СТЕЗЯ

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Рассказы отца Варнавы (Трудова)

Недавно, разговорившись с иеродиаконом Варнавой (Трудовым), я услышал несколько историй, о которых он прежде не поминал. Предложил ему записать их, но сложность была в том, что он давно и тяжело болен лейкозом. Болезнь эта то обостряется, то немного отпускает. Три первых рассказа – «Монпасье», «Лотерея», «Находки» – отец Варнава поведал мне в тот день, когда физически был очень слаб. После бессонной ночи полулежал на диване, температура держалась за тридцать восемь. Рассказ «Визит к колдунье» он записал сам, когда стал чувствовать себя получше, остальное надиктовал мне тогда же.

Обращаюсь к читателям с просьбой помолиться об отце Варнаве – давнем друге и авторе газеты «Вера».

Монпасье

Моя мама некоторое время работала уборщицей в административном здании устюжской тюрьмы. Это было большое двухэтажное здание, где одних печек имелось двенадцать штук. Топить их входило в мамины обязанности, но работали мы всей нашей семьёй. Я помогал отцу и трём старшим братьям таскать дрова, а ещё нужно было вымыть полы, вытереть пыль с мебели, поменять воду в графинах. Не всякую работу мне можно было доверить, так что в свободное время я исследовал здание. И так добрался однажды до кабинета, где сидела машинистка. Сначала меня заинтересовали забракованные листы бумаги, где с одной стороны был печатный текст, а на другой – можно было учиться писать. Потом добрался до использованных копирок, стал носить их домой. Это строго-настрого запрещалось, многие документы были секретными, например протоколы допросов. Так что, когда отец обнаружил мою добычу, сжёг бумаги, пояснив: «Ты знаешь, за это могут и срок дать». С тех пор я ничего не брал без спросу.

Хорошо помню колючую проволоку на стене, часовых на вышках, собак, мимо которых нам приходилось быстро пробегать, уж очень злобно они лаяли. Но были и приятные впечатления. Начальство уважало моих родителей за трудолюбие и очень хорошо относилось к нам, детям. На новогодние утренники, которые устраивались в красном уголке, мы всегда получали подарки. Мне всё в тюрьме было интересно. Например, постовой с винтовкой, стоявший у ворот в тулупе до земли. Он постоянно топтался от холода, зимой у него, бывало, один нос торчал из-под шапки. Походишь вокруг, потом бежишь греться в дежурную часть.

Как-то зашёл я туда, прислонился к печке: с валенок течёт, с носа капает. В это время вводят худющего старика в зэковской телогрейке и я слышу, как к нему обращаются: «Тебе посылка!» На столе – небольшой фанерный ящик, больших, видно, не полагалось. Вскрыв его тесаком, оттуда начали выкладывать вещи: какую-то книгу, конверты, бумагу, вязаные носки или варежки, я толком не рассмотрел, как ни вытягивал шею, и, наконец, красивую круглую коробочку. Заключённый заметил, что я её разглядываю. Поманил к себе, но родители приучали нас ни у кого ничего не брать – не быть попрошайками. Так что я не решился подойти к старику. Заключённый, однако, был настойчив, а дежурный – дядя Коля – всем видом давал понять: «Не отказывайся».

Я подошёл. Старик снял ленточку с коробки и, открыв крышку, высыпал мне в руку горсть конфет – монпасье. Потом задумался на мгновение, сказал: «Клади обратно» – и, когда я послушался, сунул мне коробочку со словами: «Бери всё».

– Благословите, батюшка, – произнёс дядя Коля. Тот перекрестил его, дядя Коля приложился к руке заключённого, а потом настала моя очередь. Я ткнулся носом в руку старика, тогда ещё не понимая, что делаю.

Леденцы мы поделили дома поровну, а красивая коробочка осталась у меня. Я долго потом хранил в ней пёрышки от ручек, резинки, значки. Что произошло тогда, в тюрьме, я понял, уже будучи взрослым человеком. Это было первое в моей жизни благословение, многое в ней определившее. Во всяком случае, я так думаю.

Лотерея

Расскажу в связи с этим такую историю. В конце 50-х у нас в городе впервые начали продавать билеты денежно-вещевой лотереи. Никто понять не мог, что это такое, в чём здесь смысл. Билеты, надо заметить, стоили недёшево – пять рублей, правда старых, дело было до реформы, но мне, скажем, шесть рублей в неделю выдавали на школьные завтраки. Получил я их и в то утро, когда увидел столик, где были разложены большие яркие бумажки.

