СТЕЗЯ
«ЕЖЕ ОТ ВЕКА»
История семьи Мельниковых
Безнадёжный
|
Эта история произошла в Фергане – городе, в то время ещё наполовину русском. Даниил был ещё ребёнком, когда отец начал меняться. Мальчик с трудом узнавал в этом худом бородатом мужчине своего папу. Мать ходила убитая горем. Врачи сказали, что ей не стоит больше рожать, зачем плодить сирот? «Ваш муж обречён», – пояснили они. Что-то с желудком, не оставляющее надежды на выздоровление. Но чем заболел отец, Даниил никогда не спрашивал.
До болезни Николай Дмитриевич Мельников был огромным, весёлым человеком, наслаждавшимся жизнью. Азартный охотник, душа любой компании, он отлично играл на гитаре, красиво пел, предпочитая романсы, одевался с иголочки, всегда был модно пострижен. Обычное дело тогда – быть переполненным жизнью, так что плескало через край. В середине 70-х СССР достиг вершины, и мы – четверть миллиарда человек – гордились принадлежностью к великой державе. И дело было не только в том, что в небе замерцали новые звёзды – наши спутники и космические станции, что на глазах район за районом росли новые красивые дома. Было радостно сознавать, что вся эта добрая сила – дело человеческих рук, люди улыбались, когда слышали: «Я татарин», «Я молдаванин», «Я грузин». Они думали: «Какие мы разные, но это совсем неважно. Ведь мы любим и уважаем друг друга, вместе создаём будущее, которое будет счастливым навеки, бесповоротно».
В памяти причёски длинноволосых старших братьев, поющих со сцены сельского клуба под электрогитары:
Лошади умеют плавать, плавать.
Но – нехорошо. Недалеко.
«Глория» по-русски значит «Слава» –
Это вам запомнится легко.
Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан старался превозмочь...
Эта сцена потом стала для меня мучительной, когда я увидел фотографии погибших ребят-приднестровцев, так похожих на братьев. Они пришли в окопы оттуда, из 70-х, там родилась их вера в свою страну, в то, что правда всегда торжествует. Последнее поколение, которое верило в это, которому хватало душевного здоровья, чтобы, отвернувшись от идеологии, не разочароваться в идеалах. Лучшие из них придут потом в Церковь – все или почти все. Николай Мельников стал одним из первых, потому что первым услышал приговор. Цветастые нейлоновые рубашки словно выцвели на глазах, носить их стало безумием, всё вокруг стало бессмысленно, опора исчезла, он попытался ухватиться хоть за что-то, чтобы не потерять лицо от отчаяния.
Что может помнить мальчик о том, что происходило тогда с отцом? Почти ничего. Протоиерей Даниил Мельников рассказывает:
– Мне было пять лет, когда папа видоизменился. Что-то произошло с ним, когда врачи сказали, что он безнадёжный. Поехал по святым местам. В Троице-Сергиевой лавре его потрясло пение мужского хора, он говорил, что побывал в раю. Как человек решительный, отец без лишних слов обвенчался с мамой, начал поститься и молиться. Ну и мы вместе с ним.
– Повёл вас, как Моисей из Египта? – уточняю я не без улыбки.
– Это было нетрудно – идти за отцом, мы любили друг друга. А друзья не понимали, что с ним происходит, досадовали, посмеивались. Это сейчас верующих много, а тогда если человек начинал молиться, то считалось, вроде как с ума сходил, становился юродивым. Мой дед Дмитрий – врач, атеист – тоже не понял отца: нормальный мужик что-то пытается доказать…
Но Николай ничего не хотел никому доказать, это ему всё доказывали, что в нашей прекрасной великой стране нет места для Бога. А смерть уже шла за нами всеми, чтобы у одних отнять жизнь, у других душу или надежду. Николай был одним из первых, кто учился жить в мире, где так много усталых лиц. Он понял, что всё прейдёт, кроме Бога, только та радость, что от Него, не увянет. Господь дал ему жизнь, показав то, что видел Сам когда-то, плача над Иерусалимом.
Из родных мест пришлось уехать в Туркестан – маленький, невидный городишко в Казахстане, который для Николая Мельникова стал царём городов. Ведь там обретался его духовный отец – отец Павел Буланов. Врачи полагали, что Мельников едет умирать. Но, придя к Богу, он стал священником, построил храм и народил ещё семерых детей.
