– Ну, не так всё просто. Зачем им отдавать... А вдруг «церковники» обратно не вернут? Музеи ведь очень ревниво относятся к таким вещам, чувствуют, что церковные предметы к ним незаконно попали, и резко реагируют на любые «поползновения» со стороны верующих. Как можно было прийти и забрать общенациональную ценность, государственную собственность? Для этого требовались решения на уровне правительства, целая цепочка согласований с привлечением Росгосимущества. А у нас счёт шёл на дни, было видно, что вот-вот обстановка в стране взорвётся: у обеих сторон оружие наготове, переговоры, что проходили в Даниловом монастыре, в тупике. Как Святейший ни старался, было понятно, что разговор идёт на разных языках. Святейший – о мире, а там была задумка, чтобы покрепче лбами столкнуть.

– «Там» – вы имеете в виду какие-то сторонние силы?

– Безусловно. Почти все сценарии переворотов, не только в России, но и в других странах, – они же пишутся за океаном. Я думаю, там рассчитывали, что большое кровопролитие в Москве разделит страну, от центра начнут отпадать регионы, которые тогда имели большую самостоятельность. Ни одна из двух сторон уступать не хотела, и всё шло к взрыву... Я видел это своими глазами, поскольку присутствовал на переговорах в качестве помощника Лужкова. В ту пору я был прикомандирован от МВД к московской мэрии и исполнял там обязанности начальника государственно-правового управления.

– Вы были на стороне Ельцина и Лужкова?

– А из кого выбирать? Ко мне приходили какие-то парламентёры, казаки, чтобы на свою сторону переманить: как тебе не стыдно, связался с Ельциным, а ещё казак! Я ведь и вправду из казачьего рода, как, наверное, догадались по моей фамилии – отец родом из Новочеркасска, предки из донских станиц. Но эти «красные» казаки, ругая Ельцина, ничего другого предложить не смогли, и я понял, что у них нет никакой русской национальной идеи.

Понимаете, вот до сих пор говорят, что у России нет идеи, надо её придумать. Но как же её нет? Сотни лет Россия держалась на православной вере и самодержавной власти. И сотни лет назад у нас случались смуты, но тогда было не столь важно, кто придёт к власти – один православный или другой, речь шла о фамилиях и тех православных, кто за ними стоял. А в 93-м году было непонятно, какую пользу извлечёт Россия от того, кто победит. Ельцин, конечно, потом принёс вред, но, я считаю, это был меньший вред, будущее с ним всё же просматривалось. А противники его были непонятны, ведь Руцкой не имел ни экономических, ни политических ресурсов. В лучшем случае, он бы расчистил площадку для прихода какой-то другой власти, в худшем – исполнил бы роль фитиля для большого пожара. Сначала с его стороны переговоры вёл Абдулатипов, довольно мирный человек. Но когда его сменил Воронин, стало ясно, что будет кровь.

– И возникла идея помолиться перед иконой Владимирской Божией Матери?

– Святейший Патриарх позвонил Лужкову с такой просьбой, и Юрий Михайлович Лужков поручил мне техническое исполнение. Как я уже сказал, времени на согласования не было, а икону просто так музейщики бы не отдали. Поэтому я решил действовать на свой страх и риск. Взял с собой шесть спецназовцев, полностью вооружённых и экипированных, сам надел военный камуфляж – и мы поехали в Третьяковскую галерею...

– А почему Святейший позвонил Лужкову, а, скажем, не Ельцину?

– С Лужковым он уже имел дело, ведь к тому времени прошёл год, как был запущен проект строительства Храма Христа Спасителя. Кстати, знакомство их также происходило на моих глазах. Однажды в 1992 году Юрий Михайлович позвонил мне по внутреннему телефону: «Зайди». Прихожу. Он: «Как ты думаешь, давай Храм Христа Спасителя восстановим?» С чего это вдруг ему вздумалось, я не понял. Ведь он тогда был даже некрещёный. Это вообще какое-то чудо – что-то с ним такое произошло. И позже было чудо – как быстро храм построили. Он спросил меня: «Ты сможешь с Патриархом договориться о встрече?» Я позвонил Его Святейшеству, рассказал об этой идее, и Патриарх минут десять молчал. Потому что, во-первых, я для него был человек непрозрачный, а Лужков просто непонятный. Может, это провокация, кто его знает: мы придём, накрутим, а потом всем расскажем, что Патриарх грандиозные проекты замышляет и вообще решил взять власть в свои руки. Ведь тех, кто желал дискредитировать Церковь, было предостаточно. Когда состоялась встреча и Лужков заверил, что предложение реально, Патриарх подумал и кивнул в мою сторону: «Давайте, Юрий Михайлович, спросим офицера, он младше по возрасту. Будем восстанавливать храм или не будем?» Я совершенно категорично ответил: «Будем непременно, и обязательно у вас получится». Я и сейчас удивляюсь, откуда в меня такая уверенность вселилась.

– Вы были уже тогда верующим? Казачья жилка проснулась?

– Нет, казачество здесь ни при чём. Мой отец, Донцов Евгений Иванович, хоть из донских казаков, но и по сей день убеждённый коммунист, ходит на партийные собрания. В советское время он занимал высокие должности, но очень порядочный человек. Православной была моя бабка-казачка, хотя веру свою она не рекламировала, была скрытным человеком из-за пережитого красного террора. В общем, в нашей семье я как-то сам по себе, единственный, кто ходит в церковь и соблюдает посты.

