СТЕЗЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ
Род
Елена Давыдова – одна из немногих здравствующих ныне потомков известного архитектора Бове. Мы сидим в её московской квартире-мастерской. Лена листает книгу о лучших работах зодчих ХIХ века и открывает одну за другой страницы, посвящённые великолепным созданиям её знаменитого предка – Осипа Бове:
– Вот грот в Александровском саду. Он сохранился. Вот церковь Троицы Живоносной в Даниловском монастыре, Николая Чудотворца – в Котельниках, а в Архангельском – Михаила Архангела. Совершенно замечательные творения Бове. А здесь купольная ротонда церкви Богоматери «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке, рядом с Третьяковкой. Какая стройность! Какие замечательные пространства интерьеров!
Такие храмы мог создать только по-настоящему верующий человек.
Осип Бове, итальянец, родившийся в России, сын художника Джузеппе Бове, участвовал в Отечественной войне 1812 года. Но в истории остался прежде всего как создатель великолепных произведений архитектуры, которыми по праву гордится Россия. В числе шедевров – бесценное украшение сердца столицы – Большой театр. Это его гению принадлежит Триумфальная арка в память 1812 года, что на Кутузовском проспекте, раньше стоявшая на въезде в город. Всем известен Манеж в самом центре Москвы. Занимался Бове и ландшафтной архитектурой – именно он создавал Александровский сад у стен Кремля.
Среди потомков Бове были врач, конезаводчик, даже оперная певица – прабабушка Елены, Анастасия Бове. А вот архитектором стала только наша современница Елена Давыдова. Сейчас Елена ещё и состоявшийся художник. Её работы экспонировались на пяти персональных выставках.
По окончании вуза Лена работала в проектном институте.
– Это, конечно, был мрак. Я чертила какие-то бомбоубежища, – рассказывает она, – а впереди маячили нескончаемые очереди типовых проектов. Нам, архитекторам, следовало их «доводить».
Ей предстояло, как думалось тогда, долгие годы корпеть над проектами нечеловечески унылых многоэтажек спальных микрорайонов, дальше которых в советское время шагнуть не позволялось.
Окончательно уяснив для себя перспективу, она решила захлопнуть эту дверь: навсегда уйти из профессии, о которой мечтала с юности. Сказано – сделано. Елена ушла на вольные хлеба, перебиваясь случайными заработками. Но вскоре история сделала невероятный кульбит, вручив ей эстафету из далёкого прошлого, где жил и трудился её славный предок – архитектор ХIХ века Осип Бове.
Вперёд в прошлое
Почти сразу после празднования Тысячелетия крещения Руси по всей стране и, конечно, в Москве и окрестностях началось невиданное по размаху восстановление, реконструкция десятилетиями пустовавших полуразрушенных храмов. Тут и сгодилось её образование, полученное в Московском архитектурном институте.
– Нельзя жить там, где нет храма, – говорит Елена Давыдова. – Вот купили родители дом в Подмосковье. Красота вокруг – всё, кажется, есть. Но я не могу там находиться больше трёх дней, потому что нет рядом церкви. Это же ось, точка отсчёта.
…Мы едем за город – в сторону храма Михаила Архангела в подмосковный посёлок Двина. Там стоит храм ХVII века, который после многих десятилетий запустения 15 лет назад был возвращён к жизни. Лето, чистое небо, солнце… Далеко позади остаётся непрерывно гудящий «улей» мегаполиса: задымлённый, шумный, с его бесчисленными заторами пробок и утомительной пестротой уличной рекламы. Слева и справа, то близко, то вдалеке, возвышаются над землёй купола, кресты, звонницы. Сегодня это надёжный молитвенный покров Подмосковья. Многие церкви построены заново, но больше – восстановленных. Такова и церковь Михаила Архангела, сохранившаяся чудом. От устремлённого в небо храма к 90-м годам ХХ века осталось безликое строение, без алтаря и купола.
