НОВОМУЧЕНИКИ
ТРИ СВЯТЫХ БРАТА
О своих предках, мучениках Агафониковых, рассказывает вологодский краевед Владимир Кордюков
Старинный вятский род священнослужителей Агафониковых пресёкся во время сталинских репрессий в 1937 году на трёх родных братьях – заслуженных протоиереях Николае, Александре и Василии. Их расстреляли одного за другим на Бутовском полигоне. Долгое время родные дети ничего не знали о судьбе своих отцов. Арестовывали и увозили, как всегда, внезапно, чаще ночью. О них, объявленных «врагами народа», боялись упоминать даже в кругу семьи. Что уж говорить о том, как трудно приходилось детям «врагов народа». И тем не менее почти все дети новомучеников Агафониковых в советское время выбились «в люди».
С внуком священномученика Василия – Владимиром Кордюковым – я встретился в Вологде, где он работает и проживает. Более десяти лет он активно занимается поисками своих корней, объездил все места служения своего деда, встретился со многими родственниками, в числе которых композиторы, артисты, профессора. О своих поисках Владимир Иванович рассказывал мне, дорожа каждой крупицей сведений, обнаруженных им в огромном родословии Агафониковых.
Я чувствовал вину перед памятью деда
– Долгие годы мы с сестрой только и знали о деде, что он был священником и сидел в тюрьме, – начал свой рассказ Владимир Иванович. – Мама говорила, что он и вся семья пострадали безвинно. Чаще разговор заходил о пережитых в детстве мытарствах самой мамы, сестры Нины и старшего брата Валериана, которого все звали Валентином. Дядя Валя сам отбывал срок в сталинское время, знал о лагерной жизни не понаслышке. Всегда говорил моей сестре, своей любимице Люсе: «Никогда не участвуй в коммунистических стройках». Он считал, что, как и в сталинское время, там используется рабский труд «зеков», а комсомолки работают учётчицами. Ещё учась в школе, впрочем и позднее – в институте, я считал, что у нас зря не сажают, и с недоверием относился к словам мамы, что её отец пострадал безвинно. Лишь когда о масштабах репрессий нам стало известно, я устыдился своего недоверия, почувствовал вину перед памятью деда. С тех пор я стремился как можно больше узнать о нём и обо всём его роде.
К тому времени достоверных сведений о судьбе деда после его второго ареста у нас не было. Ещё в 1959 году мама дважды подавала запросы об отце, на что ей сообщили, что он 3 декабря 1937 года был осуждён на 10 лет лагерей, умер 9 декабря 1941 года от паралича сердца. Подобные ответы, согласно секретному указанию КГБ, получали тогда все родственники репрессированных и безвинно расстрелянных.
Мама об отце нам особо ничего не рассказывала. Да она толком ничего и не знала, потому что, когда его расстреляли, ей было 11 лет. А когда в первый раз арестовали – всего 4 годика, и потом пять лет они не виделись в связи с тем, что отец сидел в тюрьме.
Из-за гонений так получилось, что дед довольно много поменял приходов. Дольше всего служил в Благовещенском храме села Бобино Кировской области (где-то около десяти лет, с небольшим перерывом).
Когда его расстреляли, ему было 52 года. К тому времени у них в семье из шестерых осталось четверо детей и среди них младшая, моя мама Ольга.
Сразу же после принятия в октябре 1991 года закона «О реабилитации жертв политических репрессий» я направил в прокуратуры Московской и Кировской областей заявления о реабилитации моего деда, и в июле 1992 года получил справку о том, что дед реабилитирован в 1989 году. После этого у меня появилась возможность ознакомиться с его уголовными делами, которые находились в управлениях КГБ в Кирове и Москве. Тогда же я получил справку о смерти деда, где сообщалось, что он был расстрелян 9 декабря 1937 года. Первым в том же году на Покров расстреляли среднего брата Александра. А 5 ноября такая же участь постигла старшего брата Николая.
На допросах держались твердо
– Их дела как-то связаны между собой?
– По-видимому, связаны, потому что старший брат Николай был Подольским благочинным и после первых тюремных заключений и гонений на своих братьев в Вятском крае помог им устроиться в Подмосковье. Когда в октябре–ноябре 1937 года в Подольском районе начались массовые аресты священнослужителей, то в первую очередь забирали самых деятельных. В их числе как раз оказались братья Агафониковы. После того как взяли о. Александра, отец Николай сам пошёл в органы НКВД, чтобы разобраться и упредить свой арест. Он чувствовал, что и над ним сгущаются тучи. Но вместо этого сам попал в тюрьму. Следом за ним арестовали и младшего брата Василия.
