ПРАВОСЛАВНАЯ ЖИЗНЬ
ЗАМОСКВОРЕЦКАЯ СВЕЧА
На двух берегах
Сколь всё же многообразна внутри себя наша Церковь. В этом легко убедиться в Москве, пройдя пешком 158 метров, – такова длина Патриаршего мостика, что перекинут через Москву-реку от стилобата Храма Христа Спасителя на Берсеневскую набережную, прямо к небольшой Никольской церкви. Никола на Берсеневке – древнейший действующий храм в Замоскворечье, в нём служили ещё до раскола на «никониан» и «старообрядцев» и ныне в нём всё так же служат по старому чину. В голове не укладывается: вот здесь, в Храме Христа Спасителя, в Зале Церковных Соборов уже несколько лет собираются архиереи, решаются главнейшие вопросы Московской Патриархии. И всё это время буквально напротив, в двух сотнях шагов молятся Исусу (с одним «И»), крестятся двуперстием, читают и поют по старым книгам. И это не какой-то музейный осколок старины, а часть нашей живой Церкви, поскольку «старообрядный приход» храма Святителя Николая на Берсеневке принадлежит РПЦ МП и по статусу ничем не отличается от «обычных» приходов.
На Берсеневку я отправился сразу после конференции в светлом, тёплом Зале Церковных Соборов – и мигом окунулся в московскую февральскую мокрядь. Был уже вечер, горели фонари, отражаясь в маслянистой воде Москвы-реки. Оттуда, снизу, тянуло зябкой сыростью, но, остановившись у перил Патриаршего моста, я сразу забыл о холоде. Такой замечательный вид открылся: слева – силуэты огромных кремлёвских башен, а впереди на набережной – подсвеченная прожекторами, весёлая, русская церквушка с пятью золотыми маковками.
«Будешь в Москве, обязательно зайди туда, – вспомнилось напутствие старого друга нашей редакции. – Там служит игумен Кирилл (Сахаров), настоящий труженик. Он возглавляет Союз православных братств, занимается миссионерством в России и на Украине, пишет книги, и у себя на приходе сумел создать сплочённую общину в духе допетровских времён». Перед поездкой я заглянул в интернет и, действительно, нашёл много добрых слов об этой общине. Хотя встретились и такие отзывы: «Храм на Берсеневке давно стал прибежищем всякого рода ненормальных людей со стеклянными глазами, более похожих на зомби, нежели чем на простых русских людей... Обстановка там, как в секте, строгое послушание “отцу настоятелю”, и за малейшее неподчинение – лишение пищи! Плюс ко всему “службы древним чином”, изобретённые лично иг. Кириллом, идущие по 5–10 часов...» Подобного рода «рекомендации» появились в интернете два года назад, когда «Союз Православных Хоругвеносцев», который в своё время приютил игумен Кирилл, был из помещений храма «изгнан» и возникла свара с участием многих известных активистов из православных братств, в том числе из «Российского общенационального союза», «Движения против ИНН», Союза «Христианское Возрождение» и др. Каким-то образом эти не совсем братские выяснения отношений начались с разнотолков о так называемом «обращении» епископа Анадырского и Чукотского Диомида. На чьей стороне правда, до сих пор трудно понять, поскольку с обеих сторон выступают искренние православные люди, в равной мере патриоты России. Да и нужно ли вникать в чужие «разборки»? Хотя, признаться, в храм на Берсеневке я шёл именно за этим – поговорить с игуменом Кириллом о конфликтах среди православных.
Спускаюсь на набережную, золотые маковки заслоняют дом, явно когда-то принадлежавший Никольской церкви, – выстроен он в той же древнерусской манере. На двери его объявление: «Это российский институт культурологии. Храм – там...» И стрелка нарисована. Видно, иногородних гостей в Никольский ходит много. Но вот и сам храм... Окна тёмные. Закрыто, что ли? Решаюсь всё-таки подёргать ручку – и дверь открывается. Внутри и вправду темно – как и принято у старообрядцев, на время службы электрическое освещение выключено, только свечи горят. В полумраке различаю множество старинных икон, пахнет ладаном, звучит знакомое «Господи Исусе Христэ...» – с твёрдым «э» на конце, на древний лад.
