ВЕРТОГРАД
БОГОРОДИЦА И ОЛЕНЬ
Путевые заметки усть-сысольского учителя А.И.Попова,
совершившего путешествие на Вишеру в 1847 году
«Простота оригинальная»
В глуши северных дремучих лесов – там, где природа немилосердно скупа на радости жизни, вдали от проезжей дороги (от Усть-Сысольска в 120 верстах), находится селение Вишера, ознаменованное таинственным преданием о явлении и чудодейственной силе образа Божией Матери. Давно хотелось мне посетить это место, сколько для поклонения святыне, столько и для того, что селение Вишерское по местоположению, отдалённости от главной дороги и по другим отношениям казалось мне любопытным. Летом 1847 года, воспользовавшись свободным временем, при сопутствии доброго товарища, я исполнил своё желание.
Мы отправились пешком. Солнце склонялось уже к вечеру, когда мы вышли из города Усть-Сысольска по дороге, ведущей к деревне Визябож, единственной по этому направлению, в 25 верстах, – где предназначили себе ночлег. Пространство 5 вёрст, до перевоза через р.Сысолу, быстро прошли мы без чувствительной усталости.
Нам оставалось до деревни Визябож с лишком 5 вёрст, когда день уже начал погасать. Собрав последние силы, мы поспешили к назначенному месту ночлега... Деревушка Визябож (дворов крестьянских 7, жителей обоего пола 66) расположена или, лучше сказать, нагромождена без всякого порядка на выдавшемся в реку небольшом мысу... Все домы примыкают один к другому очень близко, но так, что упираются задом или углом, как будто непримиримые враги. В одной стороне деревни стоит деревянная довольно чистенькая часовня с колокольней, где в праздничные дни грамотные крестьяне читают и поют по церковно-служебным книгам. Приходом они причислены к городу. Занятие у крестьян состоит в хлебопашестве, обывательской гоньбе (охотничьей травле зверя. – Ред.) и частию рыбной ловле. Мы пристали в первый от дороги нашей дом. Вошедши в избу, на приветствие наше по-зырянски «чол\м видза» (здорово, кланяемся, челом бьём) крестьянин пригласил нас словами: «Локт\ шойчч\» (Идите отдыхайте).
Я окинул взором внутреннее расположение крестьянской избы, и она представляла вид, соответствующий наружному безобразию: с правой стороны со входу половину избы занимала глиняная печь без дымовой трубы, с противоположной – в углу на маленькой полке стояли св. образа, почерневшие от дыму и пыли, так что трудно бы было добраться до значения их изображения. Четыре маленькие четырёхугольные отверстия в стене, заменяя окна, служили слабыми проводниками дневного света; в оконные рамы вставлены мелкие обломки тусклых стёкол; некоторые из этих рам обтянуты бычьим пузырём или лоскутами холста (зимою с наружной стороны в окна замораживается прозрачный толстый лёд). Над окнами кругом тянулись узкие полки, на коих всё находилось, что должно быть под рукой: от берестяной табакерки и щетинной чесалки до ключа, за коим хранится крестьянское богатство... Против образов расположены скамейки. Наконец, непременная принадлежность каждой зырянской избы – над печкой в стене окно, для освещения верхних частей избы и особенно печки, на коей старость и дряхлость находит земной рай. Здесь, в этом земном раю, в зимние вечера собирающиеся из соседних домов женщины и девицы с прялками дипломатически рассуждают о всём, чем обыкновенно занимается досужее празднословие и родная ему сплетня.
С приходом нашим выступили на средину избы двое мужчин: один из них был пожилых лет, в рубашке из толстого холста с косым воротником, подпоясанный тканным из шерсти поясом, на котором спереди висел кожаный маленький кошелёк. В него вкладывается суконный мешочек с несколькими отделениями для хранения огнива, кремня, трута, серных спичек и иголки с ниткой. Принадлежность этого костюма у каждого порядочного зырянина необходима. Рядом с ним стоял мужчина средних лет, одетый в короткий суконный из белой шерсти кафтан, подпоясанный кожаною, в три пальцы ширины, тесьмою, на коей с одного боку висел на железной винтообразной скобе топор, а с другого в деревянном футляре, обтянутом кожей, длинный нож. В руках он держал, вместо шляпы, суконную четвероугольно сшитую ермолку. Обувь у него состояла из суконных чулков и невыделанной кожи, обтянутой около ступней снурками, она спереди оканчивалась острым носком, как старинные башмаки; обувь эта легка и покойна, а для того чтобы не принимала мокроты, её напитывают смолистым раствором.