Рыбарь
Наше знакомство началось заочно. О своём друге Данииле и его семье рассказал мне вятский священник, уроженец Казахстана отец Виктор Конев. О батюшке Николае он вспоминал:
– За столом у него всегда собиралось множество людей, это помимо большой семьи. Всякого посадит, накормит, добрейшей души человек. Рыбу любил ловить. И так же ловил человеков, редчайший дар имел приводить людей ко Господу. И меня тоже привёл.
О любви отца к рыбалке иерей Даниил, когда мы встретились в Петербурге, тоже вспоминал, светлея лицом, – наверное, это самое счастливое, что было в детстве. На реку Сырдарью отправлялся по просьбе настоятеля, протоиерея Павла, благословлявшего: «Отец Николай, приближается праздник. Налови-ка ты приходу рыбки для трапезы». Ехали за сорок пять километров, но улов того стоил. Меньше чем с четырьмя пудами вкусного жирного жереха возвращались редко. Один раз о. Николай вытащил сома весом двадцать семь килограммов. «Мама потом наготовила из него бешбармака, который руками едят, – смеётся отец Даниил, – местные узбеки и казахи делали его обычно из баранины. Но из сома тоже неплохо получилось. Мама прекрасно готовила».
Когда прибывали на реку, отец Николай первым делом, выйдя из машины, читал «Отче наш», обернувшись на восток, и просил, чтобы Господь послал ему столько рыбы, сколько нужно. Сырдарья – река капризная и опасная. Рассказывают про одного нашего часового на Байконуре: когда встал на караул, Сырдарья текла с одной стороны космодрома, а наутро обнаружил её с другой. Поэтому отец Николай привязывал к чему-нибудь на берегу маленького Даниила, опасаясь, что иначе за ребёнком не уследить – свалится в воду. Это не мешало мальчику играть, а главное –наблюдать за тем, как взлетают большие рыбины, попавшиеся на крючок отца.
Мужики, удившие в том месте, изумлялись. И спиннинг простенький, и поп, по идее, должен во всём терпеть неудачу – это ведь с детства вколачивалось. Стали говорить, что тот с нечистой силой знается. Один из незадачливых рыбаков, по имени Михаил, даже подошёл и бросил в сердцах: «Поп, научи меня колдовать». «Ты что, я православный диакон, – воскликнул о. Николай, – а не ловится у вас, потому что мат на мате, оскверняете всё вокруг. А надо с молитвой, вот послушай...» Даниил не помнит, научил ли отец Михаила молиться, а вот сдружиться они сдружились.
Муравей
Священнослужителем отец Николай стал не сразу. Несколько раз пришлось съездить к владыке Евсевию, нынешнему Псковскому архиерею. Но отец Павел уж больно этого добивался, видел в Николае Мельникове своего преемника. Об отце Павле наша газета уже рассказывала со слов отца Виктора Конева. Это был старец, почитаемый в стране, к нему ехали друзья-монахи из Почаева, Троице-Сергиевой лавры. Случалось, по нескольку архимандритов сослужили в маленькой церкви. Бывал там, говорят, даже нынешний Грузинский Патриарх Илия, омывший отцу Павлу ноги и предложивший стать епископом в Грузии. Но старец отказался. Там, в городке Туркестан, была похоронена его жена Варвара, и он хотел лечь однажды рядом.
О его прозорливости отец Виктор вспоминал такую историю: «Однажды протоиерей Павел послал отца Николая с ещё одним священником наловить рыбы. Уселись они на берегу, видят: муравей ползёт. “Тварь безмозглая, можно раздавить”, – сказал священник отцу Николаю. И раздавил. А на следующий день служба. Какой-то муравей забрался на престол. Увидев его, отец Павел прищурился и, посмотрев на молодых священнослужителей, произнёс: “Он тоже хочет жить”».
Ноги отца Павла Туркестанского были покрыты язвами, стоять было мучительно, а в конце жизни его вообще возили в храм на каталке. Сидя в ней, батюшка продолжал служить Богу. Вокруг него сложилась в Туркестане небольшая православная колония. Люди покупали дома, строились рядом с храмом. Отец Николай был лишь одним из многих, хотя, наверное, самым любимым учеником.