К вере я пришёл, когда уже был офицером. С 81-го года в Загорском районе была у меня избушка типа дачи, часто туда ездил и ходил в Троице-Сергиеву лавру. Конечно, не в своей майорской форме, а в гражданской одежде. Но всё равно там всех отслеживали. Если кто помнит, слева от входа в Лавру был офис «приёма иностранных делегаций» – там соглядатаи и находились, мимо них проскочить было невозможно. Писали на меня доносы в академию, где я служил, но, к счастью, сотрудник КГБ, который у нас сидел, оказался достойным человеком – он все доносы просто в папочку складывал. А накануне 1000-летия Крещения Руси началась антирелигиозная чистка во властных структурах – испугались, что влияние Церкви затронет госслужащих. И вот в начале 88-го года этот сотрудник КГБ меня вызывает: «С тобой хочет поговорить ни больше ни меньше как заместитель начальника 5-го управления КГБ СССР». Я удивился: «О чём? Мы уже с вами говорили. Ни на какую вербовку я не пойду». Он: «Нет, речь о другом. У вас 15 минут...»

Еду на Лубянку, проводят меня к генерал-лейтенанту. Сейчас трудно вспомнить, о чём мы говорили, разговор был какой-то странный, но точно помню, что генерал расспрашивал и я ему толковал, что есть вера православная, что она должна быть, что это основа российского устройства. Представляете? До того наша дискуссия дошла. Кончилось тем, что он попросил у меня Библию. Вот такие странные дела творились. Я сразу пошёл к тогда ещё здравствовавшему владыке Пантелеимону, мы с ним дружили, и попросил Библию. Владыка спросил, мол, для кого и удивился: «Ну ты даёшь!» Вручил мне Библию, я передал её через нашего представителя в КГБ, а назад мне дали... деньги. Я так понял, что подарок генерал не мог взять и вроде как купил её. И ещё презентовал меня пропуском на торжества 100-летия Крещения Руси. Я его даже не просил, хотя мечтал попасть туда. Этот пропуск до сих пор у меня хранится, на нём замечательная надпись: «Проход всюду». Второй раз этого генерала КГБ я встретил году в 94-м или 95-м. Я выходил на улицу с работы, из мэрии, а он шёл мимо. Постарел немножко. Спросил его, как Библия. Он мне ответил: «Знаете, это моя любимая книга». И ни слова больше. Не знаю, стал ли он верующим.

Это, конечно, не значит, что все люди во власти были такие. Даже в 90-е годы я сталкивался с непониманием и даже враждой к православию. Когда я занимал высокую должность в администрации Президента России, на меня некоторые косо смотрели. Один из заместителей внутренних дел начал на меня всякие доносы собирать, чтобы, как он говорил, «уволить за дискредитацию органов внутренних дел». Я, естественно, стал искать защиту, и тогда один влиятельный человек ему позвонил: «Чего тебе Донцов мешает? Работает и работает». И тот чиновник МВД ответил: «У него есть два недостатка: он казак (я тогда был заместителем начальника главного управления казачьих войск) и в церковь ходит». Такое было время...

– Вы недосказали, как же вам удалось забрать чудотворную икону из музея?

– Да не я забрал, это сама Богородица вопрос решила... Дело было так. Приехал я со спецназом в Третьяковскую галерею. Настроение было решительное – нас семерых вполне хватало, чтобы захватить музей. Уже в раздевалке меня встретила заместитель директора, а сам директор был в отпуске. Она предложила мне сначала сходить к иконе и посмотреть. Ребятам я приказал подождать на улице и пошёл вслед за ней. Прежде Владимирскую икону Божией Матери я не видел, хотя бывал в Третьяковке не раз, – не хотелось лицезреть её в пленённом состоянии...

– А вы знаете, что православные москвичи и тогда молились Владимирской – про себя, прямо в музейном зале? И Богородица помогала, даже собраны свидетельства чудотворений тех лет.

– Нет, не знал. Сам-то я ни за что бы не смог молиться в музее. Но вот как дальше было. Подхожу я к чудотворному образу, гляжу на лик Богородицы, а Она... на меня. Не знаю, как это объяснить. Наверное, это называется прибавление ума. Прояснилось вдруг в голове: как это я мог с вооружёнными людьми прийти за Ней, абсурд какой-то... Тут хранители музея собрались, взошёл я на небольшую трибуну, чтобы обратиться к ним. Пока поднимался по нескольким ступенькам, у меня пронеслось в голове: там, на улице, мои ребята с автоматами стоят, а здесь эти люди, взгляды недобрые, у некоторых просто ненавидящие, разглядывают меня в армейской камуфляжной форме... Что делать-то? Как их убедить? Пока поднимался и поворачивался к ним, Пресвятая Богородица, видимо, вложила те слова, какие нужны были. Я просто поклонился и попросил икону Христа ради – на два дня, помолиться... И этим победил моментально и бесповоротно.

Патриарший молебен у Владимирской иконы. 3 октября 1993 г. Фото из Журнала Московской Патриархии

Атмосфера сразу изменилась, позвонили директору, вопрос как-то удивительно легко решился. Представляете? Какое-то чудо – хранители музея пошли против правил и отдали величайшую ценность без формальных согласований.

Честно признаться, вначале я был настроен поскандалить, оружием пригрозить. Но Божья Матерь вразумила. В тот момент, когда мы друг на друга смотрели, я внутренне уже понял, что решение-то будет принимать Она – уходить Её иконе из Третьяковки или нет.