После расспросов о городских новостях и о том, куда нас бог несёт, нам предложили закуску из рыбного пирога, самого деликатного угощения у зырян. Отказать усердию зырянина была бы крайняя обида. Потом немедленно отвели нам место отдыха, и мы расположились на оленьей шкуре под овчинною шубою. Однако всякого рода неприятные насекомые не дали нам порядочно успокоиться. Поутру я спросил самовар, но получил отказ, впрочем с полным объяснением, что хотя у соседа ош-Васьки, т.е. Васьки-медведя, и есть медный чайник для этой цели, да он никому не даёт и сам не пользуется, и едва ли он не на пожне.
– Так что, – сказала какая-то старуха, – чайник-то у него в клети, так немудрено сходить «бур мортъяс понда» – для добрых людей.
– Не забранился бы, – вздумалось сказать хозяину.
– Вот ещё! Ономедни у нас он брал же без нас петуха для своей курицы, да ничего не сделалось.
Буквальный перевод этого разговора с зырянского языка на русский заставил улыбнуться моего спутника. «Вот, – сказал он, – простота оригинальная!» Не дожидаясь решения по делу самовара, мы расстались с добродушными людьми.
Встреча со священником
Дорога от деревни Визябож ведёт через сосновый лес. При свежем, ясном утре, которое дышало сладостным воздухом, мы шли как в саду по аллее. Пройдя от места ночлега 6 вёрст, подходим к деревне Додзь – название, значащее по-русски: отсталая, дальняя, т.е. от р.Вычегды, которая против этой деревни уклонилась на север и как бы оставила её.
В этой деревне многие крестьяне прежде имели значительное состояние и производили мелочную торговлю предметами, свойственными крестьянскому быту, но с переменой обстоятельств и счастия лишись своего достатка и стали наряду с другими. Обыкновенное их занятие составляет хлебопашество и частию звериные и птичьи промыслы. Для остановки мы просили встретившихся с нами крестьянок указать на один из тех домов, кои в прежнее время славились зажиточностью. Мы вошли в дом, но, выходив везде, не нашли никого, кроме огромного кота на печке, по тучности коего заключили о значении хозяина дома, – и не ошиблись. Предоставив времени, когда живущие в нём сами заблагорассудят озаботиться о своём жилище, открытом со всех сторон для более дерзких посетителей, мы расположились в комнате, довольно чистенькой, меблированной вокруг стен деревянными скамейками и тремя кожаными стульями.
Вскоре пришла хозяйка дома, одетая в ситцевый изорванный сарафан, в матерчатом кокошнике на неубранной голове и чарках на босую ногу, запачканных свежими пятнами, кои ясно давали знать о её занятии около домашнего скота. Она несколько смутилась от небывалых гостей; но я её успокоил, объявив свою родословную, по коей она чуть не признала меня за родственника, только очень дальнего. Она заметно была вежлива, высказывала много такого, что обнаруживало, что она не деревенского поля ягода, и беспрестанно мешала зырянские слова с русскими, может быть и для того, что пестрота в чём бы то ни было составляет приятное разнообразие...
Мы здесь отдохнули, напившись чаю с ячными хлебами, кои вместо булок почти насильно были навязаны нам крестьянкой, с доказательством, что гораздо здоровее ячные булки, не говоря о вкусе, о котором, по её мнению, не должно слишком заботиться путешественникам. Поблагодарив её за угощение, я было предложил плату за беспокойство и хлопоты, которой она, вероятно, не ожидала, но ошибся, не вспомнив, что между зырянами не в обыкновении брать за хлеб, за соль и вообще за гостеприимство. Мы раскланялись с доброй зырянкой, унося странное впечатление, в коем я не мог дать себе положительно отчёта.