Кентау
Священников, однако, не хватало, и, когда после долгого диаконства отца Николая рукоположили в иереи, владыка направил его в Кентау. «Место это было чудесной красоты, – вспоминает отец Даниил, – город стоит у подножья гор».
Населён он в советское время был главным образом греками, их там было тысяч семьдесят, они, собственно, и построили город. По злой иронии судьбы этих людей, бежавших из Османской империи от геноцида, в 1949 году заподозрили в «протурецких настроениях» и выслали из Грузии в Казахстан. Возможно, националисты из грузинской Госбезопасности зачищали таким образом территорию от инородных элементов. Им не откажешь ни в наглости, ни в специфическом чувстве юмора. Высланных можно было обвинить в чём угодно, только не в симпатиях к Турции. Постепенно укрепились эллины и на новом месте, выстроив двух-трёхэтажные дома, с балконами на крышах. Умели, любили обустраиваться.
Много жило в Кентау русских, украинцев, немцев, узбеков, казахов. В начале 90-х греки начали уезжать на историческую родину, потянулись из Казахстана и другие народы. Но с первых дней служения батюшки и вплоть до его отъезда в церкви трудно было перекреститься на службах, столько людей туда приходило.
Сначала на всех христиан был небольшой молельный дом, потом батюшка выстроил Благовещенский храм. Благовещенье было его любимым праздником. Отец Даниил рассказывает: «Перед тем как ехать туда, сначала, разместившись в машине, “Царю Небесный” споём, “Трисвятое” почитаем, а потом тропарь Благовещенья. Отец пел тропарь Благовещенья всегда, в любое время года». Место для православных власти выделили на окраине Кентау, там была свалка, которую батюшка за год превратил в уголок рая. Вместе с церковью росли посаженные им на пустыре абрикосы, яблони, вишни, большой виноградник. Сад разбили на полтора гектара, рядом – огороды для прихожан. На склоне над садом отец Николай выкопал бассейн, куда собиралась вода, и два-три раза в неделю она по канавкам спускалась для орошения.
«Мы там купались, – вспоминает отец Даниил. – Отец очень любил работать на земле, особенно ухаживать за виноградом, знал, как его обрезать, сколько почек оставить. И плодоносил наш виноградник лучше всех, у других вечно случались неурожаи, а у нас кисточка к кисточке была, все крупные, сочные. Узбеки, жившие по соседству, часто приходили с просьбой: “Дядя Коля, дай виноград, у нас гости”. Отец раздавал щедро, денег никогда не брал. Его за это очень уважали».
* * *
Постепенно в храм стал стекаться народ не только из города. Привозили наркоманов подлечиться, приезжали какие-то люди, которым некуда деваться, юноши, мечтавшие стать священниками. Отец Виктор Конев навсегда запомнил данный ему батюшкой урок. Однажды, проснувшись ночью в доме о. Николая, он услышал, как тот молится. Не в себе, немощном, – в Боге пастырь черпал силы, чтобы помочь всем, кто нуждался в опоре. В доме напротив жила семья, где отец пил и буянил, а дети – несколько девочек – росли без присмотра. Найдя их однажды плачущими, батюшка привёл детей домой. Спустя какое-то время умерла их мать и двойняшки Зина с Зоей, а также Татьяна, Ирина, Женя окончательно переселились в дом священника, где у батюшки и своих деток было девять душ. Это страшно возмутило коммунистку, обретавшуюся на той же улице. Ей в голову, разумеется, не пришло взять малышей к себе, но забрать их у священника безбожница сочла своим долгом. Было подано заявление в суд, что девочек вовлекают в сети мракобесия. После этого их у батюшки отняли, впрочем, все выходные девочки всё равно проводили в семье Мельниковых, здесь же их одевали и обували.
Снова Туркестан
Потом рухнул СССР и окончательно занемог отец Павел Буланов. Волна переселенцев двигалась из Казахстана на Север, в Россию, где жизнь казалась полегче и получше. И только одна русская семья двигалась в противоположном направлении, противоположном во всех смыслах. Оставив свой богатый многолюдный приход, свой сад, отец Николай вернулся в нищий город Туркестан. Там он скрасил последние месяцы жизни старца и сберёг церквушку, которую протоиерей Павел построил во имя Святителя Николая Чудотворца.