Помню, много лет назад, будучи в Москве, зашёл я случайно в храм староверов-федосеевцев. Точно так же в полумраке горели свечи, и только я поднял руку, чтобы перекреститься, как из темноты вдруг вырос огромный парень в косоворотке: «Вам здесь креститься не обязательно». Его вежливый шёпот так меня тогда напугал, что и сейчас, подняв три перста ко лбу, скашиваю глаза направо-налево: не видит ли кто? На вечерне народу стоит немного, всё у всех на виду, но, похоже, никто на моё троеперстие не обратил внимания. Девушка в белом платке, похожем на апостольник, читает часослов, прижав страницу книги весьма удобной «осветительной» закладкой – деревянной лодочкой, в которую, как мачты, воткнуты горящие свечи. Из алтаря выходит священник в округлой скуфье, отороченной мехом, произносит ектенью – и после слов «о великом господине и отце нашем Святейшем Патриархе Кирилле...» я забываю, что нахожусь среди старообрядцев, втягиваюсь в службу.
К моему облегчению, вечерня длилась не «5–10 часов», как пугали в интернете. Да и «людей со стеклянными глазами» я что-то не заметил. Подхожу к священнику, уже снявшему облачение. Благословив, игумен Кирилл (а это был он) переспросил: «Так вы, значит, из “Веры”-“Эском”? Знаю, знаю, “Вера” тоже меня склоняла...» Пытаюсь вспомнить: что же «плохого» мы писали? Ну, цитировали высказывание отца Кирилла о Константинопольском Патриархате, который в XV веке навязывал Руси Флорентийскую унию с католиками, в XVII – поддерживал реформы Патриарха Никона, в XX – поддержал обновленческий раскол, а в XXI – берёт под свой омофор отколовшиеся от РПЦ приходы... Вроде никакого негатива... Но тут вижу по смеющимся глазам батюшки, что он шутит. Видно, «склоняли» его и вправду много.
– Так какой же вопрос привёл ко мне? – наконец всерьёз спрашивает он.
Какой? Так просто и не сформулируешь...
Соборность и раскол
– Отец Кирилл, вы ведь, как говорится, в гуще православно-общественных событий? – начинаю я.
– Да, я возглавляю Союз православных братств, – соглашается он.
– И в конфликтные полемики разные попадали? Взять хотя бы недавнее предсоборное время, когда Патриарх почил, а другой ещё не был избран...
– Да, это был очень ответственный период, все очень переживали, кто встанет у кормила, и многие слишком темпераментно себя проявляли. Была полемика, были острые моменты – они, видимо, неизбежны. Как ни призывай к какому-то бесстрастию, к спокойному обсуждению, всё равно происходит столкновение мнений. Мы тоже приняли в этом некоторое участие.
– И в то же время вы поддержали предложение, прозвучавшее на Поместном Соборе, о создании «церковно-общественных палат», которые бы стали площадкой для «столкновения мнений» не только на всероссийском, но и на епархиальном уровне. Вам не кажется, что это станет причиной нестроения в нашей Церкви, проще говоря, активные люди перессорятся друг с другом? Жили они тихо-мирно, но вот дали им общественную трибуну: один одно сказал, другой другое, задев ненароком чьи-то амбиции, – и пошло-поехало...
– Опасения ваши понятны, упаси нас Господь от политиканства. Но, с другой стороны, обсуждение ведь должно быть. Я, например, рад тому, что в недавний период междупатриаршества люди высказали всё, что их смущало. Слово, сказанное сгоряча, может быть во вред. Может быть. Но недосказанность ещё хуже. Это как в медицине: когда симптомы и диагноз обозначены, то это работает на излечение, на решение проблем.
|
Любые подвижки на пути углубления соборности заслуживают всяческой поддержки. В том числе и «церковно-общественные палаты», если они и вправду возникнут. Но у меня есть некоторые опасения, что набор таких вот новых соборных механизмов может претендовать на подмену главного форума, на котором миряне традиционно имели свой голос, то есть Поместного Собора. Сейчас заметно некое глухое недовольство в рядах мирян по поводу усиления иерархичности. Например, человеку, подвергшемуся прещению где-нибудь в епархии, невозможно добиться пересмотра своей участи, он стучится во все двери – и его обратно отправляют к его же епископу, который стал у нас первой и последней инстанцией. То же касается и проведения Архиерейских Соборов вместо Поместных. То есть налицо перекос в церковной соборности, в которой священноначалие, конечно, должно главенствовать, но и миряне, народ Божий, должны иметь свой голос.