Идя далее, мы неприметно очутились в прекрасном сосновом бору, где по ту и другую стороны дороги, сквозь редко растущий лес, проникал взор наш на обширное пространство; казалось, вдали с движением нашим и самые деревья двигались и прыгали в разных направлениях, как фавны и сатиры в священных рощах. Прислушиваясь к каждому звуку или шороху, мы безмолвно продолжали путь, и безмолвия нашего не нарушила и сама природа, нас окружавшая, которая, казалось, была ещё безмолвнее; лишь мелкие насекомые ползали и перебегали через дорогу, но едва заметные хлопоты их нисколько не мешали глубокой тишине. Лучи солнца, мало заслоняемые в этом месте редким лесом, крайне расслабляли нас, а рыхлый, глубокий, рассыпанный по дороге песок, в котором беспрестанно вязли ноги, ещё более приводил в утомление: всё это невольно погружало в какую-то непонятную дремоту.
Спустя несколько времени вдали по направлению дороги послышался топот, и скоро показался ездок на верховой лошади. Это был священник, ехавший в ближнюю деревню со св. дарами для напутствования больной женщины, принадлежавшей к его приходу. Поравнявшись, мы поклонились ему и разменялись несколькими словами. Он был предупреждён об нас и убедительно просил у него остановиться, уверив, что он не замедлит воротиться. С благодарностью приняв его ласковое приглашение, мы расстались.
Через версты две по линии дороги начали показываться значительные высоты, одетые зеленью в полях, засеянных хлебом. Отсюда начиналось селение Корткерос (от города 44 версты, дворов 309, жителей обоего пола 2066, церквей две – каменная и деревянная); оно растянулось от одного конца до другого версты на четыре, не столько по многолюдству жителей, сколько по рассеянности домов, без порядка построенных и отделённых большими промежутками.
Мы зашли в дом священника и, отдохнув немного от усталости, отправились с товарищем на улицу и расположились на самом высоком берегу реки Вычегды, откуда местность кругом развёртывалась вёрст на 15 или более. За рекою расстилались обширные луга, версты за семь белелась каменная церковь на приходе Пезмог, с едва заметными низменными домами; ещё далее – чёрный, высокий лес сливался с горизонтом. Полюбовавшись красотами, мы возвратились в квартиру, когда уже хозяин наш приехал обратно из деревни.
Он (священник Стефан Никифорович Попов. – Ред.) природный зырянин, по окончании учения в одном из средних учебных заведений поступил на родину в священники, с целью посвятить труды и деятельность свою на духовное просвещение своей паствы, а в свободное время на занятие по изучению зырянского языка, самих зырян и их истории. Разговаривая о зырянском языке, мы заметили, что язык этот замечателен силою слов и выражений, но не обилием понятий, коим так богаты образованные языки... И всё же нам показалось странным помещать в лексикон зырянский слова мифологические, о коих зыряне, без сомнения, не имеют ни малейшего понятия. Так, слово «богиня» переводится – «Ен г\тыр», что прямо значит: «Божия жена». Многие зыряне над подобными словами улыбнутся, а может быть и то, что простодушных введут в недоумение.
– Прекрасно бы сделал кто-нибудь из зырянофилов, – сказал мой собеседник, – приняв на себя труд перевести на зырянский язык какую-нибудь немецкую философскую систему: ведь слов в нём достаточно – прибрать одни к другим, натянуть силой – и вот зыряне от такого произведения, наверное, сделались бы философами.
– Попытка не шутка, – я заметил...
– Что-то выйдет, – сказал собеседник мой, – из этого брожения.
Что бы ни вышло, а будет то, что найдутся и такие, что будут дарить зырян поэзией, и не хуже той, какова Байрона или Гёте: в век изобретений, в век, можно сказать, чудес, чего не сделают знатоки дела, а не фантазёры, для коих не стоит никакого труда не только справиться с бедным зырянским языком, но и звёзды с неба хватать нипочём (эти строки о «зырянском Байроне» были написаны, когда Ивану Куратову, выходцу из священнического сословия, будущему основоположнику коми литературы и коми литературного языка, исполнилось только восемь лет. – Ред.).
Поблагодарив за доброе расположение, оказанное нам, мы простились с почтенным священником.
