 году где-то с весны приезжает к нам милиция и делает обыск. Ничего не нашли, взяли только две книги Евангелии. А эти книги я приносила читать себе от тетей. Маму вывели, посадили в тарантас и увезли в милицию, а через две недели отправили в Уржум. Я брала пропуск во своей милиции и ходила к маме в Уржум на свидание. Посидели, поговорили, все добром. Дежурный сказал, что кончается время свидания и погнал маму в камеру. Я пошла к воротам и спросила ее: «Мама, наверное, тебе скучно сидеть?» Она сказала: «Нет, нас 5 женщин сидит». Я пошла в Ашланскую психбольницу за справкой, что зачем ее взяла милиция, ведь она больная. Но врач мне сказал, что, когда милиция затребует, тогда и дадим. Так и пришла ни с чем.

Через некоторое время снова ходила в Уржум, носила ей теплую одежду, но ее уже не застала, выслали дальше. Через некоторое время пришло от мамы письмо. Пишет она, что пригнали их в темный лес, в бараки, одна просветлина на небо. И еще вроде было второе письмо вскоре. Пишет мне, мол, Катя, пошли мне посылочку. Мы здесь голодуем. Я посылочку послала, но ответу больше не было. Вот этим все и кончилось. Адрес ее полный не помню, а только помню: Новосибирский край, Тигулдецкий район».

Линушка и Аринушка

Примерно в году 1938-м (или 1939-м), перед самой войной, в деревню Щетинки теперешнего Боровковского сельского округа Лебяжского района откуда-то со стороны приехали две маленькие сухонькие старушки и поселились в плохонькой, одиноко стоявшей избушке. Если бы это были обычные старушки, наверное, мало бы кто придал большое значение их приезду. Но вскоре многие уже знали, что в Щетинки приехала на местожительство дочь мокинского священника Акулина Мелентьевна, ставшая известной в людской молве как Линушка Святая, со своей прислугой – старушкой по имени Паша. В маленький домик на пустой стороне Щетинок, чудом уцелевший после страшного пожара 1899 года, потянулись люди, а с началом войны людской поток еще вырос…

Подобно другим блаженным, Линушка обладала редким даром прозорливости, дарованным ей Господом за благочестивый, почти иноческий образ жизни. Даже не общаясь с конкретным человеком, эта женщина при встрече с ним могла рассказать всю его прошлую и будущую жизнь, о чем он думает. Причем предсказания ее сбывались в точности. Она могла даже знать наперед, кто к ней шел и зачем. В этом случае к посетителю выходила Паша, низко раскланивалась и ласково приглашала войти; рассказывают, что особенный почет был тому, кто шел к Линушке не с пустыми руками. А ежели с пустыми руками, Паша просто могла сказать, что хозяйки нет. Насколько это правда, неизвестно…

Вскоре после своего приезда в Щетинки Линушка заслужила славу не только доброй и богомольной старушки, но и очень богатой, отчасти из-за пожертвований страждущих, отчасти из-за того, что постоянно ездила по действовавшим церквям, где ей подавали денег и материи для раздачи бедным, этим же она рассчитывалась с теми, кто обрабатывал ее ободворицу, имела свою лошадь. Если местной молодежи хотелось приодеться, они шли к Акулине Мелентьевне, которая давала денег или материи на их нужды.

Одна из жительниц Лебяжья, знавшая эту женщину, рассказывала: «Она приходила к моей крестной. При мне она уже старушка была, маленького роста. У нее были прямые глазки, немигающие. Они были наполовину закрыты, и она смотрела все прямо».

Линушка ездила не только по церквям Вятской епархии, но и в такие далекие города, как Москва и Ленинград, где у нее жило много подруг. Примерно в 1950-х годах Линушка Святая переехала в Ленинградскую область насовсем, купив там домик. Вместе с ней туда уехала и Паша, а для лебяжских обывателей так и осталось навсегда загадкой, кто была эта женщина. И среди множества былей и легенд, сложившихся о ней, сложно отделить правду от вымысла.

