ВЕРТОГРАД
ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ И ДНЕВНИК СОЛОВЕЦКОГО КАМЕНЩИКА ИЛЬИ МОИСЕЕВИЧА ИВАНОВА
В историко-литературном альманахе «Соловецкое море» (нынче вышел уже седьмой номер) публикуется масса интереснейшего материала о прошлом и настоящем Соловков, его святынях и святых, о Беломорье. Главный его редактор известен нашим читателям, это председатель совета Товарищества северного мореходства, доцент Поморского университета Василий Матонин. К сожалению, кроме как на Соловках да, может, кое-где в Архангельске, альманах не купишь. Решив представить его вам, мы выбрали фрагменты из не сосем обычной публикации – дневниковых записей уроженца деревни Чулоса на Лешуконье Архангельской области реставратора-каменщика Ильи Иванова. Петр Леонов, подготовивший в альманах публикацию о нём, пишет:
«Илья Иванов жил на Соловках с 1968 года и с молодых лет до смерти в 1990 году вел дневниковые записи. Дневник стал для одинокого в этом мире талантливого человека Ильи Моисеевича самым заветным другом. Другом, который всё поймёт, не осудит, молча примет тебя таким, каков ты есть. И главное – никогда не предаст.
Дневниковые записи Ильи Моисеевича, иногда интересные (словесные и акварельные зарисовки людей, природы), а иногда скучные, банальные (политические обозрения, толкование азбучных житейских истин), порой возвышенные (объяснения в любви к своим “детям” – памятникам, которые он реставрировал), а порой низкие (описание пьяных и блудных похождений), ритмика этого мозаичного дневника, написанного на писчей бумаге, на клочках газет, фольге из-под чая, разорванных конвертах, билетах, милицейских протоколах и даже на обороте объявления, сообщающего о проведении литургии в Спасо-Преображенском соборе, создавались на одном дыхании. Чуть ли не в каждую запись включались почти библейские по лаконичности и ёмкости сводки погоды, которые Илья Моисеевич старался соотнести с жизнью человеческой, с собой, маленьким грешным человеком. И благодаря этому за маской клоуна, за рожей пьяницы, за личиной юродивого высвечивалась светлая и прекрасная душа-христианка, томящаяся в провонявшем от курева и вина, прогнившем от тяжких трудов, хворей, побоев, почерневшем от грехов и неверия теле».
Дополняет автора публикации соловчанин Владимир Сошин:
«Илья Моисеевич Иванов был каменщиком-профессионалом, одним из тех традиционных ремесленников, которыми всегда славилась наша страна. Кладку, сделанную Ильёй Моисеевичем, всегда можно отличить ото всех других. Он делал её как Мастер. Подбирал каждый кирпич. Думал, какой стороной положить, какой раствор взять. Кладка у него получалась живая, не как у других, которые могли ровно и аккуратно выложить стену, но души, сердца в работу не вкладывали. А Илья Моисеевич, работая, даже разговаривал с кирпичами… И многим казался чудаком.
Очень бы не хотелось, чтобы вместо него изобразили великого самородка или, наоборот, выставили неким чудиком. Он был всего-навсего человеком из народа, о котором у нас так любят говорить, но которого никто не понимает. Просто жил, оставался нормальным человеком, который честно, с любовью делал свою работу, рисовал, читал книги, вёл дневник, в который выписывал стихи…»
«ХОЧУ ПОНЯТЬ ЧТО-ТО ГЛАВНОЕ...»
Из дневниковых записей И. М. Иванова
Начинаю приводить в порядок свой личный архив. Всё прошедшее встаёт перед глазами. Погода. Почти каждый день идёт снег. Холодный ветер.
———
Иной раз проявляю просто ослиную упрямость, бывает даже во вред себе. В кого я такой уродился, не знаю. О татке и матушке судить не могу, слишком зелёными они нас оставили. Но всё же думаю – в отца. Он был председателем колхоза. Мать вспоминаю тихую, ласковую, человечную. Её материнская доброта меня до сих пор греет.
———
Мать – это святое имя, в нём великая ласка и великое самопожертвование ради своих детей. Отдавала, отдаёт и будет отдавать свой последний кусочек хлеба, своё последнее тепло, лишь бы её чада жили. Моя мама умерла 30 лет назад. Не помню её черты лица, помню только усталую фигуру. Не могу вспомнить конкретно и её ласки, но помню материнское тепло. Оставила нас мал мала меньше – пятерых отцу. А он не выдержал расставания – вскорости ушёл к ней на тот свет.
———
Была б моя воля, я бы сделал главным государственным праздником День матери.
———
Младшая сестрёнка спрашивала: «Как татка умер?» Придумывал своим детским умом, показывал. Лёг на лавку, вытянулся как струна, закрыл глаза, сложил руки крестом на груди. «Поняла?» Вроде бы поняла. А потом в войну она пропала, моя младшая сестричка Ленка. Наверное, тоже умерла. А может быть, жива? Живи, Ленка, живи!
