ОТЧИНА
«ЗДРАВСТВУЙ, ГОСПОДИ!»
Мой брат покрестился. То ли тоска его одолела, а может, болезни какие, но нашёл время – вырвался из своей деревни, приехал в Сыктывкар на праздник Богоявления. Архиерейская служба, крестный ход ко крещенской купели, запах ладана и чего-то ещё, неуловимого как ветер... Зачарованный, Фёдор всюду ходил за мной почти безропотно.
Лет десять назад, помню, он был совсем другой: жёсткий какой-то, недоверчиво косился на меня, когда заводила разговоры о чудесах да знамениях, и искренне полагал, что сестрёнка малость умом тронулась...
Крестили брата вместе с детишками, а потом была первая в его жизни исповедь: слышно было на весь храм, как Федя «вразумлял» батюшку: «Ну что ты говоришь такое! Нет. А? Не расслышал... Повтори, пожалуйста...» Батюшка попался любящий, отпустил ему грехи, допустил до причастия, после предостерёг, правда: «Смотри, брат, свято место пусто не бывает, держи свой дом в чистоте...»
Как в воду глядел. Летом решили с сыном вырваться из города, съездить к дяде Фёдору в гости, да не тут-то было – приходит из деревни недобрая весть: «Вина гагйыс тай вокыдлы пырома...» В переводе с коми на русский это значит: «Винный червь в брата вошёл». В нашем роду и пьющих-то не было, а тут на тебе. Отец мой, Фёдор Серафимович Терентьев, помню, выпивал по праздникам три рюмки водки, не больше – это была его норма. Мама – Ольга Филипповна, Царство ей Небесное, – в рот спиртного не брала, двадцать пять лет проработала честно в сельской библиотеке, которая находилась в бывшем храме Воскресения Христова. Строил его когда-то купец Иван Иванович Терентьев – крепкий хозяин был, говорят, имел свои пароходы, а ещё магазины в Москве, торговал рыбой, пушниной...
Когда через какое-то время вновь стали собирать с Андрюшкой чемоданы, сестра огорошила: «А у Феди баня сгорела, знаешь?» Баня, как говорят в деревне, «это наш курорт, без неё никуда». Звоню батюшке, нервно спрашиваю – как быть? «Езжай, погорельца своего утешишь, – голос батюшки прозвучал устало, – напишешь потом, как люди без Бога живут...» Я пыталась возражать, вспомнила, как гуляли с сыном по Москве и тот всё закидывал вопросами: «А какой высоты этот небоскрёб? А сколько тут машин?..» Увидев жилой дом, окна которого наглухо были забиты рекламными щитами, присел от удивления: «А как тут люди живут?!» «Плохо живут, плохо...»
И без Бога так же, а как ещё. Хотя кто их знает... Поворчав, купила-таки билеты себе, Андрюше, престарелой кошке Липе, и отправились мы на мою малую родину – в село Краснобор Ижемского района.
* * *
Брат, вопреки моим самым мрачным ожиданиям, встретил нас весёлым и бодрым, а может, мне так показалось: «Баня сгорела – ну и пусть! Теперь зато есть чем заняться – буду строить новую!»
В последнее время где-то с полгода работал он на нефтяных приисках, получал сущие гроши, а то и вовсе месяцами сидел без зарплаты. Когда терпение его иссякло, развернулся, плюнул и ушёл, хотя другую работу в деревне найти практически невозможно: совхозы давно развалились. Взамен в округе стали, как грибы после дождя, расти нефтяные вышки, но толку-то от них. Леса только изуродовали окончательно – мыши и те сбежали оттуда...
Неспешно беседуя с братом на крылечке, смотрела я на милый сердцу родительский дом. Осел немного, сгорбился он, как усталый путник. По заросшему огороду, где в былые времена всё цвело и радовало глаз, уныло бродила какая-то лошадь и, шумно фыркая, поедала листья смородины. Махнув хвостом, лошадь нечаянно столкнула со скамейки гостью – нашу старую кошку Липу. Жалобно мяукнув, та скрылась в высокой траве...