– Может, миряне наши в большинстве своём слишком «мирские», чтобы решать церковные вопросы? Всё-таки 70 лет атеистического воспитания даром не прошли.
– Недоверие к мирянской стихии, к искушениям, которые оттуда исходят, – они вполне обоснованы. Я сам знаю это по опыту работы с Союзом православных братств. В то же время, как я убедился на опыте, только та модель прочна, в которой нет каких-то фигур умолчания, когда всё открыто, соборно, в духе единомыслия. А когда, скажем, руководитель замыкается, становится «вещью в себе», принимает решения келейно – это приводит к апатии людей, они чувствуют себя с боку припёкой. Где ж тут соборность?
– Так было не всегда?
– Конечно! Было время, когда у нас в русских деревнях священники избирались, а епископ их только утверждал. Была подлинная христианская общинность. Бюрократический элемент у нас стал внедряться только после петровских реформ, проведённых на протестантский лад, – взять хотя бы Духовный регламент Феофана Прокоповича. Я тут ничего нового не говорю, об этом писали и прежде – посмотрите книгу Флоровского «Пути русского богословия», пишут и сейчас, в том числе в изданиях Московской Патриархии.
– Насколько знаю, священноначалие с явной осторожностью относится и к православным братствам. С приходом Святейшего Патриарха Кирилла что-то, на ваш взгляд, изменится? Известно, что он с общественностью много работал, со старообрядцами, с интеллигенцией...
– Сначала о братствах, почему к ним такое отношение. В классическом смысле братства – это Украина, XVI век, борьба с унией, когда сообщества верных православных были благословлены вселенскими патриархами противостоять той части епископата, которая имела тенденцию к объединению с католиками. То есть когда возникали какие-то поползновения, то возникали и братства. Сейчас у нас много чисто просветительских братств, иконописных, церковно-исторических и прочих, существующих самостоятельно или входящих непосредственно в епархиальные структуры. Спектр очень широкий. В том числе есть и такие братства, которые во главу угла положили задачу бороться за чистоту веры, за углубление соборности, за единство церковное. Поскольку такой тип братств предполагает некоторую самостоятельность, то, конечно, их действия не всегда сочетаются с позицией того или иного епископа. Мы это наблюдаем практически со второго года учреждения Союза православных братств.
Теперь о новом Святейшем. Скажу, что Союз православных братств был создан в 1990 году при прямом участии и инициативе владыки Кирилла. В 91-м я стал председателем Союза, и, с точки зрения священноначалия, мы стали несколько своевольничать – то давай будировать вопрос о выходе из Всемирного совета церквей, то речь заведём о восстановлении церковного суда, то выступим против экуменических молитв. Были этакими «возмутителями спокойствия». Но чего нам всем бояться? По слову Писания: если дело от Бога, оно устоит, если нет – развалится.
– Российский Союз православных братств и украинский – они раздельно существуют?
– Мы подчёркиваем наше единство и как бы даже гордимся, что мы – одна из немногих структур, сохранившая целостность после развала СССР. Конечно, автономность по определению имеет место, всё-таки мы в разных странах живём. Сейчас у нас два сопредседателя: один в Москве – ваш покорный слуга, второй – это глава украинского Союза Валентин Борисович Лукьяник.
– Насколько я слышал, история с «воззванием» епископа Диомида привела к разделению в Союзе братств?
– С самого начала к нему отнеслись по-разному. У меня, например, были положительные высказывания на первое обращение владыки Диомида – о необходимости регулярных созывов Поместных Соборов, против присвоения ИНН. Ведь все эти вопросы наш Союз и раньше поднимал. Однако после известных шокирующих действий владыки, которые затем последовали, мы перестали это поддерживать. Но разделение во мнениях уже случилось. Сейчас у нас появился ещё третий сопредседатель – Владимир Николаевич Осипов, глава Союза «Христианское Возрождение».
Община
Повестка дня, так сказать, была исчерпана, но уходить не хотелось – всё-таки в первый раз попал в единоверческую общину. Стал расспрашивать игумена Кирилла, и тот сразу поправил:
|
– У нас приход не единоверческий и не старообрядческий, а старообрядный.
– А в чём разница? – не понял я.
– «Старообрядческий» – это название закрепилось за теми старообрядцами, которые существуют вне юрисдикции Русской Православной Церкви. «Единоверческий» – да, этим термином называют старообрядцев, находящихся в лоне Матери Церкви, но он, считаю, дискредитировал себя ещё до революции. «Единоверцами» разрешалось становиться лишь староверам, чтобы они присоединились к официальной Церкви. А на обычных прихожан, если они начинали ходить в единоверческий приход, мягко говоря, смотрели косо. То есть фактически это был миссионерский проект. Сейчас же ситуация изменилась – два обряда Русской Православной Церкви, старый и новый, соборно признаны равноспасительными, и теперь нет нужды подчёркивать наше единство. Так что слово «единоверческий» стало маслом масляным. Насколько знаю, Святейший Патриарх Кирилл сторонник как раз термина «старообрядный» – и мы называем себя «старообрядным приходом Московского Патриархата». Официально это ещё не оформлено, но де-факто существует, это вошло в плоть и кровь нашей Церкви, поскольку ещё покойный Патриарх Алексий это благословил.
– То есть община ваша состоит не только из бывших старообрядцев?
– Нет, большинство – прихожане обычных храмов, которые потянулись к более традиционной форме богослужения и к старым устоям общинной жизни. Ведь в чём сейчас беда русского народа? Что мы не солидарны друг с другом, что у нас нет сплочённости, как у малых народов, поэтому мы, русские, подвержены разным бедствиям. А выход такой – вернуться к истокам, к общинной жизни, объединиться вокруг Евхаристии, вокруг богослужения. Не знаю, может, у кого-то из наших в роду и были старообрядцы, но все мы начинали, что называется, с «чистого листа», в том числе и я, уроженец Донбасса.
– А на Украине вроде старообрядцев немного было?
– Донбасс – это не совсем Украина. В прошлом году только 80 лет исполнилось, как его коммунисты включили в состав УССР – с целью укрепления промышленным пролетариатом селянской Украины. Что касается старообрядчества, то и вправду у нас на всю Луганскую область был только один их храм, Успенский, – в посёлке Городище, как раз в том районе, где я родился.
– Родители ваши ходили туда?
– Нет. В семье у нас по-настоящему верила только бабушка, Евдокия Васильевна, и она ходила в обычный храм. А вот отец был воспитан атеистом. Как человек искренний и прямой, он атеизм свой проявлял прямолинейно. В детстве, помню, слушал я по радио воскресные богослужения – трансляции из-за рубежа, включал на полную мощь. Как-то приходит сосед, который жил за стенкой: «Отец дома?» «Нету». – «Ну, ладно». Вечером он отцу говорит: «Вот, значит, что получается, дорогой сосед. Как только вы уходите на работу, тут у вас дома только и слышно: “Господу помолимся, Господи, помилуй”. Непорядок...» Отец мне сделал выговор, мол, сосед этот из партийных активистов, посадил несколько человек как врагов народа. В семье у нас тогда ещё помнили о репрессиях. Однажды мы с братом в букваре разрисовали фотографию лысого Хрущёва, причёску ему сделали, а потом и Ленина разрисовали. Мать была в ужасе. Мы эту страницу из книги выдрали, спрятали, а потом разорвали на клочки, чтобы никаких следов не осталось. Ещё такой момент помню: отец пришёл к директору школы и пожаловался на меня, что я по церквям разъезжать стал, мол, что делать с таким сыном. А директор в ответ: ваш сын в письменной работе «Материализм и идеализм» слово «Бог» написал с большой буквы. Скандал!
Батюшка смеётся, вспоминая. Спрашиваю:
– Получается, вам вера от бабушки передалась?
– Трудно сказать. Помню, она молится перед иконами, а мы с братом, удивлённые, что она что-то шепчет, пытаемся всячески привлечь её внимание: бегаем вокруг неё, громко кричим, наконец, хватаем её за подол, дёргаем – а она не реагирует. В конце концов бабушка не выдерживает, прекращает молитву и обрушивается на нас... Лет в 10 она повезла меня в церковь. Я был в белой рубашке с пионерским значком на рукаве в виде ромбика. Верующие подозрительно смотрели на меня, на этот значок, а я ходил по церкви руки в брюки, ничего не понимая. Клубы ладана, масса нищих у входа – такое скомканное впечатление осталось, скорее неприятное, чем светлое. А потом, когда мне стало 13, я вместе с другом поехал в церковь самостоятельно, в город Алчевск. Там располагался второй по величине в Европе металлургический завод и была небольшая церковь, Святителя Николы. И вот какой-то барьер мы почувствовали – не можем войти в церковь, ходим кругами. Так кружимся вокруг храма и видим: идёт священник. Худощавый, высокий, лет около пятидесяти. Иеромонах. Идёт, эдак наклонив голову. Вокруг толпа, снуют машины и суета, толчея, а он идёт так задумчиво, погружённый в себя, как бы парит над суетой – такая неотмирность, таинственность в его облике. Как заворожённые пошли за ним, вошли в храм и встали при входе... С этого, наверное, и началось моё воцерковление. В храме в свечном киоске свободно лежали номера «Церковного вестника». Потом я, как многие в ту пору, стал черпать информацию о богослужении из атеистической литературы, делал выписки. Библиотекари удивлялись такому «атеистическому» рвению школьника, я ведь брал сразу по несколько книг. Помню такие печатные «шедевры»: «Мы порвали с религией» страниц на 400, «Катехизис без прикрас» Осипова... Конечно, в этом было и что-то протестное. С другом Сергеем мы даже стали писать листовки про веру в Бога, обращаясь к «благочестивым гимназистам», и вешали эти воззвания на дверях школы.
А у старообрядцев я бывал, когда ездил в Городище к троюродной сестре, она работала там учительницей. Храм у них был деревянный. Что меня поразило – хором руководил мальчик лет 13, пели они по крюкам. Сейчас я пишу об этом в своих воспоминаниях, упоминаю там и книгу Катунского «Старообрядчество», которая на меня сильно повлияла. Потом были другие вехи на этом пути, например книга Каптерева «Патриарх Никон и его противники церковной реформы», – я прочитал её, когда уже учился в московском пединституте. Там главный вывод такой: реформа Патриарха Никона апеллировала не к древней традиции, а к современной ему, семнадцатого века, греческой практике, которая претерпела трансформацию из-за турецкого господства и вынужденной унии с католиками.
– Вы говорили о соборности, – возвращаюсь я к началу разговора. – У себя на приходе вы её как поддерживаете?
|
– Да у нас это с первого дня – общие трапезы, соборные решения практически всех приходских вопросов, материальная взаимоподдержка. Допустим, сегодня в обед, после литургии, был сбор пожертвований на нужды одного члена общины, семейного человека. Потом ездили в больницу, посетить другого члена общины. Это ежедневная жизнь такая.
– Если община небольшая, то, видимо, несложно...
– У нас сто человек. В настоящий момент в храме двадцать. Если хотите, познакомлю...
* * *
Отец Кирилл пригласил на вечернюю трапезу в соседнее здание. Со стороны звонницы донёсся необычный звук. «Это в било бьют, – пояснил игумен. – Храм нам передали зимой 1991 года, больших средств у нас тогда не было, и в колокольном центре прихода Николы Заяицкого, что неподалёку от нас, мы заказали что подешевле – била из титановых пластин. Сейчас у нас десять бил и десять колоколов – вместе получается очень мелодичный звон». Вкратце рассказал настоятель и историю храма. Оказывается, изначально он был домовой церковью и соединялся с жилыми палатами крытым переходом, посреди которого была устроена высоченная колокольня, называвшаяся «замоскворецкой свечой».
|
…На трапезу община собралась в обширной палате с фресками на стенах. Ужин, хоть и простой, был сытным и вкусным, ели деревянными ложками. Потом батюшка завёл разговор на какую-то хозяйственную тему, и я не сразу понял, что он говорит проповедь. Дело касалось мелкого события, но священник как-то незаметно обобщил, процитировал Евангелие. По ходу дела он обратился к одному из прихожан: «А ты чего не был на вечерне?» – и продолжил проповедь дальше. Провинившийся сразу же потупился – явно этот, брошенный как бы невзначай, вопрос он воспринял как жесточайший разнос. «Да, – подумал я, – вот и верь интернету. Где же тут “за малейшее неподчинение – лишение пищи”?»
Община как община. Если забыть, что находишься в самом центре столицы, близ Храма Христа Спасителя, то ничего необычного. Я встречал такие полумонашеские общины в сельской глубинке, на некоторых приходах, где служат иеромонахи. Хотя, конечно, есть на Берсеневке и что-то своё, неповторимое. Но так и должно быть, ведь Церковь наша не протестантская кирха, где всё регламентировано, а являет собой благодатное единство в многообразии.
И в этом – также наша Соборность.
Михаил СИЗОВ
Фото автора и с сайта mosday.ru
 | назад |
| вперед |  |