Но если после первого ареста в обвинительном заключении у моего деда указывалось, что «поп Агафонников свою кафедру в церкви села Бобина использовал для антисоветской агитации, где под видом проповедей внушал присутствующим вредность коллективизации сельского хозяйства и существования советской власти», то после второго ареста, 30 ноября 1937 года, ему вменялось ревностное исполнение своего пастырского долга.
Священнослужителя обвинили в том, за что нужно награждать: что он посещал своих прихожан, убеждал ходить их в церковь, особенно в праздничные дни, «затягивал» богослужения до 13-14 часов, при этом в церкви каждый раз бывало от 70 до 350 человек. Приписывалось отцу Василию и намерение сорвать выборы в Верховный Совет СССР, назначенные на воскресенье 12 декабря, путём организации массового посещения прихожанами церкви в этот день.
Как и после своих первых арестов, все три брата на допросах держались очень твёрдо, не дав ни одного порочащего себя и других людей показания, несмотря на настойчивые требования следователя. Однако исход дела был заранее предрешён. По постановлению тройки НКВД «за антисоветскую агитацию и пропаганду» все они были приговорены к высшей мере наказания.
Так же невинно был расстрелян за «антисоветскую агитацию» в 1942 году сын старшего брата Николая Серафим. Арестовали его по доносу сослуживца, администратора ансамбля, в котором Серафим Николаевич был художественным руководителем. Через донос, вспомнив какие-то кухонные разговоры, администратор решил устранить с карьерного пути коллегу.
– После того как вы ознакомились с делами в НКВД, как дальше продолжались ваши поиски?
– Ещё в 1994 году в Москве я разыскал дочь Николая Агафоникова Лидию Николаевну, которая являлась хранительницей семейного архива. Она среди многочисленных старинных фотографий показала мне снимок моего деда, которого я раньше не видел. Также у неё хранились дневники её отца, его переписка. Позже о всех своих архивных находках я сообщал Лидии Николаевне, она радовалась вместе со мной новым сведениям о наших родственниках, постоянно поддерживала меня в этих поисках.
В поисках своих корней
В январе 1998 года я решил поехать на родину матери в село Бобино, где в Благовещенском храме до своего первого ареста служил мой дед Василий. Я хотел найти свидетелей, которые бы подтвердили, как у семьи деда после его ареста отбирали имущество. Свидетелей этих событий мне найти не удалось, они к тому времени уже умерли. А вот местный краевед и учитель Раиса Ложкина организовала мне несколько встреч со старожилами села, которые ещё что-то помнили о церковной жизни, и дала несколько адресов кировских краеведов. Так я вышел на редактора «Вятских епархиальных ведомостей» Владимира Семибратова, который попросил меня написать статью о священниках Агафониковых и вдохновил на дальнейшие поиски. Благодаря первым публикациям я нашёл своего дальнего родственника по линии Агафониковых, доктора медицинских наук из Москвы Евгения Николаевича Мышкина, продолжил работу с «Вятскими епархиальными ведомостями», с клировыми ведомостями в архиве… Оказалось, что фамилия Агафоников образована от календарного имени Агафоник и правильно должна писаться с одной «н». Впервые она появляется в начале XVIII века у ученика Вятской славяно-латинской школы (предшественницы Вятской Духовной семинарии) Петра Андреевича Агафоникова, сына священника Николаевской церкви с. Юма Андрея Савиновича. От его сына Потапа, внука Савина и правнука Якова как раз и родился мой прадедушка Владимир.
Патриархальные нравы
|
Старший из братьев, Николай, родился в 1976 году в селе Лёкма Слободского уезда, когда его отец служил там дьячком в Троицкой церкви. А Александр и Василий родились уже в селе Медяны, куда семья переехала в 1880 году.