Следы запустения в деревне – куда ни глянь. Сгорел в своём доме наш бывший сосед Одуш Миш – пьяный был... Незадолго до смерти – зимой было дело – всё ходил, говорят, по домам, предлагал авансом купить у него за бутылку водки сено – он собирался его заготовить летом на своём участке... Больше нечего ему было предложить – всё из дома вынес, полы и те отодрал, бедолага, с каким-то собутыльником вместе и променял на эту отраву. Стихи писал, когда трезвый был... А недалеко от нас семья жила: там всех мужчин – пять человек – за каких-то два-три года унесло: кто утонул, кто на машине разбился...
В деревне особенно заметно, как угасает тот или иной род. Колюшка – красивый такой был парнишка – пришёл из армии, отслужив где-то в «горячих точках», облил себя бензином, поднёс спичку – и дело с концом... Ещё один – Николай, из интеллигентной семьи, с высшим образованием – застрелил себя прямо в кровати. А Офонь Коль машиной задавило – мать, говорят, рада была, что избавилась от сына: тот, как начинал пить, совершенно разум терял, бил её, ногами пинал. Страшное дело...
В соседней деревне – её называют в народе «ущельем разбойников» – такой случай был: психически больной человек застрелил в лесной избушке двоих спящих охотников. Ходит теперь по селу, как ни в чём не бывало... Часто теперь можно увидеть в деревне такую картину: сидит себе дяденька на крылечке, со стороны посмотреть – молится человек: взгляд отстранённый, голова опущена, пальцами перебирает, как чётки, сухие веточки, травинки, что-то тихо шепчет про себя... Вот только через час-другой дяденька этот запросто может взять да и ограбить магазин. Просто так, безо всякого смысла. Потому что на уме у него может быть что угодно. Мой отец говорил: «Оломыс вошйома тшыксьыны» – жизнь начала портиться в деревне не сегодня. Ещё после войны обитал в здешних лесах самый что ни на есть настоящий людоед – Роман Федем его звали. Его жертвами были, в основном, солдаты, зимой по таёжным тропам возвращающиеся с фронта домой – других дорог в районе, считай, и не было. Местный чикатило заготавливал лосятину для райкомовских работников и в какой-то момент рассудок у него помутился – вместо деликатеса он привёз в столовую человечьего мяса. Его расстреляли без суда и следствия, как бешеную собаку...
* * *
Я не раз замечала, что дети всё делают осмысленно, нелепость той или иной ситуации чувствуют очень тонко. Андрюшка мой в деревне в дождливую погоду лепил царство из пластилина – лепил себе, заселял его сказочными героями... Как только дядя Фёдор сказал, что осенью пустит его царство на замазку для окон, Андрей рассердился не на шутку и стёр своё царство с лица земли: а зачем его лепить, если вот так – на замазку для окон, всё равно что навозом в землю?!
Ещё был случай: хоронили кого-то в соседней деревне. Спросила местного паренька: «Кого хоронят?» «Лешак тодас (леший знает), – был ответ, – здесь каждый день кого-то хоронят». Этот случай я вспомнила позднее, когда приехал ко мне зять из деревни. Весь день он ходил по городу, вечером пришёл уставший, чаю напился, а потом вдумчиво так спросил меня: «Кого там хоронили сегодня в городе?» Я чуть не поперхнулась каким-то печеньем: город большой – это в деревне живут все как одна большая семья... Раньше жили.
В этом смысле деревня сейчас сравнялась с городом: тут и там люди стали чужими друг другу. И не случайно, видимо, лешего сегодня упоминают на моей малой родине чаще, чем имя Бога...
А ещё нередко приходилось мне слышать, как матери в коми сёлах, пытаясь вразумить непослушных детей, в сердцах «благословляли» их: «Будь тэ проклят, челядь!»
* * *
О том, что нечистая сила существует не только в сказках, в Красноборе местные жители знают не понаслышке. В сельском магазине с интригующим названием «Шок» разговорилась я как-то с молоденькой продавщицей. Наталья, дочь местных оленеводов, вот уже несколько лет подряд с открытием охотничьего сезона ходит с мужем на уток и тетеревов – стреляет без промаха, ради баловства птицу не бьёт, только для пропитания. Поначалу она боялась в лесу, вздрагивала от каждого шороха: бабушка ей говорила, что обитают там не только звери и птицы, но ещё и какая-то костлявая женщина в красном сарафане – пугает всех. Дед потом успокоил: «Ничего не бойся, только смотри не матерись в лесу и лешего не упоминай вовсе – он и не будет за тобой ходить...»