Одной из хороших знакомых Линушки была не менее известная лебяжская блаженная Ирина Васильевна Патрушева, или по-народному просто Аринушка. Линушка часто ездила к ней в гости, наставляла на жизнь семерых ее племянников, оставшихся без отца.

Аринушка, в отличие от других лебяжских блаженных, не обладала даром прозорливости (по крайней мере случаев такого рода не дошло до меня), но обладала, будучи глубоко набожной женщиной, не менее ценным даром – исцелять души человеческие. К ней также нескончаемым потоком шли страждущие, знавшие ее еще с того времени, когда она служила просвирницей при лебяжской церкви перед самым ее закрытием.

Лебяжская писательница Л.Ф.Якимова писала об этой женщине: «Тропинка к ее маленькому, похожему на келью домику не зарастала ни зимой, ни летом. С горем, с бедой, с тревогой, а иногда и с душевной болью шли к ней люди. Шли в твердом убеждении и вере, что святой молитвой, просьбой безгрешной души своей сможет она отвести беду».

Очень подробно и интересно о жизни Аринушки рассказала ее родная племянница Ю.С. Рослякова: «Раньше она служила в церкви, пела и просфиры пекла. Очень богобоязненная была. В летние месяцы ходила пешком далеко-далеко, в Соловецкий монастырь. В пути питалась подаяниями. Такие странники раньше были. Но я больно мала еще была (я с 1929 г.), когда она в церкви служила. Я в старости ее знала. Я у нее жила в последнее время, когда в типографии работала.

Замуж она не ходила, жила одна. Не знаю почему, но факт: жила одна. Всегда помогала нам. Не она, так мы бы умерли с голоду. Их было трое: два брата и одна сестра – Михаил Власович, Ирина Власовна, Антон Власович. Она по паспорту родилась 2 мая 1879 года в деревне Новые Патруши, и молодой была в Германскую войну; всех мужиков, парней поубивало. Девкой замуж не пошла, переехала в Лебяжье, стала работать в церкви. Позже про церковь она не разговаривала, или я не вникала, но всегда говорила про того, кто приказал ломать церковь, что у него не осталось ничего человеческого и не будет счастья ему и детям его.

После того как церковь закрыли, стала она работать техслужащей в исполкоме. Я приходила к ней в гости из Новых Патрушей. Церкви в Лебяжье тогда уже не было. Ей дали при исполкоме комнату (где до этого жила, не знаю). Сейчас, как заходишь в военкомат, дверь заколочена, в мою бытность там сидел помощник прокурора; там и была ее квартирка. Там была печка русская, маленькие полати и иконы везде. Начальство про иконы ничего не говорило, может, уже другое было. Прислугала крестная большим начальникам, ребят их нянчила, и власти ее не обижали.

Где-то перед войной дали ей участок и построили домик, после того как церковь разрушили. Хату ее строили наши отцы. В 1941 году они ушли на фронт. Дом стоял на угоре и был всего 2 на 3 метра, два окошка на огороды, на солнышко. Там тропинка была. Рядом стоял такой же домик конюха исполкома Патрушева Николая. Лавка стояла, стол в углу, иконы в уголках. Возле окна табуретка. Печка. Вот и вся обстановка.

Была это высокая, мощная старушка (80 лет прожила), лицом не очень красивая, очень умная. Волосы длинные, которые до самой смерти в косы заплетала. Все ходили к ней за помощью. Каждому она найдет способ не страдать, не беспокоиться, каждого успокоит. Спокойная она была, выдержанная, за грехи сумела спрашивать: “Не ладно сделал, словом накажешься, поревешь и поймешь. Не сделаешь больше так никому”. Всегда она словами добивалась, никогда не обижала. Такая божественная была, все лебежане ходили к ней за советом.