В школу я старался прийти пораньше, посидеть перед уроками в библиотеке – очень любил читать. Поэтому время постоять перед столиком у меня было. Стал расспрашивать, что да как. Женщина, продававшая билеты, объяснила, что, купив их, можно выиграть разные хорошие вещи.

– А швейную машинку можно? – спросил я, затаив дыхание.

Дело в том, что маме приходилось вручную обшивать всю нашу большую семью. Практически всё, что мы носили, вплоть до шапок и варежек, делала своими руками: перешивала, перелицовывала, подгоняла. Делать это простой иглой было и медленно, и тяжело, поэтому швейная машинка была для мамы большой мечтой. Увы, неосуществимой. Даже если мы затянули пояса ещё туже и залезли в долги, что толку? В магазинах машинок не было – дефицит страшнейший.

– Сколько стоит билет? – спросил я, ещё не зная цены и ни на что не надеясь.

Продавщица ответила. Не без борьбы в сердце я протянул деньги. Недельку поголодал маленько, а что дальше делать – не знаю. Месяц прошёл, начинаю беспокоиться, но у кого спросить: что же мне дальше-то делать с билетом? Родителям не откроешься. За то, что потратился невесть на что, по головке не погладят, но терпеть нет сил. Наконец решил спросить совета у нашего соседа – дяди Володи Мосеева. Он был хороший человек, хоть и пьяница. Работал часовщиком, так что какие-то деньги имел, на выпивку хватало. Придёт, бывало, начнёт скандалить. Весь наш дом сбегается, начинают успокаивать: «Володя, Володя, что ты, ложись лучше спать!» Уговорят. Сейчас бы никто и перстом не двинул, а тогда люди друг за друга держались, особенно такие бедняки, как мы. Дом у нас был старый, жили тесно, но дружно, общая кухня на всех, где сроду никто не ссорился, там и готовили, и по очереди стирали. Раскалят камни в большой русской печи и опускают их в деревянный ушат. Камни шипят, пар валит, вода нагревается. Потом начинается большая стирка.

Так вот, подошёл я к дяде Володе и рассказал о своём затруднении. Пошли на почту. Дядя Володя сунул билет в окошко, а женщина, которая там сидела, стала изучать таблицу выигрышей. Наконец поднимает голову и говорит:

– У вас швейная машинка, можно оформлять, только паспорт давайте.

Что я был ошеломлён, это понятно, что тут рассказывать. Объяснил родителям, что да как, но всё равно в доме нашем долго не верили, что такое возможно. Пока не пришло извещение на посылку и отец не принёс её в большом фанерном ящике – не верили. Хорошая была машинка, подольская, до сих пор у родни где-то стоит. Мама не только шить на ней научилась, но и вышивать, после неё столько вышивок осталось! Радости, конечно, было много. Все соседи сбежались. Не только у нас в доме, но и по всему Устюгу разговоры шли, и многие тогда стали брать билеты. Выиграли или нет, не знаю, но отец мне сказал: «Больше не покупай. Такое больше не повторится». Я и не покупал, хотя понравилось ходить героем, но, может, чувствовал – не в удаче дело. Просто Бог поучаствовал в нашей нужде, сжалился над семьёй нашей. Может, и батюшкино благословение помогло.

Находки

Удача. Что это такое? Деньги и вещи я находил постоянно. Вот один случай.

У нас во дворе росли кусты, деревья, где любили выпивать мужики, приехавшие из деревень. Магазин стоял напротив нашего дома, так что они от него далеко не удалялись. Прикатят на лошадях за солью, сахаром, спичками, мылом, керосином и присовокупят к этому бутылочку. Наши их со двора не гнали, разве что если мужики совсем расшумятся. Бывало, что и ночевали они здесь же, а наутро мы, дети, собирали за ними бутылки, чтобы на вырученные за них копейки купить сладости. И как-то раз я, опередив других мальчишек, полез в кусты и увидел сначала цепь, а потом и красивые старинные часы: серебряные, с римскими цифрами. То, что они серебряные, я, правда, уже позже от отца узнал, но что дорогие – понял сразу. Отец отнёс часы в милицию, там дали объявление, и вскоре хозяин нашёлся. А в газете про меня написали заметку, которая называлась «Честный поступок». Правда, поступок-то был не мой – отца. Он к тому, чтобы чужое присвоить, относился строго.