Из рассказов своей бабушки Наталья запомнила ещё одну историю про то, как церковь в их селе разрушали. Мужичок местный Епко скинул тогда крест с высокой колокольни, а потом прилюдно пописал на него... Епко потом до конца жизни под себя ходил, умирал в страшных мучениях – не хотел его Господь забирать. Когда в селе храм стали восстанавливать, у Натальи появилось желание покреститься, да вот всё мешает чего-то...
Пока мы с ней беседовали, в магазин заходила молодая женщина, видно было, что она «навеселе», молча купила полтора литра пива покрепче и ушла, сердито хлопнув дверью. Потом забегала девочка лет десяти, тоже попросила для мамы пива. Наталья сурово так зыркнула на неё глазами: «Сколько раз повторяла тебе: скажи своей маме, чтобы не отправляла тебя больше за спиртным!» Потом уже тихо добавила про себя: «Боюсь я...» Чего она боится, я так и не расслышала.
Моя бывшая учительница по химии Людмила Николаевна Канева тоже рассказывала как-то, что парилась она в бане и вдруг слышит: кто-то шумно так – уф-уф! – трётся шерстью об окошко. «Лошадь, что ли?» – была у неё первая мысль, потом почувствовала, что ЭТО не может быть лошадью. От страха Людмила Николаевна налила почему-то в ковш кипятка, тихо сползла на пол и тут такое началось! Огромное ЭТО стало скакать по крыше бани, съезжать вниз, потом опять на крышу запрыгивать. Бедная женщина заплакала от бессилия, молиться тогда она ещё не умела... Внезапно всё стихло. Людмила Николаевна – в буквальном смысле этого слова – выползла из бани. Был октябрь, землю снежком припорошило, но никаких следов от копыт лошадиных возле бани не было и в помине.
Случилась с ней эта напасть вскоре после того, как она к Богу пришла, – в аэропорту было дело. Погода стояла нелётная, сидела там Людмила Николаевна себе, а потом ни с чего вдруг стало ей так хорошо на душе: захотелось уступить место пассажирам в зале ожидания, подержать плачущего ребёнка у незнакомой женщины – распластаться, чтобы по ней ходили... Печали, тревоги – всё ушло куда-то, появилась вера в то, что отныне с ней ничего плохого не случится. Лукавый-то, стало быть, на бане не зря бушевал – человек от него уходил.
|
Потом уже Людмила Николаевна много ездила по монастырям, перестала, слава Богу, бояться в баню ходить, со временем организовала в посёлке Щельяюр православный приход, вместе с другими верующими восстановили они храм Свв. Кирика и Иулитты – там раньше клуб находился. Батюшка новый – отец Сергий – приезжает теперь сюда из города два раза в месяц: крестит, исповедует, литургию служит. Хороший батюшка – сам себя вымолил на это место...
Год назад приезжал в Ижемский район владыка Питирим, с ним вместе несколько священников. Одному из них Людмила Николаевна запихала тогда в руку записочки за здравие от щельяюрских прихожан. «Почему мне?» – смутился было незнакомый батюшка, но записки взял. Это и был о.Сергий из Сосногорска. А за десять с лишним лет община в Щельяюре крепкая сложилась, друг за друга как плотина встанут, если что.
Одна из прихожанок храма, Эмилия Васильевна Канева, лет десять назад, увидев объявление в магазине, что в посёлке будет служиться литургия, не сразу поняла, о чём речь идёт, поскольку и слова-то такого не знала: «ли-тур-ги-я». На службу пришли потом всем родом... Отец Онуфрий – основатель их рода – был когда-то первым священником в Ижме. Род Ануфриевых силён мужчинами, только у самого о.Онуфрия было девять сыновей. Мама рассказывала Эмилии Васильевне, что раньше на престольный праздник Кирика и Иулитты после службы собиралась вся родня в доме её деда. Ставили на стол четвертушку водки: мужчины до вечера, бывало, сидят, а всю её так и не выпьют – разговаривали. Тут же, за столом, решали, кому из родни помочь дом поднять, кому баню срубить – всё делалось сообща...