Сторожевск
Дорога от Корткеросского селения около версты идёт сначала по возвышенности и потом вдруг спускается на сенокосные луга, обросшие местами лиственным разных пород лесом. Пройдя версты четыре, мы усмотрели вдали на ровном лугу людей, в белых одеяниях, стройно движущихся в наклонном положении. Это были косцы. Поравнявшись с первым, который был ближе к дороге, я спросил по-зырянски: «Мый сэтш\м сёр ытшканныд?» (Что так поздно косите?). «Ич\тика нин коли, кол\ талун помавны» (Немного осталось, надо сегодня кончить). Разговор наш обратил внимание его товарищей, все они, человек 15, остановившись, выпрямились, держа в руках кривые блестящие косы. Между ними были девочки лет 13, участвовавшие рядом в труде, который мог быть по силам только мужчинам. «Сь\кыд в\д ич\т нывъясыдлы ытшкыныт\» (Тяжело ведь маленьким девочкам косить-то). «Нин\м, велаласны» (Ничего, привыкнут).
Недалеко отсюда мы встретили перевоз через реку Вычегду, которая в этом месте занимала пространство шириною около 250 сажень. Нас перевезли в челноке случайно подоспевшие крестьяне, которые с песнями возвращались с работы домой. Мы пришли в селение Пезмог, переночевав здесь, рано утром пошли далее к деревне Важкурской. Не остановившись здесь, пошли далее до селения Нёбдинского. Оно расположено довольно правильно, многие дома построены с отдельными чистыми комнатами, а внизу лавками для торгующих во время ярмарки, которая здесь бывает в январе месяце. Жители отличаются от соседственных своих собратий зырян образованностью и образом жизни, даже имеют кой-какой вкус и разборчивость. Во многих домах домашний быт разнообразят китайским произведением и знакомы с чистотой и опрятностью, сколько возможно в крестьянском быту. Мы здесь остановились отдохнуть и, хотя время ещё было не поздно, решились остаться на ночлег.
На другой день рано поутру пришли мы в деревню Сторожевскую, по-зырянски Шойнаты (от города 89 версты, дворов 107, жителей обоего пола 726 душ). Остановились у крестьянина, содержателя обывательской станции. Поразил меня старик, отец его, – 80 лет, но необыкновенного росту и виду. Стоя прямо, он достигал мерою сажени с 1/2 вершков, а сын его, взятый в военную службу, будто бы ещё был выше. В молодости, как он говорил, не знал меры своей силе и вследствие умеренного образа жизни и трудолюбия прожил до глубокой старости, не испытав особенных болезней. Он хорошо видел глазами, но тяжёл был на слух. Исполинские его члены, обтянутые в безобразно сморщенную жёлтую кожу, соразмерны были туловищу, которое представляло вид мешка, насыпанного без порядка костями. Нечаянная встреча с этим стариком наедине в позднюю пору невольный наведёт страх, хотя на самом деле он был добрый человек. Он мне казался живою копию смерти, изображаемой на образе Страшного Суда, и едва ли не превзошёл её своими изящными формами. Супруга этого старика, слепая старуха, была, напротив, совсем другого виду. Она была маленького росту и круглая как шар. Почтительный сын старика и старухи лелеет их, доставляя им спокойствие, какое возможно в крестьянском быту. Приятно было заметить в крестьянине, почитающемся полудиким, сыновнее чувство, которое не всегда видно бывает в блестяще образованном.
Нам нужно было из деревни Сторожевской своротить от главной дороги в Вишеру – цели нашего путешествия. Просёлочная опасная дорога в Вишеру пролегает по дремучему, дикому лесу, прямо на север. Нам предлагали верховых лошадей, иначе весьма трудно было пробраться; но мы не могли решиться в позднее время дня. Жители деревни все ушли на работы, и мы поневоле должны были остаться, пока они возвратятся, приняв намерение отправиться водой по р.Вишере, которая близ деревни впадает в р.Вычегду. Между тем старик, о коем я выше сказал, неожиданно принял в нас самое живое участие: тотчас велел сыну своему снарядить лодку, отыскал где-то в деревне в проводники праздношатающегося крестьянина и дал в помощники работника, который был в услужении у сына.
В дебри. Гроза
Мы отправились под вечер в открытой лёгкой лодке, не запасшись ничем на случай ненастья, в надежде на благоприятную погоду, и за то испытали всё, что может встретиться неприятного в здешнем пустынном крае.