Я спрашиваю Елену, когда и как впервые увидела она этот храм, и она охотно погружается в события, случившиеся полтора десятка лет назад:
– Я поразилась, первый раз попав туда: нечто особенное в соотношении высоты и ширины, в угловых арочках есть. А центральный купол каков! И всё вместе – такое необычное яйцеобразное пространство. А как «висит» звук! И пелось, и читалось в церкви Михаила Архангела просто отлично. В этом ожившем четверике мы не только на службах пели, но и записывали церковную музыку.
До первой встречи с Михайло-Архангельским храмом Елена с подругами пела неподалёку – на клиросе сельской церкви в Летово. Однажды, возвращаясь в Москву, заехали в еле живой с виду храм в посёлок Двина. Священником в нём в ту пору был о. Николай Кондрашов, которого Елена знала ещё до посвящения в сан. Было это на Страстной. Вошла она и обомлела от восхищения и восторга... Поэтому не удивительно, что, получив предложение стать регентом в храме, думала недолго. И она, и подруги – почти все – уже после Пасхи пели в храме.
– До прихода священника там и склад, и водокачка были, – рассказывает Лена. – Как везде. Только четверик и оставался. А прежде колокольня была, купол, два придела, трапезная, алтарь трёхапсидный. Мало того что церковь на две трети разрушили, на месте алтаря навалили кучу строительного мусора метра в три высотой! Посмотрели мы на всё это: «Надо убирать…»
Так, с разбора мусора, начинался её путь возвращения в профессию, но не только. Так начиналось и восстановление утраченной связи времён, возвращение к тому, чем жил её великий предок.
Алтарь
Приехали люди из Летова, из соседних Сосенок. В какие-нибудь два дня всё вычистили, убрали. К сожалению, очень скоро выяснилось, что геометрию церкви восстановить полностью невозможно. Часть земли, на которой стояли постройки, уже не принадлежала церкви. Но Елена, человек дотошный и настойчивый, решила по возможности восстановить картину. Для начала – на бумаге. Благо у неё были единомышленники, такие же, как она, энтузиасты. Например, алтарник Сергей Синицын (нынче уже протоиерей Сергий). Взял он лопату в руки, чтобы «пройтись» по фундаменту, докопаться до самого основания. Увы! Открывшееся только огорчило.
– Нашли там бут – белый камень фундамента, – вспоминает Елена. – Кое-где фундамент сохранился на уровне земли. Но больше было пустот. Люди разобрали алтарь не просто до основания, но и само основание разобрали на свои хозяйственные нужды…
Что ж, стало быть, надо восстанавливать действительно с нуля. Закончили «раскопки», всё измерили. На чертежах Елена восстановила и фундамент, и стены. Когда «нарисовала» всё это, подивилась цельности, совершенству линий, стройности сооружений. Мысленным взором Елена Давыдова уже любовалась церковью во всей её былой красе. А средств не было даже на деревянную опалубку (это специальные формы, в которые закладывается материал).
– Денег ни у прихода, ни у нас, добровольцев, не было совершенно, – вспоминает она. – В деревне – три с половиной человека, да и те набожностью не отличались. Рядом состоятельные люди строили коттеджи – им не до храма.
|
Стояло жаркое лето. Изредка обильные ливни омывали пересохшую землю, заливая траншеи под будущий фундамент. Они, как полководцы перед решающим сражением, обходили свои «окопы» и думу думали. Чтобы закрепиться на плацдарме, надо было срочно заполнять траншеи, делать фундамент – а в таком виде он простоит до лучших времён, пока не появятся деньги.
Но делающим Господь помогает – откуда ни возьмись собрались пожертвования. Сначала на кирпич, потом и на каменщиков. Стали класть стены алтаря. Но впереди оставалось самое сложное: как же всё-таки завершить работу? Одни полагали, что делать нужно простенькую деревянную крышу. Другие стояли на том, чтобы возводить каменный свод – как это делали в старину.
Такие сложные сооружения создавала Елена только на бумаге, да и то в институте. За консультациями отправилась в Оптину, где вовсю шли строительство и реставрация.