Отец Виктор Конев рассказывал, какой ценой это далось. Иногда семья питалась лишь тем, что приносили ей соседи-мусульмане – немного риса, муки. Когда худшее миновало и можно стало не беспокоиться за матушку с детьми, за приход, остановленная некогда Господом болезнь вернулась. Это был рак желудка. От батюшки скрывали диагноз, но он лучше других понимал, что происходит. Исповедался за всю жизнь, переселился в келью, куда допускалась с едой только его любимица – дочь Елена. Наверное, не хотел, чтобы родные видели, как он страдает, как высыхает его тело, превращаясь в тень. На своё любимое Благовещение отец Николай попросил матушку: «Поправь лампадку», а когда она снова повернулась к мужу, он был уже далеко. В это время иерей Даниил служил праздничную литургию в Петербурге. Вдруг раздался грохот. Оказалось – упала огромная, прочно закреплённая икона Святителя Николая. «Всё, – подумал священник, – отец ушёл». Господь начал готовить его загодя. За две недели до смерти отца ему приснился сон. «Вижу ограду нашей церковки, – рассказывает отец Даниил, – огромные деревья. В храме открывается боковая дверь, выходит священник, в котором я узнаю отца. Мы по разные стороны ограды. “Папа!” – говорю я. Наутро рассказал об этом другу, диакону Евгению, хорошо знавшему отца. “Готовься”, – сказал он. Вечером после Благовещенья звонок, в трубке рыдания: “Папа умер”».
– Как там сейчас? – спрашиваю отца Даниила.
– Две сестры ещё учатся, они остались с мамой в Казахстане. В церкви новый священник, коровку завёл, пчёлы от отца остались, тем и живёт. Русских мало. Отца очень почитают, самые ревностные хотят могилку его раскопать, убеждены – там нетленные мощи. Пока удаётся их сдерживать.
– Обращались ли в православие местные жители?
– Из Ташкента один раз приехал мужчина с тремя дочерьми, кажется преподаватель вуза, мусульманин по вероисповеданию. Во крещении получил имя Александр. Эта семья жила с нами какое-то время, пока там на родине у них всё не образовалось.
– Как мусульмане отнеслись к смерти отца Николая?
– Шли за гробом, там все шли – и христиане, и мусульмане, городское начальство и простой люд.
Так ушёл из жизни один из последних людей, благодаря которым русских уважали на Востоке. Они поразили воображение этого мира, где всё имеет свой вековечный бытовой смысл. И вдруг оказалось, что жить можно для другого, держаться по-другому – так, словно впереди вечность. Потом русские ушли, уехали все сильные – врачи, геологи, строители, офицеры. Лишь священники не пожелали бросить немощной своей паствы, неспособной всё начать сызнова. Но вот что нужно сказать: пока парят в небе Азии сотни крестов на русских храмах, пока пастырей выходят провожать в последний путь целые селения, этот мир не станет нам чужим и применимы к нему будут слова Христа: «Кто не против вас, тот за вас».
«Всё плохое во мне моё»
Прошу отца Даниила рассказать о себе, он улыбается:
– С чего начать? Всё плохое во мне моё, а всё хорошее – Божие.
– Кто-нибудь из ваших братьев стал священником?
– Нет, я один. Андрей – регент собора Василия Блаженного в Москве и храма Георгия Победоносца на Варварке. Илья тоже регент в Москве, сёстры, те, что закончили школу, замужем за священнослужителями. Хорошо папа за нас молится.
Его решение стать священником обрадовало отца, который многого не знал о Данииле, увы, такова участь многих родителей, обременённых трудами. Духовная жизнь детей начала открываться отцу Николаю на исповедях, когда он после многолетнего диаконства был рукоположён во иереи. Для Даниила Мельникова тоже стало открытием, что исповедоваться можно так основательно. Прежде в немногочисленных храмах Казахстана, как и по всей стране, подходивших под епитрахиль людей было слишком много, побеседовать с каждым священнику удавалось нечасто.
Это ни в коем случае не укор старым батюшкам, тому же старцу Павлу Буланову. Я и сам с этим сталкивался на исповеди у другого выдающегося пастыря – отца Василия Борина в Васкнарве. Какая-то женщина решила не ограничиваться тем, что «во всём грешна», и батюшка замахал на неё руками, прогнал, нарочито возмущаясь: «Ах, телевизор смотришь! Иди отсюда». Правда, люди знающие только улыбались, вернув её обратно к старцу, научив, что говорить. А иначе никак. Начни делиться подробностями своего грехопадения, надо сказать, далеко не оригинальными, и четыре пятых паломников останутся без причастия. Но в начале 90-х положение стало меняться – и храмов стало побольше, да и отношение к исповеди изменилось. Отец Николай был как раз сторонником того, что каяться нужно без спешки.