Река Вишера, по-зырянски Вись\р-ю, с вершины до устья протекает вёрст на 300 от севера к югу. По низменным берегам её местами расчищены бедные сенокосные луга; но далее от устья поражает необыкновенная дикость. Свалившийся лес с обрывистых берегов загромождает инде почти половину реки; далее от берега растущий тёмный лес, перемешанный высокою дикою травою, наводит подавляющее уныние. Кажется, эти места природа отвела для царства диких зверей и хищных птиц; но и здесь, в этой глуши, была приятная сторона. Работники наши нередко указывали то на лисицу или куницу, кои, завидев нас, стремительно бросались в глубь леса; то замечали на деревьях резвую белку, которая спокойно занималась добыванием себе пищи из еловых шишек, грациозно сидя на задних лапках; то усматривали вдали глухаря, задумчиво сидящего на вершине высокого дерева, или рябчиков, порхавших в чаще леса.
Тихо подвигались мы вперёд. Ленивые работники то и дело перекидывались бранными словами с вишерцами, находившимися тут инде на сенокосе; беспрестанно слышны были слова: кач сёйысьяс – короеды. Частые неурожаи в Вишере нередко доводят вишерцев до крайности – питаться древесною корою, и это обстоятельство дало повод более счастливым соседям к насмешкам. Между тем приближалась гроза, поднялся сильный ветер, крайне затруднявший наше плавание. Сколь ни равнодушны были работники наши к волнению реки, перебрасывавшей лодку из стороны в сторону, и несмотря на ободрение нас неопределённою безопасностью, я велел пристать.
Едва мы вскарабкались на крутой берег, обросший тонкомерными высокими осинами, и успели развести огонь, как вдруг потоки дождя облили нас с головы до ног, при ослепительном блеске молнии, сопровождаемой сильными ударами грома. Я бросился в густую траву, спрятав голову под дерево, свалившееся в виду нашем от напора ветра. Товарищ мой, имевший более присутствия духа, стоял с работниками у огня, который, впрочем, совершенно залило дождём, но страшный удар грома, разразившийся прямо над нами, заставил и его прискакать ко мне. Посмотрев на него, я увидел, что он крестился. С последним ударом грома гроза прошла, но дождь продолжал литься на нас со всех сторон; деревья, наклоняемые ветром, чуть не до земли касавшиеся вершинами, увеличивали ручьи водяных потоков.
Местоположение здесь было ужасно дико: нам казалось, что мы находились в мрачной глубокой пещере, куда не проникал дневной свет; чаща леса, до вершины коего едва досягал взор, совершенно покрывала небо, а земля под ногами нашими не была ощущаема от густоты травы, заваленной сгнившими колодами. Кое-как мы снова развели огонь и принялись сушить измокшее платье, которое было до такой степени сыро, что если бы бросить его в огонь, то и тогда не вдруг бы сгорело.
Между тем я намекнул работникам об электрической силе, об опасности во время грозы быть близ смолистых дерев и проч.; но слова мои падали на каменную землю. Они разом доказали, что электрическая сила не что иное, как «нь\в» – стрела, которая по Божьему определению посылается в погоню за дьяволом, делающим вред плодородию земли, поражая на пути тех, кои бывают преданы ему и также вредны; что смолистые деревья вовсе не опасны во время грозы, потому что дьявол не может прикасаться к этим деревам; но опасна осина, на которой удавился проклятый Иуда. Кто бы решился противоречить подобному мнению о силе природы. Мне казалось, что зыряне – отличные естествоиспытатели...
Солнце село за горизонт, когда мы не проплыли ещё и половины пути до ночлега, который назначили в деревне Чжиан, первой в селение Вишерском. Проливной дождь уменьшился, превратившись в мелкий и частый с холодным северным ветром. Положение наше становилось слишком неприятно; мокрые кругом, без всякой защиты от ветра, мы стали чувствовать холод, проникавший до кости. Ленивые провожатые наши в начале пути, при дурной погоде ещё медленнее стали работать, явно давая знать, что они охотно сдали бы нас желающим проводить до места ночлега, чтобы самим возвратиться домой. По желанию их, к нашему счастью, так и случилось.
Вишерцы
Нас переместили в другую лодку. Новые проводники были из той деревни, где назначен был ночлег. Мы были рады оленьей шкуре и овчинной шубе, кои у них случились и кои они охотно уступили нам; мы тотчас воспользовались их участием, закутавшись со всех сторон. Ночь застигла нас самая неприятная: густые чёрные облака застилали всё небо, лишь впереди на краю горизонта догорала потухавшая заря, давая слабый отблеск света, но и та наконец погасла.