Торжественно читала крестная молитвы. Лампадка всегда в рабочем порядке была, не ляжет без молитвы. Читала по какой-то веревочке. Сколько молитв знает, все прочитает. Детей она не крестила, но от родимчика молитвы читала, и детям становилось легче. Безграмотная она была, сама училась; читала все книги на славянском языке. В паспорте так и написано: “неграмотная”; “Пачпорт” – так она говорила. Разговаривала редко очень. Одевалась всегда скромно, все в черную материю. Люди называли ее “Христовой невестой”.

В последнее время она все у меня жила, вернее, я у нее. Однажды, помню, я ехала домой на велосипеде и упала, сломала палец. А надо было картошку огребать. И я не могу, и она уже не могла. Она сказала: “Юль, даст Бог, вырастет картошка еще лучше”. Так и случилось. Предсказывать она умела: скажет, и всегда сбудется, не знаю почему. За рекой она держала коз, шимками все называла. Дома у крестной жила черная кошка. Когда крестная умерла, она у нее на груди лежала, а потом ушла из дому. Любила она очень кошек, а собак не держала, но всегда говорила: “Первой милостинкой всегда собаку корми, собаку надо оделять. Подавай ей у Христа на престоле”. Она в работницах была у начальника в двухэтажном доме на Милицейской улице. А в Лебяжье воды тогда не было, брали ее из Лебедки. Тропинка шла зигзагом под гору. И она рассказывала: “Идем мы вдвоем, с одной женщиной по воду, и видим – собака несет каравай хлеба. Целый каравай хлеба. Мы ее шугнули, собака бросила каравай, и мы его съели. Хлеба же у нас не было”.

Умерла она 4 октября 1961 г. Болела неделю. Сердечный приступ был, а врач напротив нас жил, первую помощь крестной дал, но сказал: “Проживет она неделю, трясти ее нельзя”. Когда она умерла, лебяжские бабки несли ее на руках до самого места. Такое тепло тогда было, и они все в одних кофточках. Все дорогу пели церковные песни…»

Золотой цветок (Хрисанф Красноярский)

Шестидесятые годы XX века. Небольшое сельское кладбище, вековую тишину которого в этот ясный день нарушает церемония отпевания. Далеко окрест разносятся слова молитв и псалмов, произносимые чьим-то высоким и чистым голосом. У гроба столпилась кучка скорбных родственников, провожающих усопшего в последний путь. Однако, если присмотреться, исполняющий обряд меньше всего походит на служителя церкви – высокий плотный мужчина с полноватым лицом, обрамленным рыжей бородкой и такой же рыжей шевелюрой, одет в дырявый сюртук, через такие же дырявые штаны просвечивают худые ноги, а его старенькие валенки «просят каши» – из них краснеют голые пятки. На боку у странного человека приторочена котомка, а в руках он сжимает хороший батог. Словом, с виду оборванец какой-то, бродяга. Но обряд он исполняет с полным знанием дела, причем без помощи служебных книжек, псалмы и песнопения читает наизусть, как настоящее духовное лицо. Перед нами – последний служитель красноярской церкви.

Таким остался в памяти людской Ушаков Хрисанф (в переводе с греческого Хрисанф – «золотой цветок»), или по-народному Крысан, Кирсанка, Шура. В послевоенные годы он был, пожалуй, одной из самых ярких личностей в с.Красном и округе. Никто так и не смог понять, кем же был этот легендарный человек…

Сын красноярского батюшки, он был одновременно и комичной, и трагичной фигурой. Испуг, перенесенный Хрисанфом в детстве, сделал его навсегда неполноценным человеком, и это определило всю его жизнь. В придачу – болезнь головы, выразившаяся во множестве странных наростов на ней (по-старому – «кил»). Однако Хрисанф был очень неглупым человеком. В молодости он пел в церкви, служил в Красной армии и даже избирался секретарем сельского совета, как уже говорилось, наизусть знал все молитвы и церковные службы и мог вести очень умные беседы. И все же, как отмечают люди, знавшие его, было в нем «что-то не то», не от мира сего. Известно, если человек не такой, как все, его считают ненормальным, а если этот человек еще и блажит…

Хрисанф не смог приспособиться к жизни в трудовой коммуне и единственным выходом для него стало, чтобы не умереть с голоду, исполнение того, что он знал с детства и мог исполнять как никто – совершение обрядов по просьбам верующих. Каждый год ходил Крысан по селу и по всей округе, славя Рождество, Пасху и другие праздники, совершая отпевания и крещения (скорее всего, по мирскому чину). Так в Красном появилось свое «неофициальное» духовное лицо, о котором не ведало епархиальное начальство.

Но, конечно, главным образом жил Хрисанф за счет добровольных подаяний, которые ему и так несли жалевшие его старушки, прекрасно знавшие его отца. Был у него и свой огород, но после смерти сестры в 1956 г. он его не возделывал. Конечно, были у Хрисанфа и «голодные дни», ведь тяжело было жить изо дня в день подаяниями; и в обычные-то дни он был полуголодный. В одном из своих писем 1960-х годов Хрисанф сообщал брату Поликарпу, что у него «вчера был именин, варил кашу и пел молебен». Бога-то, в отличие от своих односельчан, он никогда не забывал, оставаясь до конца дней своих единственным праведником на многие километры вокруг.

Жил Хрисанф со своей сестрой Зинаидой в отцовском доме, половину которого еще при постройке дома их отец сдал под почту, даже в жертву себе – его теплую половину. Во второй половине дома, несмотря на то, что Хрисанф старался ее отапливать, по воспоминаниям современников, всегда было холодно. Одевался он очень плохо, даже в самые лютые холода, но по благодати Божией никогда не болел. В бане он тоже мылся редко (если его кто приглашал) и свои рыжие волосы никогда не остригал, и при этом никогда не страдал педикулезом. Когда ради шутки парни «подавали» ему, он не отказывался и, охмелев, начинал петь молитвы, путая и нескладно исполняя их под общий смех.

Хрисанф с детства боялся многих вещей: упасть с кровати дома (потому спал на полу или на печи), собак, жары и воды. В последнее время сказывался его детский испуг, тот ужас, который испытал маленький Хрисанф, когда пошел ко дну, брошенный на середине реки с лодки своими братьями шутки ради. Поэтому, пережив очередную трудную зиму, до того времени, когда начнет разливаться вода, Хрисанф уходил на несколько месяцев в д.Борок, где жил у одинокой старушки Агафы, жалевшей его.

После того как уходила вода, Хрисанф возвращался в родное Красное, в отцовский дом, одиноко стоявший возле пустующей полуразрушенной церкви. Здесь, на почте, у него был еще один большой друг – Августа Афанасьевна Куклина. Хрисанф частенько заходил на почту и разговаривал с ней, а она старалась хоть чем-то ему помочь.

В летние месяцы Хрисанф ходил по всем окрестным деревням – от Лотовщины до Бултышки, иногда ходил в Лебяжье. Любопытный факт: по окрестным деревням часто раньше ездил его отец, собирая ругу. Частенько он брал с собой и сына Хрисанфа. Отца давно уже не было на этой земле, но память о нем благодарно жила в людских сердцах. Многие жалели Хрисанфа и старались помочь, хотя колхозные мужики и не любили его, «попрошайку».

По данным церковной метрики, Хрисанф Ушаков родился 19 марта 1902 года, а скончался 15 июля 1971 года в возрасте 69 лет после долгой болезни, от истощения. Хоронили его всем селом как великого человека, вот только отпевать его было некому. В 2000 году, когда горел в с.Красном старый дом Ушаковых, одна из местных жительниц узрела при этом предивное чудо: наверху дома горело нечто вроде свечи на фоне темной весенней ночи. Не Господь ли осенил этим знаком дом жившего в нем когда-то праведника?

Дмитрий КАЗАКОВ
Кировская обл.

назад

вперед