В другой раз я нашёл в бане крупную сумму – свёрнутые в трубочку 970 рублей старыми. Отец с матерью таких денег и вдвоём-то не зарабатывали, разве что за пару месяцев. В городскую баню мы ходили каждую неделю. Чтобы попасть на помывку, нужно было весь вечер простоять в очереди. Наконец она подходила, и мы попадали в темень и духоту, шум и гул. Как там у Зощенко: «Такой шум стоит, что не знаешь, куда мыло трёшь». Долго искали свободные шайки, но наградой за эти мучения был стакан морса или лимонада. Там при бане имелся буфет, где в углу стояли деревянные бочки со знаменитым устюжским пивом. Мужчины, опрокидывая кружки, ходили вновь наполнять их у краснорожей женщины-продавщицы. Потом возвращались к большому круглому столу, под которым и нашёл я деньги. Посмотрел: никого в буфете уже нет, все разошлись, мы – последние посетители. Положил находку в карман, не оставлять же буфетчице. Когда отец вернулся с лимонадом, говорю: «Папа, я деньги нашёл!» Объяснил, как это вышло, жду, что отец скажет. Сколько нашёл, не знаю, но ясно – сумма немалая и ох какая нелишняя. Отец ответил не задумываясь: «Сегодня в милицию не пойдём, поздно уже. Завтра отнесём». И опять владелец нашёлся, книгу в подарок мне купил.

Ещё случай. В прятки мы с ребятами играли, и я спрятался за поленницей. Вижу – деньги: свёрнуты рулончиком и засунуты между поленьев. Это дядя Володя зарплату получил и напился как обычно. Деньги от жены спрятал, а куда – забыл. Я этого ещё не знал, сунул рулон под майку, а навстречу Алик – парень из нашего двора, хитрющий и до чужого очень охочий. «Что там у тебя?» – спрашивает. Попробуй скажи – непременно выманит, на это он превеликий мастер был. Кое-как от него отделался, и деньги сначала дома припрятал, у себя в сундучке, а потом подумал: «Братья найдут» – и поспешил отдать отцу. На следующее утро слышу крики, это тётя Феня шумит – мать дяди Володи. Жена у него – тётя Саня – была женщиной тихой, библиотекарем работала. Её и не слышно, а тётя Феня – фронтовичка, ходила всё с «козьей ножкой» – самокруткой такой из махорки, и под горячую руку ей не попадайся: залепит так залепит. Весь дом её побаивался. Так вот, тётя Феня кричит, дядя Володя матерится, тут и обнаружилось, кто деньги потерял.

Думаю, всё это проверка была. Время такое было, многие с работы кое-что носили, не своё, продавали и тратили в основном на выпивку. Несунами их называли. А меня Господь испытывал через эти находки. Обходился я всю жизнь без чужого и ничего не потерял. Мама перед смертью, в 1984 году (отца к этому времени давно уже не было на свете), сказала: «Я за тебя спокойна». Это очень важно, когда родители хотя бы за одного спокойны. Звали их Владимир Гаврилович и Лидия Николаевна, Царствие им Небесное и светлая память.

Витя Зайцев

На этом фото парнишка – Витя Зайцев. Он обутый, в костюмчике с белым воротничком, а я – босиком, в обносках, стриженный наголо – нас дома болванили под одну гребёнку. Витя был мне, конечно, неровня, даже по возрасту – он старше года на три. Но всё равно мы были друзьями. Как же это так получилось?

Жил Витя в большом селе Усть-Алексеево, это 55 километров от Устюга по реке Юг. Однажды приехал он в наш город к родственникам, они жили на нашей улице. Приехать-то приехал, а их дома нет, когда появятся – неизвестно. Отправился к магазину, который стоял напротив нашего дома. Место это бойкое, вроде привоза, всегда там телеги стоят, люди толпятся. Витя, может, думал найти какую-то помощь, но попался на глаза Алику Попову из нашего двора, я его уже поминал. Наглец это был и хитрован редкий. Увидев Витю, Алик смекнул, что к чему, и выманил у него все деньги до последней копейки.

