ПАЛОМНИЧЕСТВО

ПОД МАМВРИЙСКИМ ДУБОМ

Заметки паломника на Святую Землю

Сначала был дуб из сказки Пушкина, на котором висит златая цепь и по которому ходит кот учёный. В школьные годы – легенда о прокудливой берёзе, которую срубил Стефан Пермский: рубил, а из неё кровь струилась и выпрыгивали лягушки. Позднее – рассказ о Древе жизни посреди рая. А потом в тот же ряд встало предание о Мамврийском дубе, под которым некогда явились ветхозаветному старцу три ангела…

С такой полусказочной картиной мира прожил я четыре десятка лет. И до сего дня мне легче было представить мифическое Мировое древо с корнями, уходящими в «нижний» мир, и кроной, подпирающей небеса, чем настоящий, исторический дуб из рощи Мамвре, который сегодня я смогу потрогать собственными руками. Правда, матушка Иулиания, наша неизменная проводница по Св.Земле, сказала, что подойти к священному дубу нам, скорее всего, не удастся: ветхое дерево стоит за оградой, и вечером её вряд ли откроют. Что ж, постою рядом, помолюсь из-за ограды. Для этого – а не потрогать – еду я сегодня в Хеврон, к священному дубу. Хотя, конечно, прикоснуться хотелось бы…

Позади остался «город мира», чуть в стороне «город хлеба» Вифлеем, за окном мелькают холмы из плодородного краснозёма – земли, из которой был создан Богом первый человек Адам. Таково предание здешних мест. Всё-таки и здесь, в такой реальной, за автомобильными стёклами, Палестине, есть нечто полусказочное. Местные арабы считают, что рай находился именно в хевронских долинах и здесь же погребены были изгнанные из него Адам и Ева. Вторя арабам, еврейские богословы утверждают, что Авраам именно потому и купил здесь (именно купил, а не принял в дар!) участок для себя, что хотел упокоиться в райской земле.

Дорогой, которой мы едем, многие века паломники шли из Иерусалима поклониться святыне. В конце XIX века по ней приходилось идти весь световой день. Рано утром собирались в своеобразный караван и кто-то пешим ходом, с посохом, кто-то на нанятых за рубль осликах, кто-то в повозках выступали через Яффские ворота Иерусалима в Хеврон. Всю эту процессию замыкал кавас из числа местных мусульман, нанятый Православным палестинским обществом в качестве проводника и для защиты от возможных нападений. К ночи караван был в Хевроне, возле дуба. В тарантасе это расстояние можно было преодолеть за шесть часов, верхом – ещё быстрее. Ну а теперь по скоростному шоссе тридцать восемь километров преодолеваешь за полчаса и ничего ни увидеть, ни почувствовать не успеваешь. Мне дорога показалась прямой, но впоследствии я проследил её по снимкам из космоса и обнаружил, что на самом деле на ней много поворотов; красные холмы по сторонам увиделись мне пустынными и безлюдными, но из космоса видно – всё шоссе от Иерусалима до Хеврона унизано какими-то селениями, прячущимися в долинах между холмов. Только расположился у окна, глядь – уже потянулись какие-то лавки, строительные рыночки – это уже пригород Хеврона.

Вот поэтому-то паломничеством, в изначальном серьёзном значении слова, эту вылазку к священному дубу язык не поворачивается назвать. Но, наверное, путешествие на Святую Землю, все проведённые здесь дни следует считать единой непрерывной паломнической стезёй – и тогда в ней выстраиваются какие-то смыслы.

Так было и раньше. В Хеврон, к дубу, многие русские поклонники после всех святынь Палестины шли ещё и потому, что здесь была самая южная точка православного присутствия на Святой Земле. А для нашего человека важно было не просто посетить, но и как бы «перекрестить» эту землю: пройти от приморской Яффы до Иерихона (перекладиной креста) и в длину, от Назарета до Хеврона, – Иерусалим в таком случае оказывался как бы в центре, в средостении этого креста. Эта традиция не какое-то доморощенное изобретение паломников, но следование слову Писания: «Встань, пройди по земле сей в долготу и в широту её, – сказал некогда Господь Аврааму, – ибо Я тебе дам её» (Бытие 13, 17).

