БЫЛОЕ
ИЗ РОДА ИОАННА КРОНШТАДТСКОГО
Разглядывая старые снимки вместе с правнучатой племянницей
всероссийского батюшки
Жить для других
|
Александра Васильевна Спасенникова – известный человек в Архангельске. Её врачебный стаж – полвека, она и сегодня возглавляет одну из ветеранских организаций. Служить ближнему для таких людей, как она, так же естественно, как ходить по земле или дышать. Потребность делать добро у неё в крови. В буквальном смысле – Александра Васильевна приходится правнучатой племянницей святому Иоанну Кронштадтскому.
Познакомились мы на недавней конференции, посвящённой 180-летию рождения всероссийского батюшки. Причём совершенно случайно: наши места в зале оказались рядом. Ещё не зная, кто эта женщина, я невольно обратила внимание, насколько чуткий она слушатель – то еле заметно кивнёт головой в знак согласия с докладчиком, то энергичным жестом руки выкажет волнение. И вдруг со сцены прозвучало: «Здесь присутствует Александра Васильевна Спасенникова – родственница батюшки...» В зале захлопали, а женщина привстала со своего места, скромно поклонилась и села. К такому вниманию она, видно, не привыкла. И ко вниманию журналистов, как выяснилось позже, тоже. «Вот, – думаю, – хорошо бы с ней побеседовать!»
Но дальше случилось небольшое приключение. Конференция закончилась, люди стали расходиться, и обнаруживается, что Александра Васильевна исчезла – точно Золушка с бала! Бросилась искать её – нигде нет. Ага, вот к выходу идёт учительница, представившая со сцены А. В. Спасенникову – может, она что подскажет? «Нет, телефона её у меня нет. Хотя постойте-ка... Попробуйте вот такой номер набрать, я ей как-то звонила... но одной цифры, к сожалению, не помню». И что же: с первой же попытки получилось дозвониться до Александры Васильевны; она сразу сняла трубку и дала согласие на встречу.
И вот я поднимаюсь по лестнице «сталинского» дома по Троицкому проспекту, недалеко от Северной Двины, звоню в дверь. Александра Васильевна открывает со словами: «Голубушка, наконец-то!» И такое родное глянуло на меня из её голубых глаз – батюшкино! Что-то в чертах лица есть схожее, и выражение глаз то же, знакомое нам по портретам Иоанна Кронштадтского – какой-то внутренний огонь светит из них.
Родная кровь
– О том, что я родственница, почти никому и никогда не говорю, – начала рассказ Александра Васильевна, когда мы расположились в комнате за столом с фотографиями. – Иногда выступаю перед детьми – но это совсем другое дело: им интересно, что Иоанн Кронштадтский признанный святой, а перед ними стоит его живая родственница. У святого праведного Иоанна Кронштадтского, как известно, не было детей, но у него было две сестры – Дарья Ильинична Малкина и Анна Ильинична Фиделина. Так вот наш род идёт от Дарьи Ильиничны. Она, урождённая Сергиева, вышла замуж за сурского крестьянина Семёна Прокопьевича Малкина. И от Дарьи Ильиничны уже и происходят племянники и племянницы батюшки. Сын, Евдоким Малкин, был женат на Анне Васильевне – на моей бабушке. То есть мой дед – племянник Иоанна Кронштадтского. Вот он здесь, на фото 1904 года…
Беру в руки фотографию, и не верится, что ей больше ста лет. На плотном картоне прекрасного качества снимок – знали совё дело сурские фотографы! Каждая складочка на одежде видна, каждая пуговка.
– Раньше были большие семьи, – продолжает хозяйка. – Вот мой дед и бабушка. У них было девять детей, но двоих сыновей почему-то нет на фото. Моя мама – самая младшая. Вот она, на руках у бабушки, тут ей около годика. Вот тётя Поля, тётя Александра. Тётя Поля проживала в Архангельске, а другие тёти – в разных местах по Северу. Семью дедушки Семёна, скорее всего, раскулачили – ведь они имели двух коров и лошадь. А то, что у них было девятеро детей, не принималось во внимание.
Все четыре брата Малкины ушли на Великую Отечественную, и ни один не вернулся. Мои дяди Иван и Александр, которых нет здесь на фотографии, пропали без вести на Ленинградском фронте. Дядя Петя и дядя Николай умерли от ран в госпиталях. Все четверо ушли на фронт из Соломбалы. Всех их я любила. И когда сейчас говорят о войне, я думаю об одном: как моя бабушка пережила смерть четырёх сыновей! Знаете, богатырей! – они были сильные, красивые, молодые, не познавшие ни любви...
Александра Васильевна осеклась, не договорив, и заплакала. Но быстро справилась с собой и продолжила рассказ:
– Бабушка недолго прожила после такого удара, умерла в 1946 году. Очень мне её жалко. У меня есть тут двоюродная сестра Александра Архиповна, так мы с ней каждый год 20 октября встречаемся за этим столом и вспоминаем нашу бабушку Анну Васильевну.
|
Мама и все мои тёти говорили, что у них есть «дядюшка», имея в виду отца Иоанна Кронштадтского. И дедушка с бабушкой между собой упоминали про дядюшку – но что мы, дети, могли запомнить? Кроме того, мы были воспитаны коммунистами и сами стали позже коммунистами – попробуй нам скажи, что у нас есть дядя-священник... Когда в 1990 году о. Иоанна Кронштадтского канонизировали, не было уже на свете мамы, и этой радостью поделилась, помню, с сыном. А потом в Архангельске стали проходить Иоанновские чтения, и мы год от года узнавали всё больше о своём знаменитом родственнике. Представьте себе, с какими чувствами мы слышали о том, что портрет Иоанна Кронштадтского в начале прошлого века был в каждой крестьянской избе – об этом свидетельствуют и Чехов в своих путевых заметках, и Бунин в «Деревне». Или о том, что дедушка наш был вхож в Императорскую семью, а царь Александр Третий умер на его руках... А какое море народа было на проводах всероссийского батюшки – это удивительно! И как откликалось моё сердце на эти новые знания! Мне кажется, его ленинградцы до сих пор обожают – вы простите, я человек немолодой, по старинке и произношу: «Ленинград», «ленинградцы». Кстати, в Ленинграде проживают наши родственники Орнатские. Последняя дочь Дарьи Ильничны, Анна, вышла замуж за Орнатского. Их дочь Тамара Ивановна – большая умница. Она доктор филологических наук, работает в архивах и уже издала два тома молитв Иоанна Кронштадтского, трудится над третьим.
Ежегодно второго января, в день памяти отца Иоанна, вот уже 15 лет в литературном музее собирается интеллигенция Архангельска. Вначале мы в Никольской церкви бываем на службе, вспоминаем батюшку, затем переходим в музей, хозяйка музея ставит пирог, и у нас начинается чаепитие. У иконы праведника горит лампада – и такое умиротворение у всех это вызывает. Помню, как-то шведы зашли и обрадовались: «О! Иоанне Кронштадтский!» – знают о нём.
...А вот на этом фото, 1900 года, посмотрите: это Сура – село, в котором я родилась. Меня в пять лет привезли оттуда. Большое, богатое было село.
Невидимое присутствие
– Александра Васильевна, вы не знали о том, что за человек был мамин дядя, но, быть может, как-то ощущалась эта связь с ним – на духовном уровне? – спросила я Александру Васильевну.
Она с готовностью откликнулась:
– Да, да! Я работала врачом около 50 лет (моя специализация «общая терапия», а ещё я организатор здравоохранения). Хлопотная была работа, связанная с постоянными поездками. Объехала весь Союз, часто в составе делегаций выезжала за рубеж – мы смотрели, как лечат наших советских людей. Так вот, изо всех сложнейших ситуаций я выходила, словно кто-то подавал руку помощи. И я всегда чувствовала в себе какую-то силу. Вы не поверите – я её до сих пор ощущаю. Какая-то, знаете, решимость. Недавний случай. Соседка вернулась с курорта, и смотрю – она ведёт себя не так, как до поездки. Я сказала ей: «Вам надо идти к невропатологу, обследоваться». Она сходила – обнаружили опухоль у основания головного мозга. Прооперировали. Хорошо, что вовремя. И когда она вышла из больницы (а у неё много знакомых врачей в Архангельске), сказала мне: «Александра Васильевна, вы первая, кто поставил мне диагноз». Вот, «поставила диагноз», а ведь я уже давно не работаю врачом. А у другой 65-летней соседки перелом бедра, ходить не может пока, и она мне сказала: «Александра Васильевна, вы вот что: пожалуйста, отремонтируйте почтовый ящик, приносите мне газеты, покупки какие-то делайте, оплачивайте счета». Вот сколько поручений дали мне, зная мой возраст, – рассмеялась Александра Васильевна, – и мне это не в тягость, стараюсь помочь. Так что какие-то данные, видимо, мне пришли от Иоанна Кронштадтского – я так считаю. У меня работа всегда ответственная была – работала главврачом детской клинической больницы и в других учреждениях, и Господь мне всегда помогал. Когда у сестричек было плохое настроение, коллеги мои им говорили: «Подойди к Александре Васильевне, и у тебя всё пройдёт». И сейчас Господь даёт мне силы. Вот вчера я просидела на конференции почти семь часов, не вставая, и не болели ни суставчики, ни поясничка. Я довольна, что могу ходить, помогать людям. Сейчас одной тяжелобольной женщине помогаю оформить первую группу инвалидности. И мне идут навстречу.
У мамы моей была большая потребность благотворить. Иоанн Кронштадтский помогал людям – и мама тоже. Невелика у неё была пенсия, но рядом соседка вовсе не получала помощи от государства, потому что не работала. Маме было её очень жалко, и она со своей маленькой пенсии отдавала этой женщине по 10 рублей, а тогда 10 рублей были немалыми деньгами.
– Бог благословляет милосердных людей. А у вас судьба счастливо сложилась? – задаю вопрос.
– Да, но только я в сорок лет овдовела – остался сын. Сын и работа – им я отдала всю себя. Особенно работе. 12 лет возглавляла детскую больницу, начала строить другую лечебницу. День и ночь в трудах. Поступит тяжёлый больной – стараешься прибежать... Сын мой Борис тоже стал врачом, он невропатолог, профессор, доктор медицинских наук. Серьёзный мальчик, ну, не мальчик уже, конечно... У меня была счастливая жизнь. Уже дожить до таких лет – счастье.
Небо в огне
– Александра Васильевна, расскажите, пожалуйста, о ваших детских годах в Архангельске, – прошу я.
– Вспоминаю всегда с теплом нашу семью. Жили мы в Соломбале, которая в то время вся была деревянной. Мама была очень верующей. В нашем доме никогда не курили, не выпивали, ни одного грубого слова не слышалось, даже слова «дура» – у нас этих слов не произносилось. Я росла в такой спокойной, тихой семье, каких, наверное, много у нас на Русском Севере. Всех связывали добрые отношения. Никогда нас родители не строжили, тем более не наказывали – об этом даже не было речи.
Думаешь о детстве – и неизбежно о том времени, когда оно закончилось. Когда началась война, я училась в школе и работала в кочегарке. Мы носили дрова в котельную, и нам давали рабочую карточку. Папа у нас служил на Карельском фронте. Мы, дети, такие голодные были! В школе нас кормили супом из листьев капусты, а было ли что на второе, не помню. Картошки в супе тоже не припомню. Мы, голодные, шагали из одного района Соломбалы в другой! – школы в городе закрывали одну за другой, переделывая их в госпитали. Ведь Архангельск был госпитальной базой фронта. Нам, голодным, замёрзшим, приходилось привыкать к разным преподавателям, но учились мы на «пятёрки». А после школы мы ещё отправлялись в госпиталь: помогали убирать, бинты стирали. Никто не заставлял нас – просто хотелось помочь. Я думаю: Господи, а братику-то сколько лет было? Всего 12 лет! – и мы с ним, с сентября 41-го, носили дрова в котельную.
Хлеб военный – он был не такой, конечно, как хлеб в блокадном Ленинграде, но так его было мало! Позже, правда, стали давать и сахар. На рынке ничего не купить было из-за дороговизны – на четверых детей мы получали 150 рублей. Вечером без конца звучала воздушная тревога. Не только Соломбала – весь город деревянный был. Были пожары – канатная фабрика сгорела, дома жилые, но всё от жителей скрывали.
Архангельск в военные годы... Здесь был такой голод! И когда сейчас кто-то говорит о том, что привозили тюленье мясо и их родители пекли колобки с этим мясом, я не могу поверить – откуда мука, когда за всю войну нам не дали ни пригоршни! Только хлеб давали. Помню, заходишь в трамвай – и вдруг появляется мужчина в гражданской одежде. И все на него смотрят – потому что в городе были только женщины, дети и военные. Мужчин почти не было, а кто встречался изредка, были с голодными отёками. До сих пор перед глазами эти лица. И было удивительно думать: неужели наступит время, когда станет возможным есть хлеба сколько захочешь!
– Известно, что Архангельск по смертности от голода был вторым после блокадного Ленинграда... Александра Васильевна, как же это можно объяснить? Ведь ваш город был морским портом всесоюзного значения, через него шла помощь, в том числе и продовольственная.
– Дом наш в Соломбале стоял на 6-м проспекте, и только я выгляну в окно – опять везут детские трупики, завёрнутые в одеялко. Вот я сейчас звонила фельдшеру, которая у нас в больнице работала. «Шурочка, вы помните, какая была смертность – отчего так было?» – «Не помню, не помню ничего». – «Ну, как же вы не помните, если вы работали фельдшером и без конца умирали дети?» Вот показывают Ленинград в страшных кадрах кинохроники – так было и у нас в Соломбале. И ещё. В Ленинграде разбомбили продовольственные склады. Но у нас-то их не бомбили! Я всем задаю вопрос – почему же так было? Вязьмин, проректор медицинского университета, высказал гипотезу: потому что к нам очень много приехало эвакуированных. Но ведь сколько архангелогородцев уехало в деревню... К нам ведь шло продовольствие из-за границы: тушёнка, шоколад, всё-всё. Но почему власти наши не могли попросить у Сталина, чтобы хоть что-то «оседало» в Архангельске? Помню, много ходило иностранцев – мы их звали почему-то «неграми»: они такие сильные, крепкие были, и ребятишки наши все просили у них шоколад, а те обещали: «Шафтра, шафтра» – завтра то есть.