———
22 июня 1941 года. В этот солнечный день мы, пацаны, как всегда, играли в «белых и красных», в Чапаева, Будённого и Ворошилова. Лихо рубились деревянными саблями, стреляли из самодельных маузеров и пулемётов. И в этот день началась война.
Это короткое слово «война» заставило посерьёзнеть всех – от большого до малого. Все наши игры разом прекратились.
Дыхание войны ощущалось даже в нашем, расположенном далеко от линии фронта детдоме. Сократили продовольственный паёк. Стали проводить политинформации, взяли на фронт директора, завхоза и плотника. Двое из них погибли. В детдоме установили радио-динамик. Последние известия Совинформбюро приходили послушать пожилые колхозники. Известия были неутешительные – Красная армия отступала, оставляя один город N за другим.
Вспоминается: зима, вечер, горят керосиновые лампы. Политинформация. Нам читают опубликованную в газете «Правда» поэму «Таня», про совершившую подвиг комсомолку Зою Космодемьянскую.
Повсюду висели плакаты: «Всё для фронта, всё для победы! Под знаменем Ленина, под водительством Сталина!», «Смерть немецким фашистским оккупантам!»
С нетерпением ждали, когда нам покажут документальный кинофильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой». Наконец-то Гитлеру дали по зубам. Лёд тронулся. У одного нашего парнишки отец застрелился, не сумев выплатить немалые налоги. Перед смертью написал поэму в стихах. Там была такая строчка: «Ухожу я в подземный колхоз...»
Появились «отвоевавшие» фронтовики. Военрук без руки, другие на костылях...
К нам в детдом привезли эвакуированную девочку из блокадного Ленинграда, худенькую, бледную, тоненькую, как тростиночка.
———
Во время войны среди пацанов в детском доме распространился слух, что Архангельскую область просят в пользование англичане. И станут они нас кормить белым хлебом. Постановили: «Будем лучше голодными, но англичане и их белый хлеб нам не нужны».
———
Мы с моим другом Маратом Петраковым решили бежать в Москву. Стали собирать продукты на дорогу. По кусочку сахара, по чайной ложечке масла в день. Сначала продовольствие прятали в бане. Потом он наш «склад» самовольно перевёл под фундамент дома. Однажды пришёл ко мне с побитым видом и сообщил: «Склад исчез. Наверное, бродячие собаки съели». Так до сих пор и не знаю, собаки или он сам уничтожил наши припасы. Мог, конечно, и сам съесть.
———
Летят годы, шустрей, чем птицы. Прошло 34 года с того радостного, солнечного победного дня. Хотя радость была не для всех: у моего товарища по детдому 9 мая 1945 года погиб родственник. А сколько всего погибло дорогих, близких людей с 1941-го?! Говорят, 20 миллионов. Да кто их считал...
———
В моей келье всегда мелодично звонят трофейные часы, которые я буквально вырвал после войны у брата-фронтовика Васи, купив ему новый будильник. Часы так и будут звонить до тех пор, пока я сам не уйду за их прошлыми хозяевами.
———
Сегодня в Москве впервые отмечают День города. Мне посчастливилось участвовать в празднике 1947 года, когда отмечалось 800-летие Москвы. Дурачок, весь день прокрутился перед камерами кинохроникёров, думал, увижу себя в кино. Было народное гулянье. Людей было, как в пустыне Каракумов песчинок. По улице Горького «слонов водили напоказ».
Погода стоит хорошая, тёплая, как парное молоко. А лето было холодным. Зимой мечтаю, как птица, улететь на юг.
———
1948 год. С Серёгой идём в Москве ночью мимо Александровского сада. Я говорю: «Изучаем биографию Сталина. Глава „Ночная жизнь”». Сергей испуганно: «Тише, здесь стены и те имеют уши!»
———
6 марта 1953 года. Вчера вечером скончался И.В. Сталин. Как-то всё ещё не верится. У репродуктора на протяжении передач этой вести собирается вся казарма и молча стоит. Состоялся траурный митинг.
———
Облака плывут и оседают на горы, прямо на нас. Недалеко отсюда кукует кукушка после дождя. Красивые туманы-растуманы ложатся на горы в вечернюю зарю. Чудные краски! Так хочется запечатлеть всё это на полотне.
Шахта, на которой я работаю, находится на высоте снежных вершин. Климат в Кавказских горах сырой. А в Очамчире и Сухуми погода стоит хорошая.
Природа на Кавказе, конечно, роскошная, но лучше в Россию уеду. Надоела бродячая доля. Надеюсь из этого ущелья выбраться в июне.
———
Мать-природа, одна ты меня успокаиваешь.
———
Куда судьба забросит меня после этой кавказской шахты? Это должен быть последний этап моих странствий. Надоели все эти гулянья.