В паломническом приюте возле дуба русские поклонники подкрепляли силы, получали ночлег «за вознаграждение по произволению каждого» и на рассвете под открытым небом участвовали в литургии, совершаемой на переносном антиминсе, – конечно, если в караване оказывался священник. Если же нет, то молились сами, как могли. К таковым принадлежим сегодня и мы.

…Тем временем мы подъехали к ограде русского участка и посигналили. В ожидании привратника пытаюсь разглядеть ворота: лет пять назад я читал сообщение в какой-то газете, что израильские власти, несмотря на обещания, так и не восстановили повреждённые бронетехникой во время противостояния с арабами ворота монастыря. Но, похоже, всё в порядке. Тем временем матушка Иустиния продолжает рассказ о том главном событии, благодаря которому это место стало священным для представителей всех трёх религий, представленных на Святой Земле, – христиан, иудеев и мусульман.

– Авраам был великим странноприимником, – рассказывает монахиня, – и никогда он не начинал свою трапезу прежде, чем накормит странников. Здесь он пас овец своих, здесь и поставил шатёр. Странники приходили, он их кормил и только после этого сам садился кушать. Предание рассказывает, что местные жители решили как-то над ним подшутить. Они перекрыли все дороги, ведущие в город Хеврон, и никто не мог прийти в город – ни жители, ни странники. Авраам же, как обычно, сидел ждал, ничего не вкушал. Прошёл день – никого. Второй. И на третий день он ничего не вкушал. А к вечеру, в такое же, должно быть, время, как сейчас, к Аврааму явились трое странников. Но это были не простые путники, а три ангела, три Божественных странника, Пресвятая Троица. Под сенью Мамврийского дуба старец накрыл стол и угостил их. Троица сказала ему, что через год у него родится сын от Сарры. Выглядывавшая из-за дерева Сарра – так её изображают на иконах – при этих словах засмеялась: как это у неё, 90-летней, может родиться сын? «Разве есть что-то невозможное Богу», – сказала Троица, от чего Сарра испугалась и заперлась. А через год у неё родился сын, названный Исааком, что в переводе значит «смех»…

Наконец ворота отворены и мы въезжаем на «свою» землю – единственный в Хевроне клочок не только русской, но и вообще земли, принадлежащей христианам. Но первый, кто встречает нас здесь – араб-мусульманин Януарий, здешний сторож. Он приглашает нас, шутит, распоряжается, словом, ведёт себя здесь как полноправный хозяин, но вряд ли потому, что когда-то этот участок был куплен на имя его пращура – просто характер человека такой. Ещё полтора столетия назад основатель и первостроитель этого русского приюта отец Антонин (Капустин) нанял здесь араба, который охранял участок, помогал в хозяйстве, был переводчиком и первым помощником в делах. Звали его Якуб Халеби, а по-русски – Яков Егорович. Так вот, Януарий – его дальний потомок, и потому в каком-то смысле историческая фигура. Сейчас ему 65 лет, он имеет пять жён, 25 детей и бессчётное количество внуков – огромное семейство. Жёны живут в доме недалеко от храма, а дети, а может и внуки, по-свойски бегают на территории русского участка и не прочь получить бакшиш от паломников. Так что мы заранее раскладываем сладости по карманам для раздачи.

История этого участка, расположенного в получасе ходьбы от центра Хеврона, поистине удивительна. Во все времена отношение к Мамврийской дубовой роще было священным. Ещё равноапостольный император Константин Великий обращался к здешнему епископу Макарию: «Мы знаем, что место у Мамврийского дуба, где обитал Авраам, омрачено идолопоклонством, и для того я повелел без отлагательства предать идолов огню. А дабы впредь оградить это место от поругания, мы определили и повелели украсить его великим храмом. Всем известно, что там впервые Бог Вседержитель явился Аврааму и беседовал с ним; там возникло начало священного закона и соблюдение его...» Ещё пару столетий назад арабы показывали развалины константинова храма и здесь шумела дубрава, а на горе Теревинфа, как называется у арабов место, где мы сейчас находимся, возвышались несколько особо почитаемых деревьев, среди которых местные жители выделяли «дуб Сарры» и «дуб Авраама».

