В день летнего солнцестояния каждый год мы вспоминаем начало самой страшной в истории России войны. Вновь на экранах мелькают кадры о несгибаемых защитниках Брестской крепости, слышим мы слова о вероломстве фашистов и просчётах наших военачальников… Слова, много, очень много слов. А в этом году мы, можно сказать, превзошли себя – 15 мая Президент подписал Указ о создании специальной комиссии по борьбе с неправильными словами. Наверное, это важно – бороться с попытками фальсификации истории Великой Отечественной. Но лично меня гораздо больше беспокоит другое: что под снег нынче уйдёт почти столько же неопознанных и незахороненных останков павших солдат, что и год назад. Вроде бы в 2006 году наконец-то был создан Военно-мемориальный центр для систематизации сведений о всех безвестно погибших, вроде немного наладилась система госфинансирования поисковых отрядов, и тут на тебе – кризис, и эти строчки расходов срезаются первыми… Впрочем, сколько бы ни удалось за лето поднять энтузиастам поисковых отрядов – это капля в море. На территории Карелии, например, до сих пор не погребены останки полумиллиона военнослужащих, в то время как в братских могилах похоронены лишь около 5 тысяч – так что считайте.

Недавно мне довелось разговориться с одним поляком, который живо интересуется тем периодом истории России, который принято называть «большим террором», то есть репрессиями, начавшимися в 1937 году. Он спросил меня: «Отчего у вас так много уделяется внимания Великой Отечественной войне, увековечению памяти погибших на ней, и так мало – памяти репрессированных?» Что я ему мог ответить? Что из-за границы всё кажется не совсем таким, как оно на самом деле? Что степень уважения к павшим в нашей стране нельзя определять по грохоту суставов пропагандистской машины – этот чудовищный механизм всегда работал для каких-то совсем других целей и только там, где его поставят и заведут профессиональные партийные идеологи, а в последние годы – политтехнологи…

Да, позорно мало общественного внимания уделяется восстановлению памяти репрессированных. Но ведь и то, что сегодня РЕАЛЬНО делается для увековечения памяти погибших воинов, – ещё более скудно в сравнении с масштабом трагедии. С тех пор, как сразу после войны санотряды сгребли в ближайшие ямы останки незахороненных солдат, а спустя 10 лет кое-где их по решению правительства перенесли на централизованные захоронения в населённых пунктах, ни государству, ни (что ужасно) официальным ветеранским организациям не было дела до брошенных в местах боёв костей. Лишь слова на бесчисленных торжественных собраниях и в бравурных статьях…

Не слава богу ситуация и с имеющимися воинскими захоронениями. Ветеран войны Григорий Ефимович Гуртовой из г. Слободского (беседу с ним читайте на стр. 15-18) вспомнил увиденное ещё в оккупации отношение немцев к своим: «Убитый солдат у них обязательно должен был быть похоронен по-человечески. Когда они отступали, одного немца убило прямо перед нашим домом – они тут же под кустами сирени выкопали могилу и похоронили его во временном гробу, а потом приехали специальные люди и увезли гроб в Германию. Уважительное отношение к своим. А можно, как это мы делали: “братская могила” в виде бункера, забитый под завязку раздетыми телами, чуть присыпанными землёй».

Не без стыда читал я в 90-х гг. сообщения о том, что в Россию едут из Германии разные официальные лица, озабоченные состоянием немецких воинских кладбищ на территории России. На их-то территории кладбища как своих солдат, так и красноармейцев всегда были в образцовом порядке, есть специальный государственно-общественный фонд, который следит за ними. А вот у нас уход за воинскими захоронениями законодательно перевалили на органы местного самоуправления. Разумеется, без финансирования – а сами «сельсоветы» способны ну разве что деньги на серебрянку для бронзовых оградок наскрести. В результате всё чаще замечаю я полузаброшенные мемориалы, заросшие травой, с растрескавшимися плитами и покосившимися оградками.

Отчего у нас такое безразличие к безымянным могилам? Потому что ничьи? Никогда я не мог понять, почему в те годы, когда мы имели гигантскую, буквально изнывающую от безделья в казармах армию, нельзя было поручить ей поиск без вести пропавших, как это в своё время сделали на Западе? Ведь найти и захоронить солдат хотя бы своей воинской части – это же святое дело! Понятно, что, как и в ситуации с репрессиями, есть проблема сопротивления высокопоставленных детей «смершевцев» и желание генералитета, использовавшего русского солдата как пушечное мясо, скрыть настоящую правду войны. Но была бы державная воля – и это сопротивление можно сломить… Как-то ознакомился я с занятными подсчётами, сделанными руководителем Союза поисковых отрядов Ю. Смирновым. Он задался вопросом, какую выгоду получило Советское государство от того, что пять миллионов военнослужащих (минимальная цифра) так и остались «без вести пропавшими»? И насчитал более 20 млрд. тех ещё, полновесных долларов! «Ведь каждая новая фамилия, прочитанная поисковиками по медальону и переданная военкоматами в архив, не только “переносила” солдата в разряд погибших, но и давала семье право получать денежное пособие… Скорее всего, именно поэтому ни Сталину, ни последующим генеральным секретарям ЦК – Хрущёву, Брежневу, Андропову – было невыгодно… иметь в стране людей, занимающихся поисковой работой. Вот и получается, что поисковое движение оформилось при Горбачёве, когда наконец-то цифры потерь были опубликованы, но выплаты пособий были прекращены».

Вспоминаю свою бабушку Елизавету. Её муж, мой дед Илья, без вести пропал в 41-м, а пенсия её составляла 8 рублей. Потом повысили, кажется, аж до 12 рублей… За последние десятилетия о цинизме большевистской власти стало известно столько, что я не удивляюсь этой финансовой причине беспамятства. Но, думаю, всё же была она не главной.