Все хотят хорошего, а кому же достанется похуже? Если не будешь добиваться лучшего, тебе и достанется.
———
Я в Ленинграде в Петропавловской крепости перед Невскими воротами 1787 года. Сколько поколений прошло, пока они тут стоят. И я пройду. Хочется оставить после себя след. Но следа-то от меня в истории и нет никакого. Очень жалко, очень обидно.
Так что же, друг. Пойдём походим по городу Ленина. Направляюсь к «Авроре».
———
Затуманиваешь свои мозги алкоголем, чтобы убежать в другую, сказочную страну, где живут счастливо и весело. Хотя и без водки можно найти другое, если сам живёшь не как свинья, а как Человек. Алкоголь – враг всего человеческого в человеке. Он нас незаметно, как Сусанин поляков, заводит в болото свинства. От действительности нашей печальной ничто всё равно не спасёт, кроме смерти. А если там спросят: «Как ты жизнь прожил?» Что ответишь?
———
Вот прошёл ещё один год жизни. Что он дал? Новую специальность, с которой дана прописка на «законное бродяжничество» по стране, и поперечную морщину на челе, которая предательски соединилась с первой продольной. Это великое соединение произошло на днях. От самого себя уйти очень трудно.
———
Пьяный. От большого ума люди сходят с ума, ибо им тесно в этом мире, они хотят ещё большего – бессмертия, а это даётся из сотен тысяч и даже миллионов людей лишь некоторым избранным. Лев Толстой этого хотел, но и у него почти не получилось, несмотря на то что он был великим писателем. Но всё равно он был земным человеком. А ничего земного на земле в итоге не остаётся, все уходит в вечность, а вечность – это смерть. А если смерть – значит тление, а если тление, то зола, а если зола, то это – пшик. Что был, что не был. Останутся воспоминания ненадолго у кое-кого. Нужно жить и любить, пока ты есть на этой земле, ибо потом будет Космос.
———
Плохой, тяжёлый у меня характер. Иной раз бываю упрямее осла. А как в 35 лет его переломить? С этим характером в жизни я себя так крутил, что круги в глазах появлялись. Упрямства много, а силы воли мало. И это очень плохо. Упрямство перебарывает ум, логическое мышление. Я – большой осёл. Я не смог перебороть себя, значит, я слаб.
———
Чехов пишет: «Проплыл тысячи вёрст, видел миллионы пейзажей. Право, столько видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно». У меня такое же чувство. Только я не Чехов по натуре. Он обогатил себя и русскую (даже мировую) литературу, а я ничего не обогатил. К 37 годам пришёл к разбитому корыту личной жизни. Сколько на свете таких, как я, пустоцветов? Зачем матери мучались, рожая нас на свет Божий? Сколько на фронтах хороших, талантливых людей погибло, защищая нас... Плохая погода. Снег идёт. Ночью до -13°. Днём 0+2°. В душе идёт борьба самолюбия с разумом.
———
Читаю сборник рассказов Бунина. Серьёзный писатель. Заставляет о многом задуматься. Помню, служил в Карпатах, когда прочитал в газете о его смерти. Я сильно удивился, так как был абсолютно уверен, что Бунин давным-давно умер в эмиграции. Ведь у нас имя этого великого писателя, лауреата Нобелевской премии, долгое время даже не упоминали.
———
Слушал музыку. Композиторы – это тоже полководцы своего рода, которые командуют нотами в музыке, как командиры на поле боя.
———
Поступил в реставрационную организацию. Сам попросился на Соловки. Прилетел 7-го июня. Соловецкий монастырь-крепость – самобытная вещь. Такую кладку, как в кремлёвских стенах, в первый раз встречаю. И думаю, что в России это единственное уникальное сооружение.
Приходится жить в монашеских помещениях. Это холодильники для мороженой рыбы, а может, – гробы. От них веет сыростью и угрюмостью. Между крепостными стенами толщиной до 4 метров и корпусами до сих пор сохранился снег. Крепость построена 400 лет назад, а мы – Советы – довели её до разрушения за 40 лет. От уникального памятника старины остались одни руины. После монахов на острове хозяевами были заключённые, потом солдаты с матросами. И никто из них не догадался хотя бы забить амбразуры в башнях и окна в столетних соборах, где летом и зимой до сих пор гуляет ветер, льёт дождь, падает снег.
Море рядом с монастырём. Погода здесь за день несколько раз меняется. И люди тоже.
———
Из Москвы к нам на Соловки помогать вести реставрацию приехали студенты МГУ.
Работа у меня интересная – вытачиваю из камня фигурные изделия, реставрирую вещи 300-летней давности.
———
Свою работу стараюсь сделать не на десяток-другой лет, а хотя бы на сотню-другую.