Кстати, к нам тоже приехали эвакуированные родственники из осаждённого Ленинграда – вот доброта наших родителей: принять ещё троих человек, когда собственные дети были голодны.
Ярче всего помню 42-й год, когда нас первый раз сильно бомбили. Было это с 22-го по 24-е августа. Десятки немецких самолётов шли на Архангельск, зенитки сбивали их, и лишь несколько «Мессершмиттов» прорвались. А небо – вы не представляете! – оно было розовым от сплошного огня зениток. Очень хорошо об этом написано в книге «Адмирал Кузнецов» Владимира Николаевича Булатова, бывшего ректора ПГУ.
Александра Васильевна, волнуясь, ищет нужное место в книге и, найдя его, подаёт книгу мне. Я читаю, а она с тем же волнением слушает:
«...Первый артиллерийский массированный налёт, в котором участвовало 42 бомбардировщика. Прорвавшиеся 16-18 самолётов сбросили на Архангельск 25 фугасных и до 3 тысяч зажигательных бомб, было разрушено и сожжено 49 жилых домов... Однако это варварское нападение не вызвало паники...»
– Не-не! – живо отзывается моя собеседница. – Как-то спокойно к этому отнеслись!
«...В порту, на предприятиях города работа продолжалась в том же темпе, ритме, но с ещё большим упорством, во имя победы над врагом».
– Да, да! – поддерживает слова автора Александра Васильевна. – Я в это время – 42-й год шёл – работала на лесобирже, там, где грузились приходившие к нам иностранные суда. Англичане заходили в порт постоянно: один теплоход уходит, другой заходит. Привозили они вооружение, разгружались в порту «Экономия» (именно туда заходили иностранные корабли), и пустые подходили к нам, на погрузку нашего «золота» – пиломатериалов. По всем лесобиржам – а их было несколько – были надписи: «Nо smoking!» И ни одна лесобиржа не пострадала от пожара.
Года два назад приезжала корреспондент Би-би-си, русская. Они готовят фильм о северных конвоях. Ирина хотела встретиться с очевидцами тех событий, которые помнят английских товарищей. Мы с ней разговаривали много, и она собралась ехать на «Экономию» – в порт, где разгружались иностранные суда. Я ей говорю: «Ирина, не ездите, это очень далеко!» «Как же, Александра Васильевна, я не поеду, – говорит она, – “Экономия” – это единственное слово, которое знают наши ветераны-англичане».
* * *
– Северная Двина Неву напоминает, – говорю я немного невпопад. Александру Васильевну такое сравнение, похоже, задевает:
– Ну что вы, Нева-то какая, а Двина!.. Мы так любим свою Двину! И здесь всё стояли десятки судов. В войну Архангельск был важным портом. Только в 90-е годы он свое значение потерял…
– Вы как-то ощутили на себе эти перемены?
– Да не особо, наверное. Моряки раньше ходили в загранплавание, покупали за рубежом ковры, одежду, а сейчас этого стало достаточно и в Архангельске. Суда в основном проданы, и нет того, как раньше, когда все хотели поступать в мореходку...
Про наше время есть поговорка: отсутствие новостей – уже хорошая новость. Но вот какие перемены и впрямь радуют – это то, что в нашем городе вновь строят Божьи храмы, можно молиться. А то ведь в прежнее время не зайдёшь в храм на Пасху без страха, что назавтра не станут допрашивать: «Признавайтесь, кто ел крашеные яички?» Недавно Архангельск встречал Патриарха. Я знала, что он пройдёт здесь, мимо нашего дома, потому что на асфальте была постлана красная дорожка. И я смогла послушать прекрасные речи Патриарха Кирилла. Запомнился мне очень и наш прежний Патриарх. Какой сердечный, чуткий был человек! Мы его провожаем на пристани, он нам говорит: «Идите домой – ветер, холодно!», а мы всё смотрим на него и не уходим...
– Оглядываясь на долгую жизнь, Александра Васильевна, что было в ней самым главным? Что бы вы могли сказать молодым? – спросила я перед расставанием.
– Самое главное... – задумалась она. – Наверное, хорошо учиться. Хорошо знать своё дело, любить его. И конечно, любить людей. Тогда Господь подаст счастье и благоденствие.
Елена ГРИГОРЯН
Фото из архива А. В. Спасенниковой
 | назад |
| вперед |  |