Впрочем, по-настоящему открывать свои помыслы Даниил научился уже в Троице-Сергиевой лавре, куда они отправились вместе с Виктором Коневым, недавно пришедшим в Церковь. Их дружба стала даром Божиим, один имел опыт церковной жизни, вырос при храме, другой пылал ревностью новообращённого. В семинарию поступили оба. Самым замечательным, наверное, событием в жизни Даниила стало послушание петь в хоре Троице-Сергиевой лавры под руководством архимандрита Матфея (Мормыля). Ещё отец Павел оценил голос Даниила, предсказывая, что попеть ему придётся. Так и случилось.
Отец Матфей (Мормыль)
|
Это имя знает, наверное, каждый регент Русской Церкви. За полвека, отданных Лавре, архимандрит Матфей возобновил её древние традиции богослужебного пения. Родом батюшка из Осетии, его дед Максим, терский казак, окончил Тифлисскую консерваторию и на торжествах в год 300-летия Дома Романовых исполнил роль Ивана Сусанина в опере «Жизнь за Царя». Вплоть до казни в 1937 году был церковным регентом. Его закопали в землю раненным, но ещё живым. Спустя полгода после гибели у него родился внук, трудами которого был создан лучший православный хор в мире.
Отец Даниил рассказывает:
– Отец Матфей произвёл на меня просто неизгладимое впечатление, это было счастьем – петь у него. Дело здесь, прежде всего, в личности батюшки. Он обладает феноменальной памятью, знает древнегреческий, латынь, а главное, познакомившись с человеком, никогда его не забывает: имя, отчество, фамилию, откуда ты родом – даже если много лет тебя не видел. У него есть привычка давать необидные прозвища – меня, например, отец Матфей прозвал Назарбаем. Это потому, что я был родом из Казахстана. Издалека меня увидел недавно и воскликнул: «Это ты, Назарбай!» Посмеялись, конечно.
Он очень простой в обращении, хотя некоторые говорят про него ерунду, будто резок и прочее. Нет, мы его «батей» звали, очень любили. Конечно, выжимал он тебя на спевках досуха, в эти часы и верно строг был, суров. Но иначе никак. Состав хора всё время меняется, одни семинаристы приходят, другие уходят, поэтому голос нужно поставить быстро, решительно, и тут без полной сосредоточенности никак. Бывало, сидит у себя на колокольне за фисгармонией, начинает объяснять смысл произведения, и иной такт, который не выходит, по три часа изучаем, но в следующий раз уже легче – правильный подход к пению входит в кровь и плоть.
А после занятий отец Матфей – душа-человек, встретит тебя, гуляя по Лавре, непременно подойдёт, расспросит, как твои дела. Это не показная забота, он видит, любит людей больше себя. Качество редчайшее. Всегда позаботится, чтобы певчий что-то мог заработать, денежку даст, зная бедность семинаристов. Когда выезжаем с выступлениями, непременно позаботится, оговорит заранее, чтобы нас прекрасно кормили, выделяли лучшие номера в гостиницах. Подобные поездки и оплачиваются хорошо, при этом отец Матфей, сколько помню, всё ходил в копеечных старых ботинках. Что не раздаст нам – отправит втайне на восстановление какого-нибудь монастыря. Мы узнавали об этом, лишь когда находили чеки, затерявшиеся у него между нотных записей. Когда мой брат Илья, обременённый семьёй, начал у него петь, батюшка ему и квартиру снял, и зарплату платил, хотя, казалось бы, что ему один человек – у него шестьдесят таких. Но о. Матфей действительно каждого помнит, не только умом, но и сердцем, для меня он стал олицетворением православия. Увидишь его гуляющим по Лавре – теплеет на душе. Умилительно было наблюдать, как встречаются во время таких выходов два старых добрых друга – отец Матфей и профессор Алексей Ильич Осипов. Отец Матфей огромный, профессор Осипов – худенький. И вот они обращаются друг к другу:
– Ну, здравствуй, гора усыренная, – говорит Алексей Ильич.