———
В первый раз в жизни видел радугу на близком расстоянии. Живу в монашеской келье на втором этаже. Окно выходит на центральный двор монастыря. Вот уже 3 месяца студия «Ленфильм» проводит на Соловках съёмки. Вчера они снимали надгробные памятники у Преображенского собора. И для оживления кадров им понадобился дождь. Приехала пожарная машина. Рядом с нашим корпусом из брандспойта дали струю вверх к небу, и буквально у меня на глазах стала вырисовываться радуга-красавица, прямо перед окном, так что можно было рукой потрогать. Незабываемое впечатление. Одно из самых чудесных в жизни.
———
Второй день живу в Москве в Новоспасском монастыре. Прохожу обучение на каменщика. Работаю здесь второй месяц. Только что вернулся с прогулки перед сном на Павелецкий вокзал. Там стоит траурный поезд Ленина. Люблю вокзалы с их своеобразным шумом, ожиданием дороги, встречами и расставаниями. 8 марта потерял блокнот и в нём 50 рублей (оставил в кабинке телефона). Жаль блокнота – там были дневниковые записи за последние месяцы, зарисовки, адреса и номера телефонов. А деньги – муть. Из-за них я никогда не горюю. Деньги не должны быть любовью человеков.
———
Сижу в келье один. Тишина. Кошка свернулась клубочком. Дрыхнет. Я не сплю. Не дремлют и мои часы «Молния» с римскими цифрами. Мне кажется, что я не только слышу ушами, но и нутром ощущаю ход времени. Иногда прислонишься к телеграфному столбу и слышишь гул. Это гул времени. Оно и сейчас гудит-звенит в моих ушах. Тяжело мне от него. Но не завидую я тем, которые живут не с этим будоражущим гулом, а с заунывным комариным писком и лягушачьим кваканьем в стоячем болоте, в стороне от быстро текущей жизни.
На моих часах с римскими цифрами – 0 час. 57 мин. Уже перешагнул на другие сутки и не заметил как и когда. Так будешь стоять на краю могилы и спрашивать: «Как, это я уже прожил жизнь?» Да, время неумолимо идёт и знает своё дело, а вот человек иной раз вовсе не знает этого своего дела.
———
Совесть – это самое основное в человеке, что, по-моему, должно быть. Как же жить без совести-то? А люди, оказывается, живут. И ещё начальниками работают, другими командуют. Я бы так не смог.
———
Мне не страшно умирать, жизнь, конечно, не надоела, и сколько дано мне на сём свете времени жития, постараюсь прожить, не пачкая свою совесть. Хочется, чтобы люди при встрече здоровались и улыбались мне от души. А больше ничего и не надо.
———
Сегодня святой праздник Крещение. И действительно ударили крещенские морозы: -26° – 30°. Вчера тоже было -20° с гаком. Зато лето было исключительно тёплым. Вода в Северной Двине была теплее, чем на Черноморском побережье. Пляж в Архангельске не пустовал. Погрелись летом, а теперь, зимой, можно и помёрзнуть. Ведь за всё хорошее надо платить.
———
Жизнь совсем короткая. Не успеешь родиться, нужно уже уходить, другим место уступать. А ведь кажется, только-только краешком её начинаешь понимать...
Мне не жаль помирать, и не стыдно. Старался людям добро делать, а как получалось, сам не знаю.
———
Ну что, стареешь? Мудрость, что ли, приходит? Нет, до мудрости я не доживу. Такие, как я, до мудрости не доживают. Мудрость – это старость, скопление всех жизненных нитей, передряг, произошедших с человеком за его жизнь, спутанных в один клубок. Клубок, который можно распутать и помочь этим на своём жизненном примере хотя бы одному человеку.
———
Уж если умирать, надо отдать человекам-людям всё до последней копейки. Всё, что есть за душой. Там они тебе не понадобятся, а здесь авось твоя несчастная копеечка кому-нибудь пригодится.
———
Ну, мороз-разбойник, вдарил так вдарил! Три дня подряд температура под 40°! Но я не огорчаюсь. От такого мороза даже весело.
———
На Соловках погода мягкая, микроклимат. В декабре, когда десять дней сидел на аэровокзале в Кегострове, был мороз до 25°. Сюда прилетел – -10°. И вот скоро весна, а мороза серьёзного за всю зиму тут так и не было. Последние два года на стройке в Архангельске приходилось работать на высоте, например на 14-этажном доме на пл. Профсоюзов. Летом было приятно и хорошо, а осенью и зимой – обжигающий ветер с дождём и снегом. Здесь, на Соловках, погода благодатная. Работаю, как у Бога за пазухой.
———
Скоро два месяца, как вернулся на Соловки. А задачу себе дал – 12 лет проработать на одном месте. И именно в реставрации.
———
Жизнь моя – реставрация. Здесь моя душа, здесь должна быть моя могила. Не должен я отсюда уходить.