И сидит Витя у магазина на ступеньках, возле того окна, где хлеб принимают. Дело было к вечеру, когда я его приметил из окна, выходящего как раз на то крылечко. Вижу, мальчик одет прилично, не как мы, но вроде как плачет. Вышел к нему, Бог побудил. Мальчик поначалу был не особо ко мне расположен, опасался, но я вижу, что что-то стряслось, и пригласил его в дом. Это Витю немного успокоило, он согласился. Родители у меня были людьми отзывчивыми, не могли пройти мимо какого несчастья, так что встретили мальчика хорошо. Хоть и скудно жили, отец сходил на автостанцию, купил билет наутро до Усть-Алексеево. Поужинали мы, в шашки сыграли, я книги свои показал, так что Витя повеселел, совсем успокоился. Переночевал, а утром я его проводил.

Честно говоря, я думал, что на этом история и закончится, как многие другие, но дальше всё начало происходить, как в сказке. Прошло, может, с неделю времени. Подъезжает «Газик», из которого выходит высокий человек во френче, в галифе и офицерских сапогах. Внимание на него, конечно, обратили все, кто был во дворе или смотрел в окна, но решили, что это гость к соседям Холоповым. Борис Прокопьевич Холопов был военным, к ним с женой Клавой часто приходили солидные люди. Я, правда, тоже заглядывал, послушать шикарный радиоприёмник. У нас всё вот так запросто было.

Так вот, все решили – человек идёт к Борису Прокопьевичу, который жил в мезонине. Но нет, слышим – по коридору топает к нам. Вошёл: вы такие-то? И объяснил: «А я отец Вити Зайцева, которого вы приютили. Пришёл поблагодарить». Мои родители смутились: «Чего особенного, не оставлять же было парня на улице».

Оказалось, что Витин отец – председатель Усть-Алексеевского колхоза, видный человек в наших краях. Он передал просьбу сына пригласить меня в гости. Мои снова засмущались, разница в социальном положении была слишком велика, но видят, что отец Вити – мужик, в общем-то, простой, свой, что называется. Решено было отпустить меня на неделю. Стали собирать, переодели во что получше. Весь дом вышел провожать, в том числе Алик. «Это он вашего сына обманул», – сказал я Витиному отцу. Тот посмотрел пристально на хулигана и сказал: «Надо бы тебе уши надрать, да и без нас надерут». Так потом и вышло. Закончил Алик свою жизнь где-то в тюрьме. Любого мог вокруг пальца обвести, вот и себя обвёл.

Сел я в машину, а у нас не то что на автомобиле, на лошади было за честь проехать. Барин барином поехал я в гости к новому другу. В Усть-Алексеево меня уже ждали, все были наслышаны. Мать Вити оказалась очень хорошей женщиной, с его младшим братом Юркой и сестрой Галькой мы тоже подружились, а потом я и с другими усть-алексеевскими ребятами перезнакомился. И настала жизнь, какой я прежде не знал. Привык дома работать, а тут только что грядки нужно полить, а всё остальное время мы играли, купались. Так пролетела неделя, и отправились мы с отцом Вити обратно в Устюг. Но вместо того, чтобы проехать к моему дому, остановились перед детским магазином. Куплены мне были ботинки настоящие, каких я сроду не носил, школьная форма с фуражкой, портфель взамен холщовой сумки, с которой я в школу бегал, пальто демисезонное с пояском. Смотрю на свёртки – глазам не верю. Мама как увидела всё, заплакала: «Это ж как вы потратились!» А Витин отец ещё мешок муки выгружает и денег дал, как мама ни отбивалась. Сказал (уж не знаю, правда ли это или чтобы не смущать), что правление колхоза выделило.

Конечно, ради сына отец такую милость явил. Помню, как к моему сыну Антошке, пока был жив, ребята ходили и что ему я давал, то и им тоже доставалось, потому что я сына любил, ради него, через него на всех мог любовь излить. Так Отец наш Небесный любит нас через Сына, изливая милость на род человеческий. Вспомните, как обращался Спаситель к Нему: «Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира». И ещё говорил нам Христос: «И если чего попросите у Отца во имя Моё, то сделаю, да прославится Отец в Сыне». Таково свойство любви. Для дружбы нужна причина, сходство воззрений, взаимная нужда, а для любви повода не надо, любовь – беспричинна.