Сама Эмилия Васильевна стала тянуться к вере после того, как дети заболели. Одного ребёнка пришлось прооперировать – у него обнаружили порок сердца; про второго врачи говорили, что он и вовсе нежилец на этом свете. Но, слава Богу, институт уже закончил... А Эмилия Васильевна тогда крепко задумалась: вроде сама не пьёт, не курит – почему дети-то больные рождаются? Когда тяжело заболел муж, Эмилия Васильевна возле его больничной койки молча кричала: «Светлые силы небесные, помогите рабу Божьему Сергию!» – других молитв она тогда не знала... Муж выздоровел, а она дала слово: если в посёлке когда-нибудь откроется храм, она пойдёт туда сама, приведёт детей и своего супруга – весь род. Позже умирала от рака мать: перед смертью её исповедовали, причастили – ушла с миром. После её смерти Эмилия Васильевна год читала по усопшей Псалтырь, а потом вдруг поняла, что без молитвы, церковных таинств и ли-тур-ги-и она теперь уже никуда...
Другие, посмотришь, всё по монастырям ездят, а у неё, видно, крест такой – в посёлке сидеть. Много детей, маленькая зарплата. Уцепилась за коровий хвост и сидит. Щельяюр – посёлок грязный: ржавые гвозди, битые бутылки на каждом углу, корове пораниться тут ничего не стоит. Перед семейной иконкой Савватия и Германа, Соловецких чудотворцев, Эмилия Васильевна каждый день молится теперь, просит, чтобы святые уберегли её корову. Помогает. Приезжала к ней погостить девочка из Ухты, с турника во дворе упала, думали, всё – перелом позвоночника. Вызвали «скорую», сами молиться стали. Одна из дочерей потом рассказывала, что, пока они молились, она видела, как небеса отверзлись... А девочку ту спасли, и это, считает Эмилия Васильевна, было настоящим чудом.
* * *
Мой отец рассказывал: лет семь ему было – выпал из лодки, стал тонуть, а плавать не умел. Когда пятками уже дна коснулся, кто-то подтолкнул его в спину – легонечко так, и он побежал по дну реки... Лодка была не очень далеко от берега, он вышел из воды, как дядька Черномор со своими богатырями, – ребятня от удивления рты разинула. Плавать отец так и не научился, хотя всю жизнь на Печоре рыбачил, поймал однажды с другом ни много ни мало, а 52 сёмги. За браконьерство его могли тогда запросто в тюрьму посадить, но он ничего не боялся...
Нас, детишек, у отца с матерью было пятеро, так мы на этой сёмге, считай, и выросли: мама из них рыбники пекла знатные – пальчики оближешь. Не раз ещё отец потом тонул и попадал во всякие передряги, но каждый раз выбирался сухим из воды. Не только из воды. Выкарабкался раз из трясины какой-то, потом мокрый до нитки шёл по лесу несколько часов и уже в охотничьей избушке одежду потом ножом разрезал – та комом встала, замёрзнув на улице. Когда вернулся перепуганный напарник, отец уже жарко затопил печь-буржуйку, жарил блины и громко пел песни...
Эта смелость, перемешанная с каким-то отчаянным безрассудством, всегда удивляла меня в местных жителях. Помню, ехали мы с сыном из деревни на железнодорожную станцию. За рулём сидел молодой мужчина – смешливый такой, всю дорогу байками нас кормил. Сто с лишним километров проехали, что называется, с ветерком, и только на станции водитель сообщил мне, радостно так: «А я, вообще-то, инвалид по зрению, думал, что никогда больше за руль не сяду...» Ещё был случай: собралась этим летом в соседний посёлок Щельяюр на службу. Вначале километров пять шла пешком под проливным дождём, потом обогнал меня старенький «Урал», «как бы» притормозил. «Прыгай!» – крикнул водитель. Я влетела в кабину: «А чего так, на ходу-то?» «Тормоза не работают», – улыбнулся он с загадочным видом. Где-то на полпути машина странно хрюкнула и вроде как стала останавливаться. Водитель одной рукой поковырялся в сумке, достал пустую пластиковую бутылку, нахлобучил её, как шапку, на какие-то полуоголённые провода, чтобы где-то что-то там не замыкало, взял ржавые ножницы – они у него вместо ключа были – и «дозавёл» ими свою колымагу... При въезде в Щельяюр – посёлок раскинулся на высоких холмах – я не стала далее искушать судьбу, выпрыгнула из «Урала», помахав водителю рукой на прощание, а он на своей смертоносной машине покатил вниз, под горку, весело насвистывая какую-то знакомую мелодию...