«Здесь-то и судил Господь прожить моим родителям почти всю свою жизнь, писал Николай. – В то время, когда мой родитель был назначен в с. Медяну на должность “указанного пономаря”, он лично испытал и пережил такие страшные минуты и потрясающие чувства, что современный человек наш с плохими нервами сошёл бы, кажется, с ума. Это была страшная ночь, вроде ночи из повести “Вий” Н. В. Гоголя... Дело было по осени. Наступила тёмная, чёрная осенняя ночь. Кругом жуткая ночная тишина; всё живое заснуло крепким, казалось, беспробудным сном. Только бодрственный чтец Псалтири тихо, медленно читает свои Давидские псалмы, прерывая их и разнообразя молитвами за умершего и сопровождая крестным знаменем и поклонами, да разве иногда нарушая жуткую ночную тишину случайным своим кашлем или сморканием (или же разве она нарушалась бурным сопением крепко заснувших в соседней комнате). Как вдруг, среди как раз, по его словам, могильной тишины, в самую глухую полночь со страшной силой, с шумом, треском раскрывается ближайшее к умершему и чтецу окно, вслед за сим откуда ни возьмись в это же окно вскакивает чёрная кошка и, что ещё страшнее, бурным, ворвавшимся через окно вихрем ветра сбрасывается с покойного покров и саван, и, в довершение ужаса чтеца, тушатся огни свеч, и лампы, и лампадки... “О! Как я тогда испугался”, – заключал обычно этот страшный свой рассказ бесстрашный мой родитель. Но, не потеряв самообладания, он спокойно зажёг огни, затворил окно, надел на усопшего саван и покров и с некоторым волнением от неожиданно-страшно происшедшего продолжал своё очередное дело чтения Псалтири до утра. Это событие особенно характеризовало покойного родителя как человека с большим самообладанием, с невозмутимым бесстрашием и смелостью, отличавшими его всю жизнь».
Николай оставил воспоминания о детских и юношеских годах («Моё детство и отрочество», «Вера», № 599), снабдив их красочными подробностями, ярко характеризующими церковную жизнь того времени. Он вспоминал:
«Много страдали мои оба родителя и от произвола местного настоятеля, протоиерея Иоанна, кажется Кибардина, бывшего к тому же тогда ещё и грозным на весь округ благочинным. Конечно, если попадало от него его сослуживцам-священникам, то что говорить о низших членах причта. Посылал, например, этот благочинный моего отца в ночь, в полночь с пакетами по благочинию, и отец мой безропотно и рабски-послушно запрягал свою лошадку и ехал, куда прикажут, бесплатно, из рабского послушания. Много осталось от этого времени в памяти моих родителей и курьёзов, по поводу произвола этого лекомского временщика.
Так, например, я запомнил, как они рассказывали о наречении им имени родившихся младенцев в приходе. Приезжают с крещением. Предлагают этому благочинному своё намеченное ребёнку имя. Нет, извините, ни в каком случае он не согласится дать имя, желательное родителям и родичам младенца. А вот пожалуйте – сегодня муч. Лампада, и будет Лампад, а особенно если ребёнок от девицы (который и записывался в метрики “незаконнорождённым сыном девки”), то уж тут без всяких разговоров непреклонный и суровый протопоп назначал своё имя, вроде Пигасий, Асигкрест, Хустозат, Голиндуха и пр.
И вот, по словам родителей, часто бывали такие курьёзы: бабка, привозившая ребёнка для крещения, забывала потом имя, произвольно и самовольно данное протопопом, и, принося младенца для крещения, коверкала имя и смешила этим даже и самого строгого Зевса-настоятеля.
– Как зовут ребёнка? – спрашивает дьякон при причащении.
– Подсвечник, отец дьякон.
– Как Подсвечник?! Такого имени нет.
Справляется в метрике – оказывается Лампад.
Другая бабка на этот же вопрос отвечает: «Пегашко, отец дьякон, Пегашко». Это значит Пегасий. Вместо Хустозад звали Худозад, вместо Асигкрест – Секрет, вместо Лупп – Лупентий и т.д. И всё это благодаря непонятному упорству временщика протопопа.
Действительно, в то старое время много таких типов-благочинных было, которые чувствовали себя неограниченными деспотами в отношении к подведомому им духовенству. Но, несмотря на такой режим со стороны этого сурового настоятеля-благочинного, наш покорный и смиренный герой-«причетник» (как их тогда называли) как-то сумел зарекомендовать себя в глазах этого временщика, и последний относился к нему более чем снисходительно, видимо даже с уважением, так как бывал в гостях у наших родителей.
По смерти последнего сынка, младенца Иоанна, моя дорогая мамаша дала обещание св. Николаю Чудотворцу (Великорецкому), что если по молитвам его пред Господом у неё будет сын, то она посвящает его ему, называя его именем, когда бы он ни родился, и при первом удобном случае отправляется на место явления его святой иконы, на Великую реку, и там служит благодарственный ему молебен...
Молитва её была услышана: первого сентября 1876 года волею судеб Божиих под знамением Царицы Небесной и под покровом Святителя и Чудотворца Николая появился на свет аз, многогрешный пловец по бурному сему житейскому морю, раб Божий Николай, недостойный тезоименитец моему великому ангелу – Святителю и Чудотворцу Николаю.
