ПОЧТА ОТЦОВСКИЙ КРЕСТ В начале прошлого года мы посвятили публикацию замечательному художнику Александру Борисову (У самоедов, «Вера», № 532). А совсем недавно нам написала из Ухты его правнучатая племянница Галина Минина – праправнучка сестры художника. Правда, сказано об этом родстве как бы между прочим, потому что само письмо посвящено отцу. Год назад он ушёл из жизни. Любовь и печаль, а ещё надежда – вот чувства, с которыми Галина садилась за письмо. Всегда интересно узнавать о потомках замечательных людей. И как радостно бывает убеждаться, что они тоже крепкие, не проржавевшие звенья единой цепи – рода, – и что не исчезли, проступили в них черты, с такой мощью явленные в их именитых предках. Родилась я в селе Яренск Архангельской области. После учёбы в Коряжме и Кирове почти двадцать лет работала в Ухте художником-оформителем. Когда наглядная агитация стала не нужна, выучилась на портную. Много где пришлось работать в 90-е, когда не платили зарплату. Сейчас шью на дому, в основном обшиваю людей, проживающих в нашем огромном общежитии. По Божьему промышлению, квартиру бесплатную не получила, живу всю жизнь в общежитии (спасаться везде можно!). Господь дал мне четверых детей, так все в общежитии и выросли. Двое старших уже самостоятельные, со мной живут младшие дочь и сын, школьники. Старшая дочь, Инна, учится в Сыктывкаре на художника. Мне очень дорого, что её первые серьёзные работы были написаны на Соловках – как и первые работы А.Борисова. По грехам моим, я больна, но через два года оформлю пенсию и, даст Бог, надеюсь переехать жить в село Айкино или в Усть-Вымь, поближе к яренскому кладбищу, где похоронен отец. Крестилась в 1995 году в нашей церкви Свт.Стефана Великопермского, где я и по сей день являюсь прихожанкой и помогаю с художественным оформлением праздников, если попросят, и где мой младший сынок, Лёва, учится в воскресной школе. Вообще, мы все художники немного (по Божьей милости, есть дар), только мама, 1929 года, поэтесса. Именно по материнской линии мы имеем в роду известного художника Александра Борисова. Своих детей у них с женой Матроной не было, а вот мои мама и тётя до сих пор вспоминают из детских лет в Красноборске, как дядя Саша – так они его называли – приглашал их к себе и угощал сладостями. * * * Хочу написать вам о моём дорогом отце Евгении Петровиче Минине, который ушёл из жизни в марте 2007 года. Из моего родного села Яренск вышло много достойных людей, и всё же жизнь моего папы немного необычна. Он родился 5 октября 1927 года в деревне Выемково на Вычегде. У его родителей было восемь детей. Папе не было ещё 18 лет, но он был призван в 1944 году на Карельский фронт. Войну закончил сержантом зенитной артиллерии. Демобилизовался из армии в 1951 году. По Божьему промыслу, на фронте он был контужен и лишился слуха. В 60-70-е годы по радио часто звучала лирическая песня про Карелию. Мой отец подносил к уху радиоприёмник и слушал... «Та война опалила взрывною волной – в неключимой тиши “долго будет Карелия сниться”...» (это из моего стихотворения о папе). Вернувшись домой, женился на нашей маме, поступил работать в райлеспромкомбинат. Отец сплавлял лес в 60-е годы по рекам: Вычегде, Яреньге, Кижмоле, Ёртому. На лесных делянках кем только не приходилось ему работать. Отцу были чужды почести, но всё-таки были груды почётных грамот, награды, и фотографию отца я всегда видела на районной Доске почёта на главной улице Яренска. «Лучше бы, – говорил отец, – вместо этих грамот лишние 5 рублей дали». Жили-то мы, родители и четверо нас, детей, даже по тем временам очень бедно, впроголодь. Домишко был ветхий, промерзал зимой так, что в ведре или в ковшике по утрам вода покрывалась ледяной коркой. От сильного голода, впрочем, спасались огородом, где папа сам выращивал овощи, и рыбкой, наловленной им же, и грибами с ягодами. Выросли, слава Богу за всё! Годам к пятидесяти папа был переведён на пилораму, в столярную мастерскую. Располагалась она в здании бывшей Покровской церкви, постройки конца XVIII века, «обезглавленной» – со снесённым куполом. Изготавливали там кресты, гробы, мебель, рамы и т.д.
К шестидесяти годам папа вышел на пенсию, по большей части жил не в Яренске, а в родном Выемково. Жителей Выемково и выходцев из этого села в Яренске называли «ерусалимцами», а саму деревню – «Ерусалим». Это потому, что в стародавние времена одна благочестивая женщина, прихожанка Петропавловской деревенской церкви (теперь давно уж, наверное, рухнула в Вычегду, потому что стояла на самом краю берега), совершила паломничество в Иерусалим ко Гробу Господню, что само по себе в наших местах было редкостью небывалой. Вот так и было: пешком шёл старый мой отец к Вычегде, переправлялся через неё на утлой самодельной лодке на вёслах и жил в родительском доме в Выемково неделями, не видя людей, без электричества. Возделывал землю, рыбачил. Изредка выбирался домой, к маме за продуктами (брал с собой только растительное масло, хлеб и соль-сахар). Тогда-то местные люди, как рассказывала сестра отца Алевтина, и стали говорить: «Женя-то Минин – святой!..» Я им объясняла, когда приезжала к папе, что это не так: ну, не пил, не курил никогда, живёт правильной жизнью – но это же не основание, чтоб святым считать. В 2002 году умерла моя старшая сестра, 47 лет. Отец её очень любил как первенца и вскоре после её смерти – от горя ли, слёз – ослеп. Оперироваться отказался – на всё воля Божья! Три года ещё протянул. Каждое лето я приезжала из Ухты и видела, как сдаёт отец, приближаясь к концу. В последнее лето на улицу не выходил – я, говорит, отвык уже. На рассвете 6 марта тихо отошёл ко Господу, чуть только постонав, когда разлучалась душа с телом. Что меня, жительницу Ухты, удивило, так это то, что яренский священник отец Адам сам выбирает и указывает место для могилы. Он ходил по кладбищу, предлагая нам то или иное место, и ноги его полностью уходили в сырые мартовские сугробы – это так меня поразило! И что также удивительно: здесь не надо платить за место на кладбище. Помню, я приехала к нему ранним летом. Папа был уже слепым. Когда я после праздника Троицы проводила освящёнными берёзовыми ветками по его лицу, он говорил о вере своей, вспыхнувшей вдруг. Да, так и было! «Телесные очи погасли, открылись духовные». В последний мой приезд, помню, кормила отца земляникой и говорила ему: «Подожди, папа, я приеду, позову к тебе батюшку, или с сыном Ильёй свозим тебя в церковь». Верилось, что так и будет. Он отвечал многозначительно: «За год может многое случиться, Галя...» Это были его прощальные слова ко мне. 5 октября папе исполнилось бы 80 лет. Придя в этот день с панихиды, как-то сразу, на одном дыхании, как бы по Божьему просветлению, написала эти стихи. Они несовершенны, посылаю вам только в память об отце. Главное – облегчить папе участь т а м, поминать на всякой молитве да на литургии. Вот долг мой. Конечно, совесть обличает – мало ездила, навещала, мучает сознание, что чего-то не сделала для него... Помяните и вы, дорогие читатели, душу усопшего раба Божия Евгения, отошедшего в жизнь вечную без покаяния, без напутствия священника. По моей вине – остальные родственники невоцерковлены. Галина Евгеньевна МИНИНА Памяти дорогого отца Минина Евгения Петровича ОТЦОВСКИЙ КРЕСТ
«ХУДОЖНИК ВЕЧНЫХ ЛЬДОВ» Сто лет назад художественный мир России и Европы узнал имя Александра Борисова и был совершенно покорён его полотнами и этюдами, написанными на Дальнем Севере. Дело было не только в том, что впервые искушённый зритель увидел на картинах то, чего никогда раньше не видел – оленей, собачьи упряжки, полярные снега и могучие вековые льды. Важней то, что так правдиво русскую зиму до Борисова вряд ли кто-то изображал. «У многих из наших художников снег передавался до обмана глаз, казалось, нажми рукой, и он захрустит. Но нашей могучей русской зимы у них не было. А у Борисова она есть! – писала одна из петербургских газет. – Именно зима, а не картина зимы. Впечатление громадное, цельное! Нет, таких, как Борисов, никакие декаденты, футуристы и прочая ерунда не осилят». Действительно, ничто вычурное, болезненное и пустое не могло пристать к Борисову – в детстве-то он получил здоровую закваску. Рос в простой крестьянской семье в деревушке над Северной Двиной, с малых лет много трудился. Няня-зырянка рассказывала ему сказки и пела песни про белый край и сильных людей. Может, и не стал бы Борисов художником, если б не приключилось несчастье: мальчик помогал отцу разгружать дрова, неловко что-то сделал – и дрова обрушились ему на ноги. Очень долго потом не мог ходить. Родители тогда дали обет соловецким угодникам: если сын поправится – отправят его на год на Соловецкие острова, трудником во славу Божью. Олька выздоровел – и вскоре выдан был ему на Соловках кафтан и халат сурового сукна, перетянутый кожаным ремнём, – «обмундирование» трудника. Ловил рыбу на верфи, позже стал нести послушание в иконописной мастерской. Год, проведённый мальчиком на Соловках, и определил его судьбу. Через несколько лет он покинул отчий дом и вернулся на Соловки: не мыслил уже себя без художества, да и тянуло его туда, к студёному Белому морю, к белым ночам, к рассказам монахов о дальних походах соловецких корабельщиков туда, в вечную ночь и вечные льды... Мог ли мечтать юноша о том, что пройдут годы и он попадёт в тот край и будет своей кистью воспевать красоту Севера! На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Форум.Гостевая книга | |