СТЕЗЯ

«ШЛА МОЛОДЁШЕНЬКА ПО БОРОЧКУ»

Золотые сны Луизы Соколовой, храмостроительницы и певицы

«Хотелось петь»

В детских снах летают все, но с Луизой Дмитриевной Соколовой это случилось однажды в зрелые годы. Внизу расстилалась местность столь чудесная, что она замирала не столько от высоты, сколько от счастья. Особенно хороша была речка с прозрачной водой. «Тут бы мне и пожить», – подумала Луиза Дмитриевна. А потом вдруг воскликнула, прозрев: «Ведь я здесь и живу». Просто сверху своей родины прежде не видела. Видения свои она называет «золотыми снами», и для этого есть основания...

* * *

Пятый год она восстанавливает храм в селе Петровском близ Уржума. Женщин в возрасте, берущих на себя этот подвиг, я встречал и прежде, нередко улавливая в их непростых судьбах нечто общее. «Прежде коммунисткой была, а сейчас верующая стала», – кратко характеризует свой путь Луиза Дмитриевна Соколова. Голос у неё звонкий, словно она объявляет со сцены о выступлении хора. Но вместо песни льётся её рассказ:

– Я уржумская, здешняя. Сколько себя помню, пела. Ещё в детсадик ходила, любила эту песенку: «Шла молодёшенька по борочку. Брала, брала ягодку-земляничку». А ещё: «Ленин всегда живой». Там мелодия красивая. Соседка-старушка мне сказала как-то: «Ах, ты поёшь, бойся, за язык-то и повесят». После этого я долго грозы боялась – вдруг Боженька молнией попалит. Однажды в дождь попала, неслась не знаю как, думаю: «Ой, сейчас шлёпнет!» Но всё равно пела.

После войны в Уржуме жило много людей из чужих краев – эстонцы, евреи, эвакуированные столичные жители. Среди них оперный певец Владимирских, которому голос Луизы очень полюбился. Взялся бесплатно её учить, а когда узнал, что девушка не сможет, по бедности, продолжить учёбу в Москве или Ленинграде, заплакал. Как выросла, ушла из дома. Сначала работала экспедитором на хлебозаводе, потом маляром. Однажды довелось красить крышу храма, превращённого в пивзавод, – не ведала, что в будущем этот опыт пригодится. А вот изнутри забеливать купол ей не позволили, и слава Богу, ведь там могли росписи остаться. Начальство, конечно, не душу Луизы оберегало, боялось, что, если она оттуда грохнется, под суд придётся идти. Девушка не мужик, на нетрезвость не спишешь. В малярах Соколовой понравилось, но очень хотелось петь, и поступила она в училище культпросвета. После этого сорок лет возглавляла народные хоры.

– А сейчас в храме поёте? – спрашиваю её.

Смеётся: «Подпеваю, а на клирос не лезу».

Когда её позвали в церковный хор, не ожидала, что это закончится конфузом. «Ты чего поёшь-то?» – изумилась матушка Ольга, жена отца Анатолия Калинина, прежнего настоятеля уржумской церкви. «Стою и не понимаю ничего, никого не слышу, – объясняет Луиза Дмитриевна. – Там академический класс, а у меня народный. Всю жизнь пропела, а тут на тебе, не могу – как заглушка стоит».

Но подозреваю, что дело здесь совсем в другом. Быть может, запали в память, сильнее, чем думалось, слова соседской старушки, что Бог накажет за пение. Не случайно Соколова перестала выступать на сцене вскоре после того, как поверила в Бога. Но об этом чуть позже.

Мытарства

С линией партии она расходилась постепенно.