Хотя этот знаменательный для моих родителей акт и последовал 1-го сентября и по суровому капризному обычаю помянутого выше временщика с. Лекмы, протопопа о. Иоанна, я должен был быть назван или Симеоном, или – быть может – пооригинальнее, как любил настоятель, Иисусом Навином, или Аифаилом, Аммуном, Еводом, или Ермогеном, однако здесь сделано было исключение ради обещания матери, а также и ради уважения протопопа в отношении моих родителей – и наречено мне было великое, святое и общеизвестное во всём христианском (и даже не христианском) мире имя Николай».
Следом за Николаем в семье дьячка Владимира Яковлевича и Марии Андреевны появились ещё два сына – Александр и Василий. Все три сына, к радости боголюбивых родителей, стали священниками и в годы гонений твёрдо отстаивали православную веру в своей истине, вплоть до мученической кончины, за что удостоились святых венцов.
«Воспитание наше было чисто патриархальное, – вспоминал отец Николай Агафоников. – Каждое воскресенье и каждый праздник, за редким исключением, вместе с родителями мы были почти все в храме Божьем с самого малого возраста. Строго соблюдались у нас в семье посты и постные дни… Жизнь текла как-то особенно мирно, идиллично, просто и непринуждённо-отрадно».
Большое влияние на духовное воспитание братьев также оказал известный вятский старец того времени о. Стефан Филейский, недавно канонизированный в лике святых. Духовные чада этого старца жили и в селе Медяны, собирались, кроме храма, ещё и отдельно по домам для чтения его духовных сочинений, других поучений святых отцов. Их собрания всегда сопровождались молитвенными песнопениями, большей частью составленными самим о. Стефаном. Когда при владыке Сергии (Серафимове) старец из-за большой популярности своей пустыни был заключён в Вятский Трифонов монастырь, старший из братьев, учась в Вятской Духовной семинарии, часто бывал у него в келье и вёл с ним духовные беседы. Вместе с другими семинаристами он постоянно спрашивал благословения старца в своих учебных занятиях.
Этапы долгого пути
|
Николай после окончания семинарии вначале был назначен псаломщиком Николаевской церкви г. Слободского, став первым регентом знаменитого впоследствии Слободского хора. В 17-м году в связи с отделением школы от Церкви отца Николая перемещают священником в Преображенский женский монастырь. После октябрьского переворота их дом постоянно подвергался ночным обыскам: искали золото, драгоценности, которых не было. Да и откуда им было взяться в большой семье из 10 человек, где заработок имел только глава семьи. 23 января 1923 года протоиерей Николай был избран в состав епархиального управления, независимого от обновленческого Высшего церковного управления. В конце февраля был арестован в числе группы из шести человек, как наиболее активный приверженец Патриарха Тихона, препятствующий деятельности обновленцев. Тогда же арестовали и его отца, как священника-тихоновца. Этапом их доставили в Москву на Лубянку. В тюрьме продержали до июля и за недоказанностью улик отпустили. После освобождения из тюрьмы о. Николай вернулся в Вятку и был назначен в Знаменскую церковь. Через три года о. Николай встречается в Глазове с временным управляющим Вятской епархией епископом Виктором (Островидовым). Владыка, пользуясь непроверенной информацией, обвинил протоиерея Николая в связях с обновленцами и незаконном получении занимаемого им места. С болью и горечью о. Николай потом писал об этом недоразумении в письмах своим духовным чадам и членам семьи. Из-за этой незаслуженно понесённой обиды он не хотел больше служить в Вятке.
В ноябре вместе с семьёй о. Николай переезжает в Подмосковье, где служит до самого ареста. И где бы он ни служил, везде пользовался уважением и любовью как простых людей, так и священства. Он был широко образованным, любознательным пастырем. Чтобы понять истоки коммунистической идеологии, прочитал «Капитал» Маркса. Выписывал много церковной и светской литературы, играл на фортепьяно и скрипке. Любил красоту богослужений, особенно заботился о церковном хоре. А о его литературном даре свидетельствуют его воспоминания.
|
Гораздо меньше сведений осталось о среднем брате Александре и младшем Василии. Александр с 1919 года до своего первого ареста в 1927 году служит в Троицкой церкви г. Котельнича.
В обвинительном заключении говорится: священник Александр Агафоников, как благочинный, «сгруппировав вокруг себя реакционный элемент из духовенства города Котельнич и монашек, повёл усиленную работу по укреплению в пределах уезда старого православия для более усиленной борьбы с так называемой группой обновленческого духовенства и довёл работу по организации в г. Котельнич специальной епископской кафедры, что ему и удалось. В конце 1925 года в г. Котельнич приехал епископ Флавиан, который вскоре за антисоветскую деятельность в Ижевске Коллегией ОГПТ был выслан в ссылку.