В середине 60-х годов XIX века, когда Русскую миссию на Святой Земле возглавил архимандрит Антонин, участком с древом по праву наследства владел некто Ибрагим Шалуди. Он дорожил им, приторговывал ветками священного дерева, но как человек весьма пожилой, был бы не прочь его продать. Но даже заводить разговор о том, чтобы купить его иностранцу-христианину было опасно. А уж тем более представителю христианской миссии. Делу согласился помочь Яков Халеби, драгоман (переводчик) миссии. Снабжённый деньгами и документами зимой 1868 года он явился в Хеврон под видом купца из сирийского Алеппо (Халеба). Не торопясь, он будто бы подыскивал нужный товар, на деле же начал вести долгие тайные переговоры с Шалуди о продаже участка. Наконец сошлись на трёх тысячах франков, тут же составили купчую («кушан») на имя Халеби и Яков Егорович поспешил в Иерусалим сообщить отцу Антонину радостную весть. Увидев отца архимандрита, Якуб подбежал к нему, размахивая кушаном и крича: «Дуб – русский, дуб – русский!» – о. Антонин радостно обнял его и расцеловал. После этой сделки миссия скупила у пяти семей турецкоподданных соседние мелкие участки, доведя размер владения до 72,35 га.

У этой по-своему комической истории имеется, к сожалению, и печальная сторона. Когда арабы узнали, что земляк продал свой участок в Хевроне православным, они устроили мятеж, убили Ибрагима Шалуди и даже подожгли дуб – одна ветвь сгорела. Пригрозили сжечь начатый архимандритом дом. Один из соседних участков был совершенно законно приобретён у очень уважаемого местного шейха, но фанатичный хевронский муфтий потребовал в наказание за продажу земли христианам снять с него чалму и водить с позором по городу. Началось обустройство участка: днём огораживали участок 4-метровой стеной, ночью арабы растаскивали стены по камню… Несмотря на это, на протесты местного мусульманского духовенства и турецкой администрации 22 мая 1871 года под сенью дуба была совершена первая Божественная литургия, а через шесть лет был достроен двухэтажный дом для паломников. На самом темечке Теревинфы выросла наблюдательная башня в три этажа, – в ней о. Антонин устроил для себя жилище и небольшую обсерваторию – смотреть на звёзды в ночное время было его увлечением. А ещё с крыши этой башни открывался вид сразу на два моря, на западе Средиземное, на востоке – Мёртвое, ведь Хеврон находится на километровой высоте над уровнем моря, выше, чем Иерусалим.

Вообще о.Антонин стал первым и единственным христианским миссионером, рискнувшим поселиться в Хевроне. И Господь благословил его. Ведь всё могло сорваться много раз, например однажды, если бы удался замысел какого-то фанатика-араба, заподозрившего «сирийского купца» Якова Егоровича в хитрой игре и попытавшегося его подстрелить в ту минуту, когда тот расположился на отдых под Мамврийским дубом. Если бы покушавшийся знал, что перед ним тайный христианин, он несомненно попытался бы довести задуманное до конца и последовал бы и второй выстрел, и третий… Арабское население Эль-Халила (так они именуют Хеврон, что в переводе значит «любимец Божий» – имеется в виду, конечно, Авраам) считается наиболее фанатичным среди мусульман Палестины. Но агрессия их направлена в основном на евреев, которые (не безосновательно) считают себя вправе также молиться у гробниц праотцов израильских. Группа из нескольких сот ортодоксальных иудеев и сегодня живёт в Хевроне под охраной военных, за ограждением из колючей проволоки с убеждением, что «здесь, в Хевроне проходит самая передовая линия идеологического фронта, на котором решается не столько кому принадлежит город Хеврон, а кому принадлежит весь Израиль».