———
Был на выставке рисунков школьницы Нади Рушевой в музее ИЗО. Прожила девчушка 17 лет. Какой талант ушёл из жизни, не успев расцвести! Если бы она дожила хотя бы до лермонтовских лет, то была бы Лермонтовым в живописи. Ещё при жизни её рисунки ходили по всему свету. В Архангельске показывают маленькую часть её работ. Талантливая, гениальная была девочка. И в 17 лет исчезнуть... Лето уходит, а я его ещё не видел.
———
Набрал кучу книг, журналов. Хватал их в библиотеке, как голодный хлеб хватает. Чувствую, что делаю неправильно, надо найти какую-то систему в читке книг, но у меня всё всегда хаотично. Хаос у меня в голове и в жизни. От этого всегда сам себя в тупик ставлю. Мне обижаться, кроме себя, не на кого.
———
Мне кажется, что в этом году я впервые вижу грозу на Соловках. В последние дни во всей Архангельской области стояла такая тёплая погода, какой 80 лет не было. На Соловках 28°, 30°, даже 32°. Но я жары не ощущаю, потому что работаю в помещении трапезной, а там после зимы температура холодильника. Прогреть полутораметровые стены северное солнышко не скоро сможет.
———
На Соловках я работаю с душой. Недавно среди туристов встретил одного из бывших своих начальников. Он стал звать меня вернуться в Архангельск на стройку. Я ему отвечаю: «Нет, у вас я работал “сквозь зубы”, ради денег приходилось вкалывать. А тут – не шустрю, с любовью всё делаю. И понимающие люди это видят, уважают меня».
Хотя люди и здесь всякие. Сегодня получился анекдот. Некоторые недобро-люди или -желатели, или ещё какое слово к ним подобрать... Короче, те, с кем вместе работаю, собрали местком по поводу меня и пошли перемерять всю мою кладку. Думали, что я, как они, себе несделанную работу приписываю. Люди-людишки... И ведь двигало ими не чувство справедливости, а мелочная зависть, из-за которой они, объединившись, готовы были съесть человека. Тем паче что он один, а их – куча. В борьбе, в конфликте с этим миром я рос с детства, видно, и помирать буду так. Я уже давно с этим смирился.
———
Случайно услыхал, как мастер в разговоре с одним человеком говорил: «Да чего вы всё за Илью Моисеевича заступаетесь?» Возможно, я ещё не совсем пропащий человек...
———
Вчера и сегодня работал на кладке в Чоботной палате. Начальник в прошлом месяце меня «наказал рублём» за медленную работу. И в этом то же самое будет. Но он не может отнять у меня радость от моей работы. Последние два дня я трудился с душой и любовью к своему делу. Настроение не омрачалось даже оттого, что денег нет и не будет: ведь я приехал на Соловки не за «длинным рублём». «Длинный рубль» в итоге всегда оказывается «коротким».
———
Надо не обращать внимания на мелкие уколы жизни и идти по генеральной линии, которую выбрал. Идти медленно, но уверенно. Реставрируй Соловки, славную старину Руси. Умирать будешь, так будешь знать, что принёс пользу. Пусть крошечную, но пользу.
———
В конце войны встретился нам, детдомовским пацанам, цыган. Спросил закурить. Я, как старший из этой компании, достал свой «портсигар» – баночку из-под гуталина. Цыган спрашивает: «А хорош ли твой табак?» «Да», – отвечаю. А на самом деле какой там хороший, если 10% в нём табачного порошка, а остальное – мох. Но у цыгана, видно, и такого табака не было. Отсыпал он себе немного из моего «портсигара» и после нагадал мне: «Ты будешь знаменитым!» Человеку никогда не надо врать. Фальшь всегда рано или поздно вылезет. Не люблю я фальшивых людей. А цыган мне, конечно же, соврал. Но гадание его запало мне в душу на всю жизнь.
Лет пять назад в «Комсомольской правде» хоть и фамилия моя не была напечатана, но было написано: «На Соловках замечательно работает один каменщик». Летом студенты-москвичи приезжали с инструкторами. В Архангельске в нашей конторе они прочитали «Комсомолку», так и ахнули. Поняли, что про меня написано.
А сегодня Володя-москвич – человечный человек – подходит ко мне и протягивает нашу областную газету «Правда Севера». Смотрю, а в газете моя фотография и подпись с моей фамилией. А я ведь туда не напрашивался.
Конечно, печать – это великая сила. Но то, что я попал в газету, мне особых эмоций и радости не дало. Иной раз я чувствую в себе столько нехороших качеств и проявлений, что понимаю: надо сначала их искоренить, а потом уж идти в печать. Эх, жизня...
———
Только труд делает человека Человеком. Только он даёт ему цену.
Сейчас у меня рождается сын – портал в Преображенском соборе. Я его ласково называю «Портальчик». В нём – моя жизнь, моя душа. Пройдут столетия, а он будет стоять. Если, конечно, не будет второй Хиросимы. Хотя теперь будет уже не Хиросима, а пострашнее: наш шарик может запросто пополам расколоться, одна пыль млечная останется.