Перед арестом епископ Флавиан дал Агафонникову строгий наказ держаться за старое, быть стойким и не бояться никаких угроз со стороны существующей власти и поручил ему нелегально исполнять должность наместника управляющего епархией... Будучи реакционно настроен против соввласти, он, Агафонников, в церкви устраивал посвящённые страдальцам за веру православные молебны, на которых демонстративно произносил тосты: многолетия страдальцам за веру православную, изгнанникам епископу Павлу, епископу Виктору и Флавиану, этим самым фанатично верующую публику натравливал на существующий государственный строй.
После приезда в Котельнич митрополита Кирилла (Смирнова) Агафонников способствовал агитации среди верующего населения о прибытии в Котельнич “святого митрополита” и паломничества к нему той же публики...»
За пастырской деятельностью отца Александра органы тщательно следили. Вначале, в 1926 году, на его квартире был арестован митрополит Кирилл, а потом и он сам. Отца Александра приговорили к высылке в Сибирь сроком на три года. Ещё три года после высылки он находился под гласным надзором в Кирове. В этот период недолго служил в с. Макарье, потом в Преображенском соборе г. Глазова. В это время его жена матушка Надежда жила в Кирове с тремя сыновьями в нищете. Весной 1933 года она скончалась от тифа.
В том же году при содействии брата Николая о. Александр устраивается в Ильинский храм с. Лемешево Подольского района. 14 сентября 1937 года его арестовали во второй раз. Через месяц, 14 октября, на Покров, расстреляли.
|
Больше всех в тюремных застенках провёл мой дед Василий. После семинарии он сразу же женился, был рукоположён в иереи, служил в с. Высокая Медянка, через год был переведён в с. Нема. Летом 1910 года вернулся в родное село Медяну, где служил в Троицкой церкви и продолжил работу законоучителя. В 1929 году возведён в сан протоиерея, и в том же году храм закрывали, наложив на общину большой страховой взнос в 1205 рублей. Матушка Клавдия уговаривала мужа найти другую работу, спокойную, но о. Василий своей пастырской деятельности оставить не мог. Он добился от властей открытия храма, необходимую сумму собрали прихожане. А в следующем году о. Василия арестовали по обвинению в организации группы, заключив в концлагерь на пять лет.
Отбывал наказание сначала в Усольском концлагере, затем в районе Магадана. Тогда этого города ещё не было. Место назначения – Ногайская бухта. Но, вернувшись в 1934 году, недолго он служил на приходе в Подмосковье – его арестовали вторично.
– Ваша мама рассказывала вам, каким дед был человек по характеру? – прерываю затянувшийся рассказ своего собеседника.
– Он был такой весёлый, неунывающий, – откликается Владимир Иванович. – У него какая-то неиссякаемая бодрость духа была. На это в нём все обращали внимание. После заключения он заметно постарел, ему было около пятидесяти, но в то же время матушка Клавдия говорила, что он возмужал. У него до этого телосложение было такое аскетическое. Сухощавый, как я сейчас. А из тюрьмы вышел заматеревшим.
– Кто был инициатором канонизации братьев Агафониковых?
– Московская епархия, поскольку они последнее время служили в храмах Московской епархии. Сначала на Архиерейском Соборе 2000 года были прославлены два старших брата, а в 2002 году – наш дед.
– Есть ли у вас их иконы?
– Иконы есть, только вот образа моего деда я пока что не видел. Возможно, сейчас он уже написан. В нижнем Воскресенском храме на Бутовском полигоне находятся все иконы Бутовских новомучеников, расположенные по датам их смерти. Когда я туда приезжал последний раз, то на том месте, где должна быть икона деда в сонме мучеников, пострадавших 9 декабря, было пока пусто.
– Есть ли у вас такие верующие родственники, которые молятся вашим святым предкам?
– Да, есть. Лидия Николаевна всегда считала своего отца святым человеком и молилась ему во всех случаях, когда ей необходима была молитвенная помощь. И обязательно по молитвам отца, как она считала, эту помощь получала. Да и другие верующие внуки и правнуки тоже молятся им как святым…
Владимир Иванович на прощание поделился со мной частью своих архивов со старинными неопубликованными фотографиями, которые и использованы при подготовке этого материала.
Евгений СУВОРОВ
Фото из архива Владимира Кордюкова
 | назад |
| вперед |  |