Со времени Антонина (Капустина) отношение арабов к русским смягчилось. На праздничную литургию, которая совершалась здесь в начале прошлого века ежегодно на Духов день, из Хеврона к дубу приходили мусульмане с семьями, рассаживались неподалёку и с интересом, как некое таинственное представление, смотрели литургию. Сказалось привыкание, – русские все эти годы вели здесь себя очень корректно.

Что же до дикой реакции местных жителей на появление здесь христиан, то следует вспомнить об имевшей хождение среди здешних правоверных легенде, будто если над пещерой, где похоронен Авраам, зазвенят колокола, значит, время ислама закончилось. Наверно, отчасти и поэтому в мечеть, в которую было превращена гробница праотцев Авраама и Сарры, доступ христиан был запрещён под страхом смерти. Покупку участка с дубом христианами они посчитали первым шагом к этому «народному апокалипсису». Так страх порождает химер, которые начинают управлять людьми. А может быть некоторые люди подпитываются ненавистью, а для «благочестивого» прикрытия им просто необходимы такие вот поверья.

Отец Антонин так и не успел построить на русском участке церковь – не дали турецкие власти. Запрещено было устройство даже домовой церкви. В 1884 году Патриарх Иерусалимский Никодим благословил-таки строительство здесь храма, но пройдёт ещё 27 лет, прежде чем кресты на куполах засверкают золотом в небе над Хевроном. За дело строительства храма взялся уже преемник отца Антонина в должности начальника Русской миссии архимандрит Леонид (Сенцов). Подобно предшественнику, он попытался обойти препятствия в духе Востока, и под видом архиерейского дома заложил-таки здание храма в 1906 году. Но когда у строения стали проявляться формы храма, стройку пришлось остановить: разбежались местные рабочие. Пришлось выписывать итальянских мастеров. К 1914 году храм был готов к освящению, но в разрешении на храм турецкое правительство по-прежнему отказывало. Грянула Первая мировая война, турки выступили на стороне Германии и тем самым подписали приговор Османской империи, – она рухнула так же, как и Российская. Британцы, под чей контроль перешла Палестина, наконец-таки разрешили освящение храма, и это случилось в 1925 году. В Советской России набирали обороты НЭП, ГОЭЛРО – там это событие даже не заметили.

Между прочим, изначально храм хотели освятить в честь царевича Алексия, убиенного большевиками, но Патриарх Иерусалимский благословил освятить главный престол в честь Авраама и Сарры. Правый придел посвятили Пресвятой Троице, а левый – Николаю Чудотворцу. Так появился русский храм с такой необычной конфигурацией – единственный в мире.

Мы поднимаемся к нему по укатанной дорожке от автостоянки, любуясь окрестностями. На старинных фотографиях вокруг русского участка лишь камни, но сегодня «частным сектором» застроена вся долина, все пространство, насколько хватает глаз: население Хеврона с пригородами перевалило за 200 тысяч. Храм напоминает крепость – с такими же зубцами на крыше я в детстве рисовал башни средневековых замков. Внутри просторно, мраморный пол, иконостас розового итальянского мрамора. На аналоях – иконки Пресвятой Троицы, сделанные на срезе Мамврийского дуба. Такие образа в своё время делали здесь во множестве – теперь это сложно представить. Сейчас на иконки крошечные кусочки коры помещают под ламинат – и то слава Богу. Отмечаю для себя, что ни один из иконописцев не посчитал важным подчеркнуть трисоставность священного дерева. А вот святитель Стефан Пермский на другом краю земли учил на этом язычников истинам о Святой Троице.

Мы притыкаемся поближе друг к другу и к аналою, и поём тропари по числу приделов. Гулко разносятся голоса под высокими сводами. Не покидает ощущение, что храм этот явно велик для нас, нашей небольшой паломнической группы. А больших здесь и не бывает. На кого рассчитывали строители храма? На нас? На наших внуков? Или на тех арабов, чьи дома обступили русский участок в Хевроне?

На выходе из храма познакомился со здешним насельником иноком Авраамом. Здесь он уже несколько лет, и потому я поинтересовался, что всё-таки было здесь во время последнего вооружённого противостояния евреев и арабов.