* * *
В Щельяюре познакомилась я с местной знаменитостью – поэтессой Милицей Андреевной Хозяиновой. Родом она из Ивановской области. Мать её крестила в семь лет, когда девочка тяжело заболела корью. Милица Андреевна хорошо помнит, как дома – церкви тогда были уже закрыты – поп окунал её, с печенюшкой в руке, в бочку с водой. Она ещё спросила его: «Батюшка, хочешь печенину?» Поп оказался прозорливым, назвал девочку Музой – это её крестильное имя...
|
Свои первые стихи Милица Андреевна написала, когда ещё в школе училась: про Северный полюс и штурманов дальнего плавания. В годы войны она сидела ночами и строчила стихи «на заказ» для воспитательниц детских садиков – те переписывались с фронтовиками. «Хоть пару строк!» – просили они. С одним стихотворением – «Ответ другу на фронт» – связана целая история. Милица Андреевна сочинила его для Ольги Михеевой. Та долго переписывалась с одним офицером, и вдруг от него перестали приходить письма. Молодая женщина решила, что тот обиделся. Стихотворение так и начиналось: «Ты на что обиделся?» После войны уже, когда Милица Андреевна встретилась с Ольгой, та сообщила ей, что они с тем офицером поженились давно, детей теперь растят. И это ещё не всё. От своей подруги Милица Андреевна узнала, что песню на её стихи «Ты на что обиделся?» распевал весь Северо-западный фронт...
Эту романтическую струнку поэтесса сохранила потом на всю жизнь. Она и на Север-то поехала работать учительницей русского языка и литературы только ради того, чтобы увидеть северное сияние. В Красноборской средней школе, где она преподавала первое время, долго не могли привыкнуть к её необычному имени – Милица, звучит почти как «милиция». Вспоминает с юмором, как однажды прислали к ней девочку с запиской: та пришла, постучалась в дверь со словами: «Открывай, судья, прокурор пришёл!» Так и жили не тужили. Как только на небе появлялось северное сияние, чуть ли не вся деревня спешила оповестить городскую учительницу о радостном событии. Все вместе потом любовались этим необычным явлением природы... Сейчас Милице Андреевне 81 год, и она рада, что теперь её ничто не отвлекает от творчества: дети выросли, работа в школе, потом в райкоме партии – всё осталось позади... Картины из лоскутков, мягкие игрушки – все эти милые безделушки в доме хозяйки выполнены своими руками. Стихи пишутся... Некоторые из них Милица Андреевна видит даже во сне, встаёт потом и записывает – без единой помарки. «Ветка сирени», «Дорога жизни»... Листая сборники стихов поэтессы, я невольно обратила внимание на одно стихотворение – из последних:
Всё уходит, жаль, что всё уходит
В никуда, в неведомую даль.
Люди, мысли, песни, пароходы...
Остаётся в сердце лишь печаль.
НУ И ПУСТЬ, мы тоже канем в Лету...
Эта тоскливая нота – «ну и пусть» – резанула сердце. Вспомнила я вновь сгоревшую баню, соседей, ушедших из жизни раньше срока... Словно прочитав мои мысли, Милица Андреевна виновато как-то произнесла: «После того как поп меня в бочку окунал, я крестик не носила и в храм не ходила... Нам так сильно внушали, что Церковь обманывает людей – и это до сих пор крепко сидит в голове, не вышибить. Но человек должен во что-то верить. Я верила в справедливость...» Чуть помедлив, Милица Андреевна добавила опасливо: «Внучка у меня на клиросе поёт, голосок у неё ангельский – вы бы слышали!»
На прощание Милица Андреевна подарила мне одну из своих работ, сделанную из кусочков ткани по картине Левитана «Над вечным покоем»: на высоком берегу крошечная часовня из белоснежного тюля и зелёного бархата, с золотым крестом на крыше и широкая река, несущая свои воды вдаль...
* * *
После этой очень нелёгкой для меня поездки в деревню мы с сыном переболели чем-то, лежали с температурой несколько дней обессиленные, всё чудились мне какие-то лошади... А потом тучи рассеялись. Однажды утром Андрюшка прыгнул с кровати как ни в чём не бывало, встал перед иконами, перекрестился размашисто и громко сказал: «Здравствуй, Господи! Здравствуйте все!» Он всегда так делает после возвращения домой из долгого странствия.
Татьяна ТЕРЕНТЬЕВА
 | назад |
| вперед |  |