———
Портал в Преображенском соборе сделал, им придавил своего прораба и хотел уходить в музей. Но дирекция музея и московские архитекторы встали против моего ухода из реставрации, надавили на наше местное и архангельское начальство. «Губерния» постановила: сколько бы я ни сделал, а платить мне тариф (работаю я медленно, но и работу делаю самую сложную). Что ж, поживём – увидим.
———
Сколько вполне здоровых, крепких старинных зданий снесли, сносят и будут сносить! Целые улицы, проспекты по всему Союзу. И ставят на их месте трафареты-инкубаторы. А ведь многие порушенные здания имеют архитектурную и историческую ценность. В Москве памятники передвигают, а у нас уничтожают. Разрушили старинные торговые ряды и много других зданий. Злости не хватает на тех людей, которые подписи дают на снос зданий-«стариков». Просто их по голому месту надо лупить. Неучи с дипломами!
———
Завтра на Соловках будут отмечать 550-летие Соловецкого монастыря. Мне через две недели исполнится 55 лет. То есть я с монастырём почти ровесник. Разница маленькая – мне к юбилейной дате всего лишь нуля не хватает.
Если говорить всерьёз, я имею самое прямое отношение к Соловецкому монастырю. И моя доля есть в реставрации-восстановлении Кремля Соловецкого. Я этим горжусь.
Моя работа во внутренних помещениях при хорошей кровле будет стоять столетия. За наружные работы такого сказать уверенно не могу. То, что делал из монастырского кирпича, будет стоять долго, а сделанное из нашего современного кирпича простоит не столетия, а десятилетия от силы. Святые ворота делал менее десяти лет назад, а они уже сыпятся. Материал – дрянь. Реставрация сохнет-усыхает.
Силы у меня ещё немного есть, желание есть, но реставрации я уже не стал нужен. Власть реставраторская изменилась. Возможно, тогда вспомнят старые кадры. Вспомнят, когда буду лежать на Лопском...
———
Есть у меня на Соловках друг Константин Васильевич Харитонов. Ему уже восьмой десяток. Живёт он в Биосаде, один в лесу. Когда сюда приехал, то пошёл к нему в гости. Был зимний вечер. Как вошёл в лес... Мать моя женщина! Воздух свежий. Иду, дышу им жадно, как алкоголик с похмелья водку пьёт...
В такой чистоте я ещё никогда не бывал! Озираюсь кругом – снег белый, пушистый обметал кругом все деревья. Ветки гнутся от тяжести, а на снегу следы: вот пробежала лиса, вот заяц напетлял да обгрыз кору. А на рябине ягод маловато – почти все птички склевали. Кругом девственная тишина. Я одурманился, словно в сказку попал. Подхожу к озеру – вдали виднеется огонёк в доме моего деда. Вдруг метрах в десяти-пятнадцати – пурх-пурх-пурх! – куропатки, как истребители, из снега взмывают и шустро летят на тот берег озера. Вспугнул я их зазря. Тишину порушил.
С того дня немало времени прошло, но та прогулка до сих пор звучит в моей душе.
———
Первый раз в жизни назанимал 70 с лишним рублей в долг. Позавчера получил аванс 60 рублей и весь отдал. А сам остался с шишом. Возвращать долги в жизни нужно, прежде всего. Рассчитался со всеми, кроме тех, кого нет на Соловках.
Занялся наведением порядка в своей келье после недавнего «бурного» прошлого. У нормального человека порядок должен быть всегда и в келье, и во всей жизни. К этому хочу стремиться.
———
Какое бывает удовлетворение, когда сделаешь что-нибудь полезное, да ещё наперекор своей лени или нехотению по каким-нибудь причинам. Действительно, победа над собой – самая большая победа. Чувствуешь себя божественно-приподнято.
———
Уже 20 дней не беру в рот хмельного. 30 с лишним лет после бани всегда выпивал. А последние три бани ходил без выпивки. Решил проверить свою силу воли. Не буду пить хотя бы до первого сентября. Если выдержу, и дальше. Погода. Две-три недели назад был сильный холодный ветер. Казалось, что вот-вот снег пойдёт. В последнюю неделю винегрет: утром холодно, ветер, дождь, а вечером тепло и сухо. Сегодня с утра шёл град. Сейчас – слепой дождик.
———
Осень золотая. Почти полтора месяца не пью. Значит, у меня есть ещё сила воли. Золотая осень жизни. Туристы и птицы исчезают. А мы остаёмся.