Тишина ночи нарушалась однообразным плеском волн, сопровождаемых глухим шумом древесных ветвей; иногда недалеко от берега слышен был необыкновенный треск от хворосту и сухих сучьев, ломаемых тяжёлыми шагами. Работники наши объяснили, что это был медведь – сам хозяин этих трущоб, прогуливавшийся в такую пору и в такое приятное время. И точно – это время было прилично только для прогулки медведей.
К этому скучному разнообразию присоединился беспрерывный крик филинов, на той и другой стороне реки, ближе и дальше от берега.
– Эсiдз сьывны кутiсны в\рса петукъясыд (эдак распелись лесные-то петухи), – говорили проводники. Во всю ночь до самой деревни эти крикуны провожали нас, как будто по наряду для нашей безопасности и удовольствия. Наконец мы приехали, было уже за полночь; вошли в первую с конца деревни избу, велели достать огня и попросили у крестьянина сухого белья, какое у него могло быть.
Преобразившись в костюм довольно неблаговидный, но полезный в нашем положении, мы немедленно легли на полати, куда постлали свежей сухой соломы. Сколь приятно после холоду быть в тепле, хотя и при недостатке постельных приборов, – это мы с товарищем доказали глубоким сном, продолжавшимся на другой день до полудня.
Пробудившись, я удивился необыкновенной тишине в доме и полагал, что все ушли на работу, но потом совсем иначе объяснилось. У крестьянина было многолюдное семейство, из больших и малолетних; все они скромно сидели по лавкам и шёпотом разговаривали между собой, унимая детей от крику и шуму. На столе собран был завтрак. Мы узнали, что всё это делалось для нас, для нашего спокойствия.
Пока мы одевались, они беспрестанно оговаривались, что у них всё не чисто, черно и что, верно, нам худо было спать. Казалось, что мы были у каких-то близких родственников, которые с таким добродушным участием ласкали нас и заботились о нашем удобстве. Хозяин дома, когда мы ещё спали, посылал старшего своего сына наловить в реке рыбу, которую, приготовленную в пироге, усердно предлагал нам закусить, а жена его принесла корзину земляники. Между тем набралась полная изба соседей с намерением любопытствовать об нас и об нашем путешествии.
Разговорчивый хозяин чрезвычайно хвалил некоторых городских чиновников, приезжавших сюда по делам службы, за их благосклонное с ним обращение. Зыряне вообще очень любят тех, кто не пренебрегает вступать с ним в разговор с участием об их состоянии. Я пожалел, что в Вишере часто случаются неурожаи, отнимающие почти возможность существования, но они нисколько не жаловались на свою судьбу.
– Зато Бог дал нам леса, наполненные всякого рода зверями и птицами, а это составляет источник нашего продовольствия и богатства, – говорили они.
Действительно, здешние жители, после печорцев, – лучшие промышленники: рассказывали, что весной того года жители этой деревни убили вдруг до 18 оленей, и по разделу денег, вырученных от продажи шкур и языков, досталась каждому значительная сумма на уплату податей, кроме мяса, которое идёт в пищу. Крестьянин, у которого мы остановились, в своё время бывал отличным звероловом; уверяли соседи его, что он прошедшей зимой, случайно встретившись в ближнем лесу, близ самой деревни, с огромным медведем, не вооружённый ничем, кроме как топором, должен быть вступить в борьбу, успел убить его и, взвалив на плечи, принёс домой. Казалось, такой суровый образ жизни неминуемо должен был иметь влияние на характер, но крестьянин, убивший медведя, доказывал совсем противное. Он, по наружности, правда, походивший и сам на медведя, ни на минуту не выпускал со своих коленей маленького внука, играл с ним, как дитя, целовал его и баловал донельзя. Для удовольствия его не было у деда ничего заветного, и если бы маленький внук соблаговолил по шалости своей вырвать глаз у деда, то, конечно, не могло быть важного последствия для первого. Мне кажется, и эта черта чего-нибудь да стоит в мужике тёмном.