– Ну, здравствуй, кости смиренные, – отвечает отец Матфей.
Чувство юмора батюшку не покидает, наверное, никогда. Помню поездку в Грецию, когда по дороге мы остановились в болгарской столице Софии и решили навестить там один знаменитый женский монастырь. Приходим, а туда, оказывается, мужчин не пускают, кроме духовника конечно. Стучим – всё впустую. Что делать? «А давайте мы им споём», – предлагает батюшка. И вот мы, шесть десятков не самых хлипких певцов, грянули: «Милосердия двери отверзи нам...» Болгары из окрестных домов повылазили в майках, пижамах, зрелище небывалое, это лучше любого оркестра – матфеевский хор. Инокиня с той стороны двери подбегает, видит в окошко нас, густую бороду отца Матфея, его лицо, известное всему православному миру. Нам со слезами открывают, извиняются. Монастырь небольшой, очень уютный, красивый. Батюшка подарил инокиням частицы мощей, привезённые с собой, а они ни в какую нас отпускать не желают, тем более в Грецию, к «новостильникам» (в этой обители жили по нашему, старому стилю). То попасть не могли, то еле выбрались.
В Лавре о. Матфей подвизается с незапамятных времён, так что пение его хора многих людей привело к вере. Среди них мой товарищ – преподаватель Нижегородской семинарии диакон Михаил Таганов. Его друг, в прошлом врач, учился с нами в семинарии, светленький такой парень, запамятовал его имя. Так вот он долго пытался отца Михаила привести к вере, побороть его атеизм. И книги давал умные, и доводы приводил самые убедительные – всё впустую. Ум Михаила был закрыт для Бога. Но однажды он поехал в Лавру посмотреть на одну старинную икону и, уже когда уходил, услышал колокольный звон, созывающий людей к богослужению. «Дай, – думает, – зайду, с меня не убудет». А там пел матфеевский хор. И такая вдруг любовь к Господу пробудилась в Михаиле, раскрылась его душа. Матфей – такой.
Две лавры
С первых дней в семинарии Виктор начал увлекать Даниила на исповедь так часто, что тот поначалу терялся, но постепенно привык. После трапезной пойти к духовнику было обычным делом. В город почти не выходили, незачем было, да и некогда. Запомнился один из таких редких походов, когда Даниил и Виктор купили друг другу кроссовки – бегать к источнику. В Лавре всё способствовало воцерковлению, считалось – научить человека жить глубокой христианской жизнью важнее, чем получить знания. Хотя и образование давалось, но среди семинаристов можно было обнаружить второгодников.
В Петербургских Духовных школах такое немыслимо. Перевестись туда Даниилу пришлось после того, как обнаружилось – его лёгкие не могут вынести то ли подмосковного климата, то ли условий, в которых приходилось жить – в подвале. Виктор Конев тоже сначала болел, но потом как-то привык, а его другу становилось всё хуже. Уехал домой на год. Отец поначалу чуть обратно не отправил первым же поездом, очень был расстроен. Потом успокоился, но настаивал на продолжении учёбы. А Даниил всё метался: то жениться появлялась мысль, то монашество принять. Наконец решился всё-таки закончить семинарию. В Москве мест не нашлось, и это, быть может, к лучшему. В Питере Даниила приняли, так что мне любопытно было узнать его мнение:
– Отче, чем, на ваш взгляд, отличаются две эти духовные школы?
– Не сказать, что в Лавре я учился меньше и хуже, но там главное – послушания, иной раз ни минуты свободного времени, главное там – выковать из человека некий идеал пастыря. В Петербурге другой подход. Из тебя не пытаются что-то сделать, семинарист должен работать над собой. Но на экзаменах спрашивают так, что семь потов сойдёт. Уровень подготовки очень высокий. Думаю, оба эти пути – старорусский и тот, что определился в два-три минувших столетия, – имеют свою ценность.
– Кто из преподавателей вам особенно запомнился?