Впоследствии я не раз бывал у Вити в гостях и он к нам приезжал, а после вся его семья перебралась в Устюг. Пока я не уехал из родного города, да и Витина семья не рассеялась по стране – все дружили.

Визит к колдунье

В двух шагах от дома, где жила наша семья, буквально за углом жила колдунья. Звали её Клавдия Петровна. Прожила больше ста лет, как и её мать. Их дом, вернее, то, что от него осталось, и сейчас можно видеть в зарослях крапивы, лопухов и всякой сорной травы. Почему-то это престижное место так и осталось заброшенным, ни наследникам не пригодилось, ни покупателей не нашлось на этот участок. Тем не менее в любую погоду, в любой сезон к их дому выстраивалась очередь, приезжали издалека. Особенно когда ещё была жива мать Клавдии Петровны. Шли за исцелением. Получали или нет, того не знаю. Соседи редко пользовались услугами колдуньи.

Как-то зимой, идя из школы, я поскользнулся и, упав на спину, сильно ударился затылком об лёд. Едва добрёл до дому, но отлежался и уже на другой день был здоров. Через какое-то время начались головные боли. К врачам было трудно пробиться, медицина тогда была еле-еле жива в нашем городе. Маме посоветовали сводить меня к Клавдии Петровне. Мама не очень доверяла этой бабке, но капля камень точит, и поддалась она уговорам. Я согласился пойти лишь из уважения к маме, сам старухе не верил. Мы, ребята, её не любили, потому что походила она на Бабу-Ягу, да и ремесло соответствующее.

Хорошо запомнил я тот «визит». Приняла нас колдунья без очереди, как соседей. Что-то шептала над моей головой, чертила пальцем, потом над ковшиком с водой проделала то же самое – чертила по воде пальцем. Затем в приготовленную мамой бутылку вылила эту воду, наказав мне пить каждый день понемногу. Заплатив «за визит», мы ушли, унеся бутылку с «заговорённой» водой.

Для себя я решил, что не стану этого пить. Мало того что старуха в эту воду пальцы макала, так ещё и несло из бутылки чем-то затхлым. До сих пор помню этот запах.

Маме я, правда, пообещал всё выпить и выпил, но прежде поменял воду на чистую и даже бутылку тщательно вымыл. Так закончилось моё лечение у бабки Клавдии, а головные боли с возрастом прекратились. А всё, что нашептала колдунья над моим челом, начертала перстами, «смылось» во святом крещении.

Щелкунчик

Как я пристрастился фотографировать? Хорошо, что у нас не было телевизора в детстве – он убивает всё время для полезных увлечений. Я уже упоминал, что наш сосед, дядя Володя, работал часовщиком. Он и познакомил меня с фотомастером Георгием Николаевичем Вельниковским, они с ним рядом трудились, в одном домике. Георгий Николаевич разрешил приходить к нему, мол, смотри, спрашивай. И стал я у него бывать каждый день. Из школы приду, уроки и что нужно по хозяйству сделаю и бегом – кромки на фотографиях резать, на глянцевателях снимки катать. Потом доверил мне мастер ещё и плёнки проявлять, но это, конечно, не было пределом моей мечты – хотелось самому научиться фотографировать. Георгий Николаевич это прекрасно понимал и, испытав мою способность к послушанию, подарил старенький фотоаппарат «Смена».

И стал я им щёлкать всё что ни попадя. И на уроках щёлкал, и на переменах, и по городу ходил, так что стали меня называть в шутку Щелкунчиком.

Плёнку я покупал уценённую, за копейки, с вышедшим сроком годности, а вот красного фонаря не имел. Поэтому заворачивал лампочку в пионерский галстук, так что он у меня быстро белел и был в подпалинах. В школе меня за это ругали, но, когда я стал делать снимки разных мероприятий, сменили гнев на милость и даже новый галстук подарили. Правда, я и его скоро спалил. Стал потихоньку зарабатывать. По домам ходил, щёлкал устюжан, а потом приносил им фотографии. Кто-то мелочи немного насыплет, кто-то ничего не даст. Лучше других относились ко мне курсанты речного училища. Готовили там будущих штурманов и капитанов – командный состав. Ребята были всё больше из деревень, каждому хотелось отправить домой снимок в парадной форме. Много таких фотографий, наверное, и сегодня висит по стенам изб. Курсанты меня, бывало, покормят у себя в столовой да ещё с собой поесть дадут. Однажды я принёс из столовой целое блюдо котлет, полученных за свою работу. Дома все были этому, конечно, удивлены и рады.