Нам оставалось ещё до церкви 18 примерно вёрст, и, чтобы поспеть к обедне в следующий воскресный день, я просил дать нам верховых лошадей с проводником – что немедленно и было исполнено за самую ничтожную плату из уважения, что мы едем на поклонение Божьей Матери. С простолюдинов, особенно больных, бывающих для той же цели, ни за какую услугу не берут ничего.
Мы отправились на лошадях, чрезвычайно дурно снаряжённых, не от недостатка усердия, но от средств, которых не было, и оттого что я плохой кавалерист, то езда эта была для меня истинным наказанием. Дорога от деревни извивалась по угорам и впадинам, перемежаясь лесочками и деревушками, а далее шла по сенокосным лугам, тянувшимся вдоль реки Вишеры почти до самого селения. Лошади наши беспрестанно спотыкались о пни, колоды и корни дерев или вязли во влажных местах; переходы через ручьи и болотистые места устроены чрезвычайно дурно: тонкие прутья и палочки, набросанные как попало без земли, служили самыми лучшими местами. Тропинка или канавка, в четверть глубины и полторы четверти ширины, выделанная копытами лошадей, – вот дорога, по которой мы ехали. Вся трудность путешествовать по такой дороге понятна. Зимой сообщение здесь бывает не иначе как на лыжах, а священник по своей обязанности ездит на оленях.
Наконец мы с большим трудом приехали ввечеру до селения, которое состояло близ церкви не более как из 73 домов, построенных на берегу реки Вишеры; прочее население разбросано деревнями на пространстве, которое мы проехали. Зырянское название селения – Вись\р – составлено из двух слов: «вись\м» – болезнь и «й\р» – огород, место ограждения, и, следовательно, значит: здоровое, целебное. Это название дано, вероятно, потому, что больные душевно и телесно, приезжающие для поклонения образу Божьей Матери с верою и усердием, получают здравие (в этом селении жителей обоего пола 443, деревянная ветхая церковь 1).
Местоположение селения слишком скучно: кругом на низменном болотистом грунте растёт дикий лес, простирающийся на неизмеримое пространство; нигде нет высоких гор, ни значительной зеленеющейся возвышенности. Если сколько-нибудь оживляется местность, то р.Вишерою, которая протекает подле самого селения, но и она не занимательна, ибо мелка – мы её перебрели на лошадях – и узка, занимая ложе не более 15 сажен. Протекая по хрящеватому дну, вода в ней довольно чиста, быстра и на вкус весьма приятна.
Остановившись у священника (Вишерского Василия Евфимиевича. – Ред.), я полюбопытствовал сперва узнать историю явления образа Вишерской Божьей Матери; но, к сожалению, не было никаких письменных памятников, кроме устного свидетельства, которое переходит в народе из рода в род.
Богородица и олень
По преданию сказывают, что давно, но в какие времена – Бог знает, впрочем при господстве уже здесь между начатками поселенцев христианской веры, жители однажды увидели на реке Вишере лодку, тихо плывущую против течения при пособии старичка, как снег белого, который с берега тащил лодку против речной быстроты тонкой бечёвкою. Дошедши до того места, где теперь селение, таинственная лодка остановилась у берега, и старика не стало. Жители, любопытствуя о приплывшей лодке, увидели на дне её образ. С благоговением перенесли его в особо приготовленное место, прославляя милость Небесную, ознаменовавшую чудесным посещением святыни, и немедленно построив деревянную церковь на берегу реки, – там, где остановилась лодка, во имя Небесной Посетительницы. И стали с того времени молиться и прибегать к заступлению Ея. Вот вся история! Но рассказывают и о старике, участвовавшем в этом событии, что он не кто другой был, как св. Стефан Пермский, апостол и покровитель зырян, почивавший уже в то время.
Празднование Божьей Матери установлено 8 сентября, хотя изображение иконы не соответствует этому дню; впрочем, никто положительно не может объяснить, какое явление изображает икона. Чудес, изливающихся от святыни, рассказывают множество, но без свидетельства об их достоверности. Однако всеобщая молва туземцев и других уверяет о чрезвычайных, непонятных происшествиях. Я расскажу одно из них.