– Несмотря на свою занятость, курировавшая там в ту пору реставрационные работы раба Божия Елена отложила все дела и тут же взяла в руки карандаш. Именно она сделала первые расчёты, начертила узлы опалубки. Мы сидели часами, бывало, и ночью. Я не знала тогда, что Елена уже в то время была смертельно больна и понимала это…
Вернувшись, Елена Давыдова вместе со своими друзьями и помощниками уже просто дневали и ночевали на стройке в Двине. Именно это большое (особенно учитывая полное безденежье) настоящее дело стало для её мужа Дмитрия главным в жизни – вскоре он умер, у него было больное сердце. Сейчас Лена не без удивления вспоминает, сколь много тогда им было по силам… Бригада за бригадой приходили строители и, осмотревшись, разводили руками: работа сложная, да и опасная. Виртуозно сложить свод умели мастера разве что сто лет назад. Меж тем лето уже поднялось на свою вершину. Вот-вот с горки покатится, прямо в осень.
– Оптинский конструктор, – вспоминает Лена, – нас предупредила: «Опалубка зиму не простоит. Надо будет менять половину». А по материалам и работе стоила она столько же, сколько и сам свод. Кружала эти деревянные – такая сложная система. И вот тогда о. Николай Кондрашов решил строить сам, чтобы не пропали даром и вложенные деньги, и силы. Рядом на кладку свода встала Лена. А помогать потянулись все: и клирос, и прихожане, и даже их московские родственники.
– Все наши, например моя младшая сестра с мужем, приезжали каждые выходные. Работали весь световой день. Даже на обед не всегда прерывались: кашу-то мы варили, – смеётся Лена, – а на прочее не оставалось ни сил, ни времени. Спешили успеть до осени.
– Ужасно боюсь высоты, – продолжает она, – а тут не просто высота почти трёхэтажного дома, но ещё и средств на установку настоящих лесов не было: сколотили какие-то шаткие мостки.
Прежде чем подняться туда по некоему подобию лестницы, Лена снова отправилась в Оптину – посмотреть, как там делают своды, и за благословением.
– Я, правда, очень боялась. У меня это была первая в жизни настоящая стройка. Да ещё такая. Меня подвели к старцу Илию. Старец благословил. Ну а благословил – значит, надо приниматься за дело. К вечеру падали с ног от усталости. А спозаранку опять спешили на самый верх, чтобы укладывать кирпич за кирпичом – не оставляя ни малейших зазоров.
– Да, физически всё было очень тяжело, – вздыхает Лена. – Тонны этого раствора поднимали. И всё вручную, вёдрами. Столько было сломанных вёдер: швы распаивались, ручки отрывались. Мы эти ручки привязывали, но в конце концов разваливалось всё ведро. Вот такая нагрузка. Только люди и выдерживали. К ночи ноги дрожали, заплетались от усталости. А наутро поднимались как ни в чём не бывало.
Она укладывала эти кирпичи обеими руками, на ходу осваивая ремесло каменщика. Один за другим, один за другим, не позволяя себе смотреть вниз – случайно вниз глянешь, и колени подгибаются. Даже сейчас, спустя много лет, видно, как сжимаются в напряжении руки при одном воспоминании о трудном, но таком счастливом лете.
Однажды на стройке появились подростки из летнего лагеря по соседству. Они вначале полюбопытствовали, решили посмотреть, что происходит, а потом, возможно не вполне сознавая важность дела, вместе с воспитателями встали в цепочку, передавая из рук в руки тяжёлые огнеупорные кирпичи, весом килограмма четыре каждый.
|
И вот настало время снимать опалубку – деревянные формы, поддерживавшие свод.
– И все ждали, что будет, – рассказывает Лена. – Я, конечно, находилась внутри, под этим сводом – отвечала за работу в буквальном смысле головой. Но, слава Богу, ничего не случилось. Вернее, случилось то, что ожидалось: свод в основании слегка осел и сам себя запер. Это уже была надёжная конструкция. Мы залезли наверх: прыгали, потопали по нему, чтобы проверить на прочность. У меня есть фотография: у нас такие лица, очумевшие от счастья, – получилось!
Им удалось-таки воссоздать своды алтаря, построенного в ХVII веке.
Да, в то памятное лето всем вместе им удалось подняться действительно высоко. Потому не удивительно, что Бог слышал не только их молитвы, но и воздыхания, не всегда высказанные прошения.