Один из сыновей Луизы Дмитриевны страдает глухотой, из детского сада его выгнали, а в интернат устроиться не помогли. После письма в Москву с ребёнком всё уладилось, но с райкомом – напротив. Квартиры так и не дали, в работу всё время вмешивались, мало понимая в пении. А Луиза Дмитриевна, надо сказать, не из тех, кто за словом в карман лезет. Доходило до того, что нигде в Уржуме не могла устроиться на работу, но потом снова поднималась, благо любила всё, чем занималась в своей жизни. Вышла из партии в конце 80-х, предсказав скорый её распад. И верно, КПСС без Соколовой недолго протянула.

А Луиза Дмитриевна, между тем, продолжала поиски смысла жизни, держась своих снов, словно за ниточку. Однажды увидела себя на качелях-брёвнышке, на том их конце, что поднялся ввысь, на втором же был некто невидимый, но удерживающий. И послышался голос: «Подняться-то мы тебе поможем, а вниз вы сами падаете».

Первыми на пути ей встретились баптисты. К этому времени Луиза Дмитриевна уже переехала из Уржума в село Петровское, где возглавила хор. В сущность баптизма особо не вникала, только радовалась, что веру обрела. Чем-то хотелось для Бога пожертвовать. Решила тем, что по-настоящему дорого, – пением. Однажды, когда Пасха совпала с Первомаем, вышла на сцену и сказала: «Простите, но выступаю я ныне в последний раз. С сегодняшнего дня буду служить Богу». И полились пасхальные песнопения, написанные Лермонтовым и другими поэтами, те, что не одни баптисты, но и православные любят. Зал слушал её очень внимательно, в полной тишине, ни один человек не вышел. Когда Соколова закончила выступление, люди разошлись в полном молчании, смущённые, растроганные.

Луиза Дмитриевна, рассказав мне про это, вдруг заплакала, вновь переживая волнение того дня, расставание с любимым делом.

– У нас староста умер, – сказали ей некоторое время спустя православные старушки из Петровского, – еще бы немного и восстановил храм, но вот как вышло. Иди ты на его место.

– Не могу я, – отвечала Луиза Дмитриевна, – я ведь другой веры.

– Луиза, мы тебя знаем, будем подчиняться.

– Простите, но никак не могу.

Старушки ничего не поняли, повздыхали и ушли, решив, что, верно, плохо просили, подходу не нашли.

– Почему вы дали обещание больше не петь? – спросил я Луизу Дмитриевну. – Что плохого в народных песнях?

– Не знаю, само вырвалось. Плохих-то песен я не пела, все больше о родине, но раз дала обет, нужно держать.

У баптистов она долго не задержалась. Они ей всё отказывали в крещении, потому что всей Библии прочесть не могла.

Советовали: «А ты бегом, быстро прочти». Соколова просто опешила от такого предложения: «Как это бегом? Не могу, дело серьёзное».

* * *

Но ушла от баптистов без обид, поблагодарив за науку. Следом встретились ей адвентисты. Ничего сверх того, что у баптистов узнала, добиться она от них не смогла. О чём ни спросит по Евангелию, ей вместо ответа начинали это же место своими словами пересказывать. Да и какой с них спрос? Без святоотеческой помощи человек по Писанию, как жучок-водомерка, скользит – и наизусть выучит, а уразуметь не может. Но ушла Соколова от адвентистов не по этой причине. Снова не вышло у неё с крещением.

Уже и пообещали, и примерный срок назначили. «Надо подготовиться, – обрадовалась она, – одеяние сшить». «Да что там, – ответили ей, – халат, что медсёстры носят, найди, да и ладно». «Э-э нет, – отвечала Луиза Дмитриевна, – так не пойдет». Сшила юбку белую, белую же кофту, стала ждать... А её пригласить забыли. «Как же так?» – спросила она, а руководитель в ответ только развёл руками. «Значит, Богу это не угодно», – решила она. А один из сыновей сказал ей: «С ума ты, мама, что ли, сошла? Ты же с детства крещёная».

Старушки петровские, между тем, продолжали ей намекать, что пора бы уж за храм браться, материалы, что прежде были собраны, невесть куда пропадают – гибнет дело, не просто стоит. А тут ещё новый сон приснился, пока по сектам блуждала. Какая-то женщина в платочке протянула ей бумажку, на которой начертан был крест, и сказала: «Ищи Александра». Но на этом сон не закончился. Вошла она в большой сарай, полный гнилой чёрной соломы, между которой пролегла дорожка к свече, бледненькой, едва теплящейся. То был образ сект – баптистской, адвентистской и прочих, – но Луиза Дмитриевна в то время этого не поняла. Растерялась, и в этот момент увидела священника, стоящего к ней спиной. «Нашла, что искала?» – спросил он, не оборачиваясь. «Нет», – ответила Соколова. «Иди, ищи дальше».

* * *

От баптистов она с лёгким сердцем ушла, от адвентистов – не без обиды, а вот с пятидесятниками совсем худо вышло. Эта секта выкупила в Уржуме кинотеатр «Мир», чтобы проводить там свои собрания. Позвали Луизу Дмитриевну на Пасху, она в белый костюм нарядилась, пришла на концерт… И что же там увидела? Пока смотрит на сцену – все вроде в порядке: стоят трое мужчин, внушающих доверие. Но стоит глаза закрыть, сцена не исчезает, только люди меняются. Двое становятся огромными бесами, а посерёдке маленький стоит, с рогом-шишом вместо головы.

Соколовой стало плохо, но не поняла она, что это Господь ей глаза открыл, решила, что сектанты какие-то особые технологии используют. И когда добралась до пастора, так ему в глаза и сказала: «Шакал вы в овечьей шкуре, что вы применяете, руками нагнетаете незаконные действия, людей с ума сводите!» Пастор ничего не понял, только возопил: «Покайтесь!»

Насилу, едва не теряя сознания, добралась Луиза Дмитриевна до дому.

«Ищи Александра»

Несколько дней после этой истории её мутило, потом прошло. Слов «ищи Александра», услышанных во сне, она не забывала и догадку имела, о ком идёт речь. С одним из уржумских верующих – Александром Кожевниковым – Соколова прежде работала в Доме культуры. Она – директором, он – художником. Не раз в райкоме ей предлагали: «Выгони его». Но Луиза Дмитриевна, конечно, и не думала слушаться, лишь после её ухода смогли власти избавиться от живописца-христианина.

Узнав, что он стал священником, Соколова поехала из Петровского в Уржум, «искать Александра». Батюшка её спросил: «Что с тобой?» «Всё, я выдохлась», – ответила Луиза Дмитриевна. И стала рассказывать обо всём, что с ней случилось. Несколько часов говорила, едва не опоздав на последний автобус, потом ещё несколько раз приезжала, пока все грехи не перечислила. «Во всём раскаялась?» – уточнил тогда отец Александр. «Да, что вспомнила».

Шёл 1995 год. Священник наказал ей бывать в церкви каждую неделю, что она исполнила. Сначала службы вовсе не понимала, потом дали ей молитвослов старый, начала разбирать.

Так нашла она Александра.

«В леса!»

А вот как его потеряла. Вернее, он сам потерялся – ушёл в коми леса спасаться от антихриста.

– Что же вас-то удержало? – спрашиваю Соколову.

– Меня не позвали, – печально отвечает она.

– А позвали бы, пошли? – уточняю.

– Нет, да и не нужна я им была, старая слишком, какая от меня польза! Я потом батюшку спросила, отчего скрыли-то всё от меня. Он ответил: «Ты не понимаешь, что такое “еэн”».

– Что-что? ИНН?

– Да, «еэн», я и сейчас не понимаю, что это такое.

Так она узнала, что и в Церкви бывают разделения. Патриархии, кстати, отец Александр не оставил, владыка Хрисанф, скорбя, его отпустил, не стал накладывать запрета, но нестроения в Уржуме вышли, до сих пор эта рана не затянулась, и неизвестно, когда исцелится. Потеря духовника Луизой Дмитриевной лишь одно из следствий этого несчастья. Началось всё с того, что стало ей к отцу Александру на исповедь не пробиться, допускались лишь избранные из «малого стада». Соколова раз попыталась, другой, третий, стала скорбеть: может, с ней что не так, может, провинилась в чём? Как же так: батюшка дорогой, которого она столько лет искала, выбросил, словно кошку, переставшую мышей ловить.

Всё разъяснилось, когда настоятель отец Анатолий, узнав о заговоре, разоблачил «борцов». Соколова пошатнулась, и так горько на душе стало, что назвала она отца Александра в глаза иудой. «Это вы мне, священнику?» – спросил тот. «Я вам так доверяла!»

Сейчас жалеет о сорвавшемся слове. Письмо потом в Коми писала, просила прощения. «И праведников, – говорит,– совращают. Как бы то ни было, а я ему благодарна и судить не имею права».

Луиза Дмитриевна сидит пригорюнившись, смотрит на немолодые руки, которыми поднимает сейчас церковь в Петровском. Образ всех брошенных на пути «в леса».

Неприметные праведники

Петровское мало чем отличается от других российских сел. Накануне нашего разговора с Луизой Дмитриевной отпели целую семью, сгоревшую в своём доме. «Косточки одни остались, – говорит Соколова, – хожу вот как помешанная. Хорошо больно пьют, что ж тут поделать? Умирают пьяненькие, многие уже умерли». Потом без перехода: «Купол покрыли, надо алтарь доделать. И молодёжь уже ходит, не одни мы, бабки. Иные из староверов-беспоповцев, а тоже к нам идут, идут-соединяются».

Когда начинала, помощников было мало, и все из «бывших», потерявших работу, с горем пополам перемогающих новые времена. Могли и запить. Сергей Максимов через эту пагубу и дома лишился, а потом жил по чужим людям, бродяжничал потихонечку. Но когда понадобилось на колокольню лезть, признался: «Я ведь монтажником был». Так вдвоём они – бывшая певица и бывший монтажник – и лазили строительные леса обдирать. Потом щиты на окна сооружали, чтобы помешать непогоде разрушать церковь.

Сергей быстро слабел, говорил: «Ты меня, Дмитриевна, не ругай, что я такой. А вот поработаю, и на душе легче становится». Любовался росписями, проявляющимися под куполом (образами Петра и Павла, Троицы Живоначальной), вздыхал: «Какое чудо!» Поздней осенью, вскоре после того как закончились работы в храме, пришли к Соколовой люди, говорят: «Сергей Максимов помер». Она не поверила, пока не приподняла край одеяла, под которым лежал её первейший помощник – такой же тихий, незаметный, как и в жизни.

Морозова Нина, доярка, жила напротив церкви в бывшем музее. И выпить могла, но и работала здорово, в любое время дня и ночи по первому зову поднимала на труд свою семью: «Надо – значит надо!» «И вот идёт, бывало, вся команда мне на помощь», – улыбается Соколова, вспоминая. Ещё одним верным помощником стал Сергей Перевозчиков, мужик положительный, всю жизнь проработавший на ферме, и тоже безотказный.

Трое их было таких в селе: как ни гнула судьба этих людей, как ни слабели они, но матерного слова никто от них не слышал. Нужно старухам землю вскопать, дров наколоть, могилу вырыть – шли к ним. «Кресты-то у них совсем рядышком на кладбище, – говорит Луиза Дмитриевна. – Так и лежат вместе: Сергей Максимов, Нина Морозова, Сергей Перевозчиков. Этого часу Господь видно и ждал, чтобы церкви помогли».

* * *

Всех снов Луизы Дмитриевны я пересказывать не стану, только последний, действительно, золотой. Идёт она по какой-то широкой лестнице вверх, всё залито солнцем, звучит предивная музыка. А навстречу ей выходит человек, спрашивает: «Ты мелодию выучишь?» Так, думая, что ответить, она и проснулась.

Владимир ГРИГОРЯН

назад

вперед