– В Троице-Сергиевой лавре много сильных педагогов, например отец Артемий Владимиров, Владимир Осипов, у которого я, к сожалению, сам не учился, но больше других мне полюбился отец Борис Пушкарь, ныне архиепископ Владивостокский Вениамин. Сидишь у него на уроке и словно фильм смотришь о Ветхом и Новом Завете – так живописно обо всём он рассказывал. Иногда мог проиллюстрировать примерами из собственной жизни: как ждал отца с фронта, голодал в детстве. Очень огорчался, когда мы евангельский сюжет или что-нибудь из Пятикнижия излагали без особых эмоций, как это обычно бывает, когда стоишь у доски. Помню, Виктор Шишкин из Алма-Аты – умнейший человек, регент патриаршего хора, ровным голосом пересказывал притчу о блудном сыне. Но батюшка его несколько раз останавливал и взволнованно просил: «Ну что же ты! Ну, добавь хоть немножечко чувства, расскажи, как встретил его отец, как сын бежал к нему». Здесь невольно представляешь, как сам он бежал, когда отец вернулся с войны. Для него Священное Писание было домом родным, и он горячо желал, чтобы мы тоже там поселились. Потом отец Борис был поставлен во епископы Приморья, куда с ним уехал в качестве келейника мой одноклассник Николай Чашин. Сейчас он тоже епископ – Сергий Уссурийский.
– Много ли было сильных педагогов в Петербургских Духовных школах?
– Вспоминаются протоиерей Владимир Мустафин, о. Сергий Рассказовский – он впоследствии отправился служить в ЮАР. Легенды ходили про отца Сергия (Кузьмина), который на ином экзамене мог поставить двадцать двоек классу. Для вразумления.
Некоторое время спустя после разговора с отцом Даниилом мне удалось найти предания про игумена Сергия, ныне покойного. Составлены они с любовью, хотя не всё можно предложить вниманию читателя. Вот несколько таких историй.
Аки рыбы безгласны
Отец Сергий (Кузьмин) на уроке Ветхого Завета опрашивает семинаристов. Кто не знает, того он оставляет стоять. Когда больше половины класса оказывается в стоячем положении, о. Сергий говорит: «Ну что, отцы столпники-экзегеты?!»
* * *
Среди семинаристов пошла мода повязывать поверх подрясников матерчатые пояски с надписями «Святой (такой-то), моли Бога о нас». На лекции о. Сергий замечает такого студента, Василия Ш., поднимает его и говорит: «Василий, поясок-то этот бабий и носится под исподнее. А вы его на подрясник нацепили. Вот станете вы священником, поедете на приход, и будут вами все умиляться, пока кто-нибудь возьмёт да и брякнет: “А поясок-то бабий!” Ну, прям как в сказке: а король-то голый!» Больше семинаристы поясков не носили.
* * *
Отец Сергий (Кузьмин) на уроке спрашивает семинариста с Волыни П., тот отвечает глубоким вздохом и молчанием. Батюшка: «Витии многовещанны, аки рыбы безгласны».
* * *
Отец Сергий (Кузьмин) одному воспитаннику:
– Голубчик, по вашему подряснику можно судить о годовом меню семинарии. Вам же на прошлой неделе пошили новые подрясники. Где он?
– Да я домой послал его.
– Вот когда назад пришлют, тогда и на урок ко мне придёте.
* * *
На экзамене по Ветхому Завету о. Сергию (Кузьмину) ассистирует Игорь Цезаревич Миронович, очень жалостливый человек. Отец Сергий ненадолго вышел. Подошла очередь отвечать какому-то троечнику. Он, как всегда, двух слов связать не может. И в этот момент входит о. Сергий. Неожиданно И. Ц. восклицает, обращаясь к семинаристу: «Вот это ты хорошо сказал. Иди. Четвёрка».
* * *
Геннадий С. из Молдавии отвечает на I курсе Академии на экзамене по библейской археологии отцу Сергию (Кузьмину). Вопрос о ветхозаветных патриархах.
– Авраам бегал от Лавана по Месопотамии...
– Кто?
– Авраам...
– Кто?
– Простите, Иаков.
– Что он, спортсмен, что ли? Вы Библию-то читали?.. Возьмите детскую, с картинками, запомните лучше.
* * *
Идёт урок библейской археологии. Тема – каббалистические знаки. Один студент спрашивает:
– Отец Сергий, а можно поподробнее о пятиконечных звёздах? Они тоже из Каббалы?
– А зачем это вам?
– Да просто интересно.
– А если вы завтра заинтересуетесь доильными аппаратами, я что, тоже буду объяснять?