Вообще в разных местах у зырян есть обычай в честь известных святых, пророков, Господских и Богородичных праздников приносить в жертву из домашних, чистых животных. Обычай этот везде, где он существует, соблюдается одинаково. В день праздничный по усердию одного или по согласию нескольких семейств приводят рано утром быка или корову к церкви и, заколов, часть мыса отделяют в пользу церковнослужителей и церкви, а остальное варят в котлах. После обедни и после обхода с процессией всего народа с образами вокруг выгонной земли сваренное мясо съедают во славу праздника.
С того времени, как в Вишере явилась икона Божьей Матери, обычай жертвоприношения начал соблюдаться с особенною таинственностью. Каждый раз, когда нужно было совершать обряд жертвоприношения в честь явившейся Божьей Матери, утром рано прибегал к церкви олень, самый красивый и тучный, кои в здешних лесах во множестве водятся. Жители замечали, что он всегда казался утомлённым и усталым, и потому с вероятностью заключали, что пространство его бега было далёкое и трудное и что он не мог быть кем-нибудь приучен к явлению в известный день в известное место; но не иначе как побуждаемый в каждый раз по назначению Свыше, прибегал из отдалённых дремучих лесов на жертву.
Случалось, что иногда животное опаздывало, но жители всегда были уверены в непременном исполнении непостижимой воли, и вера в таком случае всегда оправдывалась. Поэтому, если животное сверх ожидания долее обыкновенного не являлось на жертвоприношение, то и богослужение не начиналось до его прихода. Но впоследствии в каждый год начали замечать несвоевременное явление таинственного оленя и его чрезвычайную усталость и худощавость. Не зная причины неблагоприятных признаков в животном, всё это стали относить к ослаблению веры и усердия к Царице Небесной и к умножению грехов в народе. Чувствуя, таким образом, явное неблаговоление святых, немедленно обращались к раскаянию и молитвам, сопровождаемым горячею верою, – и таинственное животное в назначенный день немедленно прибегало.
Наконец, в один год необыкновенно долго ждали прихода его. И когда, потеряв уже всякую надежду, решились исполнение обычая принести в жертву из домашних животных, вдруг после богослужения прибегает жертвенное животное, и, видя, что оно заменено другим, падает тут же мёртвым. С тех пор таинственный олень более не являлся.
При входе в церковь показывают обломок оленьего рога, весьма похожий на кисть человеческой руки с пальцами; его почитают свидетельством предания о давно минувшем чудесном происшествии. Живая вера в этом остатке находит предмет священный, почитаемый целебным от болезней. Ижемцы, проезжая по здешнему селению с ярмарки Нёбдинской, всегда стараются приобрести хоть маленький кусочек священного рога, который у них почитается талисманом для умножения оленьих стад.
Благоволение Божьей Матери и ныне продолжается, особенно для местных жителей. Уверяют, что, после того как в сопровождении всего народа и церковной процессии обнесут икону по окрестностям селения – там, где в летнее время обыкновенно пасётся домашний скот, никакой хищный зверь, которому в здешних глубоких лесах приволье, не прикасается к ним.
Нередко видели со стадами коров смирнёхонько прогуливающихся медведей. Если это правда, то чему приписать неестественное сближение животных разных свойств, враждебных друг другу, как не покровительству Свыше?
На следующий день мы отслужили заутреню, обедню и помолились Божьей Матери. Икона на глазомер кажется в вышину аршин, в ширину более полуаршина, с серебряным золочёным окладом и надписью, когда и кем он сделан. Образ этот древнего письма, что можно видеть по краскам, смешанным со смолистыми веществами, какими обыкновенно покрывались старинные образа, и по самому изображению Божьей Матери с Младенцем Иисусом Христом на левой руке.
Зыряне питают большое почтение к Вишерской Божьей Матери: ежегодно из города и из других мест стекается сюда множество поклонников; но за всем тем церковь крайне бедна.
После обеда, отдохнув немного, мы отправились обратно на тех же лошадях, на коих приехали в деревню Чжиан. Здесь уже ожидала нас крытая лодка, по заказу нашему приготовленная. Мы в тот же день приплыли в деревню Сторожевскую. Здесь крестьянин, у которого мы остановились, убедил нас ночевать по причине сильного дождя, который всю ночь шёл. Отсюда, нигде не остановившись, кроме как для перемены лошадей, мы ночью приехали в Усть-Сысольск.
 | назад |
| вперед |  |