———
Умер дядя Гриша Тишинин – самый старый мужчина на Соловках. Прожил 83 года. Царский мужик. Когда ноги его носили, часто приползал ко мне в гости. Жизнь коротка, а я такой бездельник. Сколько можно было интересного записать за дядей Гришей, за другими людьми. Умер и дед Малиновский. В прошлом году мы с ним как-то сидели за бутылочкой, старый запел, да такие неслыханные песни, что у меня вся душа затрепетала. Схватился я за карандаш, да пьян был, оставил до следующего раза. А раза этого теперь уже не будет – спел дед свою песню в деревянный бушлат.
———
На днях исполнилось 75 лет со дня рождения писателя Леонида Леонова. Вспомнилось, как я его видел у нас на Соловках. Это крупный, высокий, здоровый человек, пышущий энергией. Встретился с ним и его свитой в районе мельницы. Энергичный, твёрдый и широкий, проплыл около меня. Аж ветром от него на меня дунуло. Это – океанский пароход, проходящий мимо рыбацких дор. Такое ощущение осталось у меня от знаменитого писателя, которого ещё в 1928 году Горький принимал на Капри.
———
Администрация преподнесла мне в честь 50-летия предновогодний подарок – столярную мастерскую над моей кельей для того, чтобы я не проспал жизнь – ни днём ни ночью теперь нет покоя.
———
После отпуска из Крыма приехамши, сразу обрёл на Соловках новую «хату». Из Кремля всё-таки вытурили. Четыре года гнали. Предлагали три комнаты, но такие, что там зимой можно было бы хвост отморозить. В общежитие идти тоже не соглашался. Я – человек индивидуальный.
И, наконец, дали то, что хотел. Живу теперь в деревянном монашеском домике, называемом овощным, луковым. В комнате два окна. Одно – на Кремль, другое южное – на Святое озеро. Тепло и светло.
———
В тридцатых годах заключённые поставили на монастырской колокольне звезду. Полсотни лет над островом парила пятиконечная звезда. И вот сегодня два парня сняли её. Обезглавили. На той неделе ожидали в гости министра обороны Устинова. Приезжал в наши края вручать орден Ленина Северодвинску. Но до нас не добрался. Зато Соловки подчистились, дороги подремонтировали. Деревянные туалеты построили. Есть польза от визитов начальства. Даже если они не осуществились.
———
У нас борьба с алкоголизмом. Повышают цены на водку и вино. По России ходят частушки:
Было пять, а стало восемь.
Всё равно мы пить не бросим!
Если станет двадцать пять,
Будем Смольный брать опять.
———
Да, круто партия и правительство взяли. Человечество тысячелетиями употребляло опьяняющее зелье, а наши советские мудрецы хотят за год-два-три зелёного змея Горыныча загнать туда, не знаю куда. По бюджету семей работяг они сильно ударят, а на карманах новой советской буржуазии это мало отразится. Они как лакали дорогущие коньяки да шампанское, так и будут лакать. До них руки коротки и у прокуратуры, и у милиции.
———
Время идёт. В этом году здорово поседел, согнулся от своей безалаберной жизни. На работе незнакомые молодые зовут дедом. Наверное, пора настала, а в душе не соглашаешься, брыкаешься. Но не зря же дали «пензию» на кусок хлеба и угол. Списали в тираж. Таков закон жизни.
———
Сегодня была «винегретная» погода. Всё перемешано.
———
Перестройка скрипит, пыжится, но почти всегда не движется. Печать звонит во все колокола. Корреспонденты бьются, как солдаты при штурме Берлина. Горбачёв – советский Пётр I – взвалил на свои плечи тяжесть всего многовекового дерьма, чтобы вычистить наши авгиевы конюшни. Молодец! Я его поддерживаю. Дай Бог, чтобы ему сил хватило. Надоело жить в грязи и вранье.
———
Перестройка на Соловках. В нашей передвижной колонне по директиве сверху нужно было сокращать управленческий аппарат. А сократили нас, сторожей. В итоге – ночью обчистили кассу. Получилось, что не выгадали, а прогадали. Теперь назад меня зовут в сторожа. Канцелярские крысы и не думают перестраиваться. Привыкли на людей смотреть через бумаги-циркуляры. Человека не видят и не чувствуют. Только что схватился с начальником отдела кадров. Натуральная крокодилиха плюс хамелеон.
———
Вчера переголосовывали в Верховный Совет СССР. В общем-то, за всю жизнь – первые такие выборы. Никакие агитаторы, начальники и прочая шушера не приходили и не тащили на аркане. 87 % соловчан проголосовало за молодого матроса-моториста Кондакова. Да, это были свободные выборы. В посёлке висели от руки написанные плакаты типа «Дави из себя раба застоя! Голосуй за молодого!». Позавчера была хорошая погода, безоблачная. Играло северное сияние. Днём +6°.
———
Года три назад, когда я работал в музее, однажды я так осердился на Политбюро ЦК КПСС, что из караулки все их портреты вытащил на улицу. Это было перед 1 Мая. С крыши капала весенняя капель прямо на них. Когда пришли за портретами демонстранты, все члены Политбюро горько плакали, все были в подтёках. Я до сих пор на них сердитый. И не зря: потом Горбачёв с ними обошёлся точно, как я: больше половины их из Политбюро вытряхнул.
———
У нас в Союзе как на толкучке: шум, гвалт. Обсерают наше прошлое и настоящее. Будущее призрачно. Все говорят о перестройке, но реально ничего не делают. На Соловках всё это наглядно видно. Вообще перестали работать. Только кричат: «Дай, дай!» Горбачёв перестройкой пытался раскачать страну, но реально ничто никуда не движется. Старое глубоко корнями ушло в нас и держится мёртвой хваткой.
———
32 градуса мороза. Уже не первый день пламенеет небо, аж страшно-жутко смотреть в сторону моря, когда закатывается солнце. Только при плавке металла видел я такие цвета. Кажется, что от Кеми остался один пшик. Вспоминается старая песня «Шумел-горел пожар Московский...»
———
Сегодня избрали первого президента СССР Горбачёва. Литва заявила о своём выходе из СССР. Страна начала разваливаться.
———
Смотрел сейчас современные ансамбли рока и прочих в куче и одиноких певцов. Бьются в конвульсиях словно эпилептики, глаза из орбит вылезают, голосовые связки вот-вот лопнут. Сходят с ума от безделья.
Во время войны у нас в детдоме собрали четырёх самых голосистых певцов и соединили в ансамбль. Они старались перекричать друг друга. Но это были деревенские ребята. А теперь образованные вроде бы люди выдают себя за певцов, а петь не научились. Кричат, как перед концом света.
———
Сегодня на Соловках был первый колокольный звон после закрытия монастыря. Это у меня дома звонили отреставрированные ко дню рождения трофейные «Фриц-часы».
———
Похоже, друг мой, что ты стареешь. Бывало, пешком обходил все города – Ростов-на-Дону, Грозный, Ленинград. Сутками был на ногах и не уставал. А теперь час походил – и ноги гудят. Да и сам я гужу. Но ещё живой. И то хорошо.
———
Ночь морозная. Читаю «Литературку». Даниил Гранин. «О милосердии». Шёл старик по улице, поскользнулся, упал, зашибся. Никто так и не помог. Вспоминается Архангельск. Привокзалье. Гололёд. Вижу: старенькая женщина. Подошёл, взял под руку. Перевёл через улицу. Она прошелестела тихим голосом: «В первый раз в жизни меня мужчина под руку взял!» Сухонькая, маленькая. Так и стоит перед глазами. Иной раз человеку очень мало нужно. Немного внимания, милосердия.
———
Надо жить по правилу: «Не делай того ближнему, чего себе не желаешь». Во все века люди знали эту истину, но никак не могли себя заставить её выполнять. Но надо без оглядки на века каждому начать так жить прямо сегодня, сейчас.
———
После обеда с перерывами пошёл густющий снег. Уже 5 месяцев, как я не работаю. Адаптировался, т.е. обленился. Человек не свинья, ко всему привыкает. На работу почти не тянет. Времени и так ни на что не хватает. Не успеваю прочитывать выписанные газеты и журналы. Жизнь замедляет ход. Мозги тоже медленнее стали варить. Вчера сосед Петя говорит: «Как тебе хорошо жить – на работу ходить не надо». «Петя, – говорю ему, – так давай поменяемся: ты мне свои 40 лет, а я тебе – мои 57». Не отдал...
———
Человек рождается для радости. Если её нет, борись за эту радость. В ней – соль жизни.
———
Жизнь всё-таки вкусная штука, только не можем мы, некоторые человеки, ею жить и пользоваться. Жизнь – это дар Божий для настоящего Человека, человека целеустремлённого. Жить надо для вечности.
———
Что я сделал для вечности? На Соловках – в соборах и кельях сложенное моими руками простоит, пожалуй, немало веков. А то, что делал снаружи, – лет 50 или меньше. Кирпич давали никуда не годный. Но я старался делать свою работу из старых кирпичей и на совесть монашью-человечью.
За свою маленькую жизнь я встретил много хороших людей, плохих ещё больше. Но не обозлился на жизнь, и никому не советую!
———
22 градуса ниже нуля. Впервые в жизни видел чудесную радугу на зимнем небе. В Европе тоже стоят морозы. У них снежные заносы больше, чем у нас. В Париже на Монмартре на лыжах катаются.
———
Мать Россия, что я смог, то сделал. Силы мои уходят.
Не бойтесь, люди, смерти. Она иной раз даёт покой душе и сердцу.
Хочу, хочу умереть на Соловках! Соловки – смерть моя. Я вас люблю!
Милые люди! Вспоминайте нас. Мы уже дома, а вы ещё в гостях.
Эпитафия на Прибалтийском кладбище.
 | назад |
| вперед |  |