Милость Божия
На коленях отца Даниила гукает, живёт своей жизнью маленькая Лизочка. Мы беседуем в его петербургской квартире, матушка Светлана с двумя старшими – Софией и Леонидом – должны вот-вот подойти.
– Матушка у меня коренная ленинградка, – говорит отец Даниил, – отец, благословляя нас, велел родить не меньше троих чад. Трое уже есть.
– Вы сразу после окончания семинарии оказались в Петербурге?
Всё оказалось не так просто. После учёбы батюшка получил свой первый приход в Степногорске, это на Севере Казахстана, как раз после распада СССР. Народ бежал в Россию, уезжали целыми домами, современные девятиэтажки стояли без окон, дверей, без единого огонька. Благоустроенную 3-комнатную квартиру можно было купить по цене подержанного «Запорожца», так что хоть с жильём проблемы у молодожёнов – Даниила и Светланы Мельниковых – не было. Зато храм стоял за десять километров от города, где власти отдали православным бывший винно-водочный магазин. Отопление в нём наладить так толком и не удалось, внутри церкви температура зимой падала до минус тридцати, и батюшка обмораживал руки. Вот вопрос, который в силу понятных причин ни разу не был поставлен на Вселенских Соборах: можно ли в сильный мороз служить в рукавицах?
С большим трудом удалось добиться разрешения построиться в самом Степногорске. Когда нужно было заказать проект храма, отец Даниил отправился в Питер, взяв с собой великую по тем временам сумму – пятьсот долларов. В «ЛенНИИпроекте» познакомился с архитектором Борисом Петровичем Богдановичем, ныне известным в городе храмостроителем. Тот от предложенных денег с улыбкой отказался, сказав: «Вы лучше кирпича на них купите». Проект сделал бесплатно. Когда церковь освятили, народ повалил туда так, что скоро перестал вмещаться. Привезённый из Омска запас свечей, крестиков, книг рассчитан был на полгода, а разошёлся за две недели. Быть может, открытие храма стало одной из причин, по которым город не обезлюдел окончательно. Где церковь – там родина, Россия.
Лишь подняв приход на ноги, отец Даниил решился на переезд в Петербург. Митрополит Владимир принял его тепло.
– Владыка иногда спрашивает про меня: «Как там поживает мой земляк Даниил?», – говорит батюшка. – Мы с ним, действительно, оба выходцы из Казахстана, нас в школе возили убирать хлопок и виноград в те места, где он вырос. Очень внимательный человек, ведь нас, священнослужителей, около шестисот под его началом, а он едва ли не всех помнит. О каком-нибудь молодом батюшке из самой что ни на есть глухомани вдруг расскажет восхищённо всему духовенству епархии. Дело в том, что, помимо епархиального собрания, мы дважды в год собираемся у него за праздничным столом – на Рождество и Пасху. Приходим с матушками. Мой товарищ, столичный священник, побывав на одном из таких приёмов, изумлённо воскликнул: «Я годами не вижусь даже с товарищами по семинарии, которые служат в Москве».
Служить я начинал в Красном Селе у отца Александра Ганьжина, известного в городе священника, он возглавляет епархиальный отдел по связям с армией. Когда решили возродить Казанский храм в селе Извары, построенный накануне революции архитектором Яковлевым в стиле северного модерна, меня направили туда. Правда, церковь оказалась тоже холодной. Это моя судьба – в скольких приходах ни бывал, даже в Красном Селе, а служить всегда начинал в храме, лишённом отопления. Только после Северного Казахстана меня здесь этим было уже не пронять. Место благодатное: Извары – это на санскрите значит милость Божия.
* * *
Туркестан и Петербург отстоят друг от друга на тысячи километров. На протяжении всего этого маршрута можно встретить детей, внуков отца Николая Мельникова. После того как медицина вынесла ему смертный приговор, большинство из этих людей не должны были появиться на свет. Но они есть просто потому, что их отец, дед, вопреки воспитанию и обстоятельствам, пропел, вместо того чтобы умереть, главный гимн своей жизни:
Днесь спасения нашего главизна,
и еже от века таинства явление,
Сын Божий, Сын Девы бывает,
и Гавриил благодать благовествует,
тем же и мы с ним Богородице возопиим:
радуйся, Благодатная,
Господь с Тобою.
Так началась эта история...
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