Награда
…Крещение Елена приняла по окончании института. В груде перечитанной тогда литературы, как ей казалось, случайно натолкнулась на книгу Лосского. Он и помог ей поставить точку в сопровождающих юность исканиях. Она стала православной. Но тогда ещё от знания о Боге до сердечной погружённости в веру было неблизко.
Елена выросла в семье, далёкой от Церкви. Потомки Осипа Бове в начале ХХ века жили в Харбине. Правнук Николай Сергеевич Бове был блестящим инженером, участвовал в строительстве КВЖД, а затем занимал высокий пост на железной дороге. Его жена Анастасия Глебовна пела в оперном театре, а по утрам спешила на клирос харбинского собора, где настоятелем был о. Иоанн (Максимович), уже канонизированный ныне. В полном достатке жили дети: сын и две сестры, в том числе бабушка Елены Ирина. Она-то, Ирина Николаевна Бове, что называется, по велению сердца вернулась в Россию первой в самом начале 30-х. Была счастлива, что снова обрела потерянную было Родину. Удачно вышла замуж за будущего профессора биологии и довольно долго пребывала в неведении относительно страшных метаморфоз, случившихся в России. И, конечно, посылала своим родным горячие письма-призывы, заверяя, что, как и прежде, ничего лучше России нет и быть не может. К несчастью, убедила их в этом. Вернулись все: мать Анастасия Глебовна Бове (прабабушка Елены), сестра с дочерьми и брат Николай – последний продолжатель фамилии, так и не ставший им.
Порадоваться возвращению на Родину они не успели. Сестра вместе с детьми заболели холерой и умерли. Однажды ночью мать и совсем ещё юного брата навсегда увёз «воронок». Сама бабушка – Ирина Николаевна (в замужестве Крылова) – чудом осталась в стороне от преследований. По всей вероятности, её спасла малоизвестная фамилия мужа. Он был сыном купца. А это по тогдашним меркам всё же меньшее преступление, чем быть отпрыском дворянского рода, да ещё с харбинским прошлым. Когда некие архивы КГБ стали доступны и пришли, наконец, бумаги о реабилитации потомков Бове, в известном «казённом» доме она прочитала страшную правду: мать и брат были расстреляны на Бутовском полигоне как японские шпионы.
Но её отрезвление произошло гораздо раньше. Уже вскоре после исчезновения семьи она поняла, что роковым образом посодействовала трагической гибели всех своих близких. Ведь если бы не звала так настойчиво в Россию, они могли бы остаться в Харбине или эмигрировать в Америку, Австралию, как многие другие русские харбинцы. И до глубокой старости жила она с чувством неизбывной вины.
Неудивительно, что, ведя внучку Лену мимо того самого злополучного здания на Лубянке, она не давала ребёнку лишний раз подпрыгнуть, нельзя было даже просто попеть-помурлыкать: приложив палец к губам, говорила: «Т-сс! Здесь нельзя. Опасно».
С грустью вспоминая горячо любимую бабушку, Лена удивляется:
– Как много она пережила! И как только не побоялась сохранить семейный портрет Бове?!
Крохи родовой памяти не истаяли. Но дети и внуки Ирины Николаевны воспитывались советской школой. К тому же положение деда – советского профессора – принуждало быть настороже. Посему и родители, и сама Лена, и её сестра росли вне Церкви.
Всё изменилось после строительства храма Михаила Архангела. Как-то само собой сложилось: приняла крещение сестра Лены, вся её семья, крестилась и мама. Все они пришли в Церковь, получив дар веры.
Выпала награда и алтарнику Сергею Синицыну. Вскоре он стал священником в храме, где для него с матушкой были готовы уже и просторный дом, и облачение.
Лена смотрит на своды алтаря, на отливающий золотом купол и завершает прерванный в машине разговор:
– Теперь храм живёт. Как все поля, леса вокруг… Он просто присутствует на этой земле, как сотни лет назад. Мы вернулись к тому, как было здесь и сто, и двести лет назад. Мы смогли восстановить утраченную связь времён.
И это действительно так.
Татьяна ХОЛОДИЛОВА
Фото из архива Елены Давыдовой
 | назад |
| вперед |  |