Постепенно накопив денег, я смог купить хороший фотоаппарат «Зенит», а после восьмого класса меня безо всякого ученичества взяли работать в КБО – Комбинат бытового обслуживания. Город обслуживал павильонный фотограф, а я стал разъездным. Например, нужно выпускной класс сфотографировать в каком-нибудь селе – отправлялся туда. Как добираться, это была моя забота. Хочешь план выполнить, доберёшься. Однажды вызвали меня в село Бушково, от Устюга это километров шестнадцать вниз по Северной Двине. Был конец мая. Часть пути я проделал на попутках, часть прошёл пешком. Взял с собой увеличитель, фотобумагу – всё, что нужно, чтобы управиться на месте.

Провёл съёмки, отпечатал фотографии, повесил сушиться. Переночевать мне предложили в просторной учительской. Устроился я там на диване и крепко уснул, намаявшись за день. Разбудил меня грохот грозы. Шум стоял неимоверный, молнии сверкали. Вдруг вижу: влетает в форточку огненный шар. Лежу, не шевелюсь, а молния резко бьёт в горн, стоящий на шкафу, потом в выключатель на стене и, вернувшись к окнам, клюёт телефон – старинный такой аппарат, с ручкой и чашечками сверху. Вот одну из этих чашечек шар и оторвал, вылетев после этого обратно в форточку. Нескоро я в себя пришёл, но живой, и ладно. Сфотографировал, что тут молния натворила. Только после оказалось, что и эта плёнка, и запасная, лежавшая в сумке, оказались засвечены. И не раз потом в жизни повторялось, что беда била рядом, а меня Господь миловал. А бывало, что не промахивалась. Но и тогда Бог хранил. Для чего? Вот и думаю теперь.

Река

Мы с Антошкой несколько раз в Устюг из Котласа на теплоходе путешествовали. Очень ему нравилось чаек кормить. Бросал им что-нибудь из снеди в реку. Когда мимо храма Прокопия проплывали, я ему рассказывал историю, как однажды жители Сольвычегодска Прокопия Праведного обидели и он погрозил жителям с другого берега Вычегды. Я сыну лет с четырёх перед сном истории рассказывал, о том, что было, и о том, чего не было. «Папа, сказку», – просил он каждый раз перед сном. Спали вместе все годы: Антония нужно было часто переворачивать, сам он не мог из-за болезни. Только и слышишь: «Папа, поверни, папа, поправь». Даже после его смерти просыпался от голоса сына: «Папа, поверни». Просыпаюсь, а его нет.

* * *

Из Устюга в Сыктывкар я уехал из-за неудачно сложившейся семейной жизни, а после второй попытки, тоже неудачной, решил: хватит, не моё это. В Сыктывкаре работал одно время фотографом, потом кой-какой коммерцией занялся. Только всё это было пустое, и решил я устроиться сторожем на завод, о смысле жизни подумать. Библию купил, стал в храм ходить.

В сторожа меня на заводе брать отказались, уговорив стать мастером. Дали комнату в общежитии. А рядом, в комнате поменьше, жила молодая мать – Вера с годовалым мальчиком, Антоном. Мы с ним чем дальше, тем больше привязывались друг к другу. Вера вечерами работала, трудно ей было, и я, чем мог, старался помочь. Очень самостоятельная, порядочная женщина. Но пошли про нас разговоры, хотя мы и тогда, и после жили как друзья, каждый своей жизнью, разве что Антошка нас связывал, постепенно даже папой меня стал называть. Я его не поправлял. Отец парнишке был нужен. Надеялись, что с возрастом его слабость пройдёт, но лучше не становилось. Предложено было отвезти его в Петербург, проверить. Диагноз оказался страшным, выяснилось, что у Антошки – миопатия Дюшена, прогрессирующая мышечная дистрофия. Прогноз: мальчик проживёт недолго, и болезнь будет протекать мучительно. Так оно и случилось.