– Ничего особенного. Еврейские солдаты на джипах сломали ограду, заехали и стали фотографироваться с автоматами на фоне паломнического дома. Я подошёл к ним: «Кто из вас говорит на русском?» Якобы никто не говорит. «Ну, так я вам скажу по-русски, что если сию минуту же не покинете территорию, я немедленно звоню послу». Тут же они собрались и уехали.

– А вообще как вы здесь пережили эти несколько дней войны?

– Какой войны? Мне родные из России тоже звонили, спрашивали, как мы тут, когда танки на улицах? Какие танки? – удивляюсь. – У нас тут тихо.

– Совсем-совсем тихо? – переспросил я, вспомнив, что только сегодня по дороге нам встретился ехавший на ослике палестинец с автоматом наперевес.

– Ну, постреливали немного. А вообще это всё политика и очень большие деньги. С арабами можно иметь дело и всегда можно договориться, причём за небольшие деньги. Было бы желание.

– А как к вам относятся, когда вы в городе появляетесь в подряснике? В ваших предшественников из Русской Зарубежной Церкви арабы камнями, случалось, кидали…

– Дураки есть, но их не больше, чем среди любого народа. А вообще у них в Коране написано, что они должны помогать христианам.

Видимо я не очень доверчиво глянул на него при этих словах, потому что с ещё большим жаром отец Авраам продолжил:

– Однажды в Хевроне меня остановил араб и говорит: «Ты знаешь, кем был Христос?» – «Кем?» – «Мусульманином». – «Неужели? Ну, тогда я тоже мусульманин». Одно дело, когда живёшь среди мусульман, а когда приходишь к ним – это другое. Тут надо доверие ещё заслужить. Вот зарубежники здесь жили – они ведь не только арабов не воспринимали, но и приезжавших из Советского Союза паломников считали каким-то быдлом. Не образ Божий в человеке различали, а смотрели, насколько он соответствует их представлениям об «истинной вере». Вроде русские люди, а что-то важное потеряли в своей эмиграции.

Неподалёку от нас на камнях играли мальчишки – сыновья Януария, и в этот момент один из малышей ударился о камень и взвыл от боли; отец Авраам принялся успокаивать его, как мне показалось, какими-то очень ласковыми арабскими словами…

Я как-то упустил из виду один эпизод из новейшей истории русского участка в Хевроне. Точнее сказать – отодвигал его подальше, потому что, как мне кажется, он не очень красит православных. До 1997 года участок находился в ведении Русской Зарубежной Церкви, тогда ещё не имевшей евхаристического общения с Московским Патриархатом. В том году в Иерусалим на празднование 150-летия Русской миссии приехал Святейший Патриарх Алексий. Желая сделать шаг в сближении двух ветвей Церкви, он испросил разрешения зарубежного Синода на посещение святынь Палестины, принадлежащих РПЦЗ. Хотя согласно международным договорённостям доступ к святыням должен быть обеспечен и так. В Хевроне, однако, Патриарха некоторые зарубежные «ревнители» самым оскорбительным образом не пустили в храм отслужить молебен. Вскоре после этого власти Палестинской автономии передали участок во владение Московского Патриархата. Как логично тогда спрашивал представитель палестинской администрации: «Тот участок земли, на котором расположен Троицкий монастырь, был приобретён Русской Православной Церковью… Это записано в купчей. Разве в конце XIX века существовала Зарубежная Церковь?»

И верно, какое дело ему до «семейных» разборов в Русской Церкви, которые вообще-то должны бы решаться в духе любви. Противостоянием не преминули воспользоваться израильские СМИ, подавшие конфликт в самом превратном виде. Но более всего лично мне претит то, что некоторые представители Зарубежной Церкви попытались тогда подключить к разрешению конфликта Госдеп США, дабы тот перекрыл субсидии Палестине за то, что она «проводит конфискацию имущества американских граждан». К счастью, выяснилось, что «американским гражданам» участок в Хевроне никогда не принадлежал.

Эту историю я здесь кратко описал потому, что по крайней мере по срокам – 1997-й год – она совпала со смертью Мамврийского дуба. Не хотелось бы думать, что это усыхание как-то связано с нашим внутрицерковным раздраем. У православных есть поверие, что когда священный дуб засохнет, наступит конец света. Может, он и наступил тогда, только мы не заметили? Или, быть может, это был конец «того», безбожного света, и забрезжил новый?

Отец Авраам пригласил нас на чай в странноприимный дом, после чего мы, наконец, вместе с ним отправилоись к дубу, – упрятанному за решётку 5-тысячелетнему исполину. Инок согласился открыть ограду, попросив лишь не ковырять дуб. «Трогать можно, но не щипать».

Русский паломник игумен Даниил в XII веке писал: «Дуб той святой не вельми высок, но раскидист, и часты ветви имущ, и плоду много на нём есть; ветви же его близ земли приклонились. В толще же есть дву сажень, моею рукою измерих его, а вверх до ветви полуторы сажени есть. Дивно же и чудно, колико лет есть тому дубу святому на высоцей горе не вредися, ни гнилости на нём нет, но стоит от Бога утвержен, яко теперь посажен...» За прошедшие с тех пор века дуб разросся, и в XIX веке в толщину он был уже восемь саженей.

Ещё о.Антонин заметил, что после покупки участка дуб начал сохнуть. Трудно сказать, было ли решающим в этом стремление наших паломников ломать сучья для посошков и сдирать кору для написания на ней образков Св.Троицы, или просто пришло время. Для защиты от «благочестивого разграбления» вокруг дуба выстроили железную решётку с входной дверью, дупло замазали глиной. В 1898 году средняя большая ветвь, практически уже полностью засохшая, обломилась во время бури, была распилена и разослана по многочисленным церквям Российской Империи. Под две другие живые ветви, смотрящие на север и юг, были подведены подпорки.

На фотографии, которую продаёт желающим за доллар подоспевший сторож Януарий, у дуба уже лишь одна зелёная ветвь. Фотография сделана 60 лет назад, и он сам присутствует на ней 5-летним мальчиком. Частью дохода Януария является также торговля кусочками Мамврийского дуба: совсем крошечный – 1 доллар, побольше – пять. Жёлудь с молодых соседних дубков – в подарок. Нет, у него нет «исключительного» права отщипывать от дуба, просто дуб настолько ветхий, что кусочки постоянно отваливаются от него, а Януарий собирает их в ограде. Я прошёлся возле дуба, глядя под ноги, и смог убедиться – тщательно он собирает. Ни щепочки не нашёл.

Вообще священный дуб, весь в металлических бандажах и на костылях вызвал у меня чувство сердечной боли, – до слёз стало жалко дряхлого старца. Ведь для нас, намоленный паломникми, он даже без зелени – живой. А быть может это была слеза о другом дереве, ещё более древнем, том, о существовании которого я так хорошо знал в детстве, а потом забыл...

Я встряхнулся и подошёл к о. Аврааму.

– Через год после передачи этого участка Московской Патриархии паломница нашла в сухой траве этот росточек, – он показал на маленький дубок, растущий у основания Мамврийского старца. – Особенно радует, что он очень похож на своего пра-прадеда: так же он растёт тремя ветками, расположенными, кстати, примерно в тех же направлениях, что и у священного дуба.

Значит, всё-таки надежда есть! Рядом поднялся ещё один небольшой росток – его по аналогии называют «дубком Сарры». Откуда они взялись – выросли ли из корня усохшего дуба или произросли из жёлудя – я так и не узнал. Подошёл, полюбовался на маленькие листочки дуба, совсем не похожие на листья его российского собрата, – они маленькие с остренькими зубчиками по краям. Хотел разглядеть повнимательнее рисунок и только тут заметил, что уже довольно глубоко смерклось. Пора в обратный путь.

Пока расселись, пока тронулись – совсем стемнело. Неожиданно матушка Иустиния предложила спеть колядку. С чего бы это? – успел подумать я, но она тут же запела и я все понял: «Ночь тиха над Палестиной, Спит усталая земля, Горы рощи и долины – Скрыла всё ночная мгла…»

Игорь ИВАНОВ

назад

вперед