В это время врачи обнаружили у меня опухоль, пришлось оперировать в онкологическом диспансере. Не был я к этому готов, пожить ещё хотелось. А на соседней кровати в палате мужчина лежал, как сейчас помню, Сивков, чиновник с почтамта. Выписали его раньше меня, сказав напоследок: «Побудьте на больничном, а потом выходите на работу». А через две недели вижу в газете его фотографию в траурной рамке. Так что когда врач меня напутствовал: «Побудьте на больничном» – я всё понял и попросил у Бога: «Если Ты мне жизнь сохранишь, я Антошку не оставлю. Буду с ним, сколько потребуется». И Господь меня помиловал. Выжил я. Не представлял тогда, конечно, насколько тяжело придётся. Пятнадцать лет мы были с Антошкой рядом, и с каждым годом росли его и наши с Верой страдания.

Мальчик наш жил над землёй, не касался ногами земли с девяти лет и до тех пор, как в землю его положили. А когда человек не связан с землёй, он – над землёй. Когда руки ослабли настолько, что он уже не мог держать молитвослов в руках, стал молиться по памяти. А Евангелие я ему читал. В то утро, когда он умер, мы читали главу из Иоанна, где ученики, увидев слепорожденнного, спросили Христа, кто согрешил – слепой или родители его. А Господь ответил: не он и не родители, а для того этот человек слеп, чтобы явилась на нём слава Божия. Антошку это порадовало. Он сказал: «Значит, я не согрешил, и вы с мамой не согрешили, что я таким родился». Для него это было важно. В том, что я – его настоящий отец, он никогда не сомневался, тем более что с каждым годом росло, по Божьей воле, наше сходство. Иногда «добрые люди» пытались «открыть глаза» сыну, но Антошка им не верил. Спросил меня как-то: «Что значит неродной?» «Это когда ребёночек рождается раньше, чем его папа с мамой женятся». Сына это объяснение устроило. Поэтому, услышав про слепорождённого, он и обрадовался за нас с Верой. Мы с ним поразмышляли на эту тему, а через два часа Антошки не стало. Он очень боялся, что я умру раньше, говорил: «Папа, я молюсь, чтобы Бог тебя раньше не взял». Мама просто физически не справилась бы с тем, чтобы постоянно его ворочать, а я тяжело заболел. Так что страх Антона был обоснован. Но я ответил, твёрдо веруя в каждое сказанное слово: «Бог так не сделает. Пока ты живой, я тоже буду жить».

Сколько раз мне говорили: «И чего ты добился? Семьи своей нет, ни дома, ни здоровья, ничего. Ты всё потерял». В ответ расскажу одну историю. Она случилась вскоре после того, как закончилась война. Женщины пошли с цветами на станцию встречать кто мужа, кто сына. Среди них была мать солдата – тот дал знать, что приезжает. На станции веселье царит, все радуются, смеются, увидев родные лица, но вот поезду уже трогаться скоро, все вышли, а сына той женщины всё нет. Она кричит, подойдя к эшелону: «Сыночек, ты там?!» «Здесь я, мама!» – отвечает солдат сквозь щель в вагоне. «А что не выходишь?» – «У меня ног нет». – «Ты видишь, сынок, я плачу». – «Нет, не вижу, у меня глаз нет». – «Как же так, ты всё потерял?» – «Мама, я не потерял. Я отдал».

Мы бывали в Устюге с Антошкой и его мамой Верой. Тогда он ещё мог ходить, а отец Ярослав Гнып ещё служил в Прокопьевском храме. Вера там и крестилась, а Антошка, несмотря на слабость, выстаивал службы. Но по городу я его всё больше носил на руках. Заходили в музей – ему очень нравился кораблик в витрине под стеклом, это была модель, которую сделали на судоремонтном заводе. «Когда мы приедем домой, сделаем такой же?» – спросил Антошка. Я пообещал. Кораблик мы потом действительно сделали, когда жили с ним в Ульяновском монастыре, но, правда, получился он у нас не такой красивый.

С Антошкой я многому научился, прежде всего терпению. Мне этого не хватало раньше и сейчас не хватает, но его пример меня вдохновляет. Он никогда не жаловался, не роптал. Сначала мы вместе молились о его здравии, потом стали просить, чтобы Господь освободил нас от страданий. Когда я в последний раз сажал Антошку на коляску, он начал задыхаться, показывать, что не может вздохнуть. Потом голова его упала на грудь, глаза закрылись. Мне казалось, что всё это произошло очень быстро, но для Антошки это были, наверное, долгие мучения. Держу его на руках и чувствую, как Господь его принимает, и не знаю, положить или так и держать...

назад

вперед

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга