БЕСЕДА
«ТЫ, ДОРОГОЙ МНЕ ЧЕЛОВЕК...»
Когда-то давно несколько мальчишек, прочитав рассказы Бориса Шергина о далёком городе Архангельске, стали копить деньги, чтобы поехать туда – зажглось сердце любовью. И поехали! На старости лет он с гордостью рассказывал об этом близким людям. Действительно, так говорить о Севере, как Шергин, не умел никто. А между тем сколь мало знаем мы, северяне, этого писателя, слово которого «строит душу»! Он чуждался шумной славы при жизни, да и время не располагало к тому, чтобы голос его звучал громко...
Но сегодня мы радуемся тому, что можем услышать живое слово Шергина, открыв книгу «Праведное солнце», вышедшую в 2009 году в издательстве «Библиополис». На нынешний день это наиболее полное издание дневников Бориса Викторовича. Оно увидело свет благодаря нескольким исследователям и прежде всего писателю, режиссёру, фольклористу Андрею Грунтовскому и профессору Поморского университета Елене Галимовой (она подготовила тексты дневников, комментарии к ним и написала предисловие).
Елена Шамильевна Галимова уже много лет занимается творчеством Шергина. В позапрошлом году вышла её книга «Земля и небо Бориса Шергина». Это ни в коем случае не «специальная литература». По сути, впервые у нас о Шергине заговорили так – по-научному глубоко и серьёзно и по-человечески горячо. Профессор выступает тут в роли православного публициста – согласитесь, редкий случай.
С Еленой Галимовой мы говорим о певце Русского Севера, о дорогом ей человеке.
– Елена Шамильевна, в нашей стране вы один из немногих исследователей творчества Шергина. Когда вы начали заниматься этой темой?
|
– Я закончила Ленинградский университет – и поняла одну вещь. Не только для своей реализации надо работать – очень важно мне было написать о тех, о ком написано мало. Казалось очень странным, неправильным, что столь мало работ о наших сильных северных писателях. И вот с отцом посоветовалась (Шамилем Галимовым, известным на Севере писателем. – Ред.), сама подумала и решила писать кандидатскую о Шергине. Диплом, ещё студенткой, я писала по фольклору – по свадебным и похоронным плачам – у Ирины Михайловны Колесницкой (чудный был фольклорист!). А кандидатскую о писателе надо было готовить уже на кафедре советской литературы. Там был Леонид Фёдорович Ершов – удивительный тоже человек, патриот, и он меня сразу взял. Было это в 1981-м, а в 85-м я защитила кандидатскую по теме «Проза Бориса Шергина». Первая моя маленькая книжка называлась «Книга о Шергине». Так начали сбываться слова Алексея Югова, который говорил, что Шергин – замечательный писатель, недооценённый, что придёт время, когда о нём самом будут писаться книги.
– То есть ваша книга была вообще первой книгой о Шергине?
– Да, потому так её и назвала. Время пришло. Потом я занималась в науке и другими писателями. А последний виток моего возвращения к шергинской теме – вот, в новом веке. Видимо, Борису Викторовичу было нужно, чтобы я к нему вернулась по-другому совсем, как бы с обновлённым зрением. В 90-х годах была опубликована часть его дневников, и сама я воцерковилась, в конце 80-х. То есть надо было тоже пройти какой-то путь, что-то понять самой, чтобы Шергин пришёл к людям, был услышан, прочтён уже совершенно по-другому. Новую свою книгу – «Земля и небо Бориса Шергина» – я уже и писала-то не как исследователь; она более душевная, свободная внутренне. Я говорила в ней о том, что важно для меня.
– Какого рода открытия запомнились вам больше всего в пору первого обращения к текстам Бориса Шергина – в начале 80-х?
– Православная вера Бориса Викторовича тогда почти не открывалась мне – так, намёками он говорил. Это сейчас мне понятно, почему в художественных произведениях он цитирует святых отцов, даже Евангелие. А тогда-то меня больше всего другое поразило и осталось для меня навсегда очень важным – отношение Шергина к народной культуре. Позиция почти невозможная: он сумел перевести устное слово в письменное, что почти никому не удавалось. Да, это стилизация, в хорошем смысле, но я также назвала бы это «вокнижением» – он устное слово «вокнижил», сохранив при этом всё его богатство.
Это абсолютно разные системы – литература и фольклор. Не то что фольклор предшествует литературе – просто другие законы. Соединить их практически невозможно. Существуют стилизации, подчас довольно жалкие, или отдельные вкрапления народные в литературный текст. А чтобы соединить несоединимое, пожалуй, лишь Шергину это удалось. Поэтому он одновременно и писатель, и сказитель, и очень легко себя чувствовал в этих двух ипостасях.
– А Писахов, например?
– Писахов – литературный автор. Слово, образы, герои его прозы – это есть у всех, кто так или иначе обращается к народной культуре. А тут, когда целиком вся система – поэтики, отношения к миру – сохраняется и одновременно живёт в книге... Совсем не кажется, что это мёртвая фольклористическая запись – и в то же время никакого произвола. И при этом какие-то авторские варианты. Удивительные вещи! Об этом ещё очень мало написано, надо и фольклористам глубже заниматься Шергиным – осознание его творчества впереди. Очень хорошо сказал писатель Юрий Галкин: «Не было бы Шергина – и не было бы посредника». Он единственный человек, кто встал между традиционной поморской культурой и современным человеком. А вот убери эту связь – и для многих она будет закрыта.
Шергин не этнограф, он, конечно, идеализирует поморов и вообще северян. Но это не приукрашивание – он видит сущность и показывает её. Не придумывает ничего. Вот как Шмелёв пишет «Лето Господне»: неужто он не знал или забыл всё страшное? Ничего он не забыл. Просто это неважно. Когда выявляется сущность, ты видишь только лучшее. Так писал и Шергин о Севере. Так, как он, никто не написал.
– Шергин как бы увидел человека, освещённого неземным, «невечерним» светом...
– Да, конечно! Сейчас-то понимаешь, что в каждом вздохе, в каждом слове это сугубо православный писатель – ощущение божественного присутствия во всём! Я думаю, что в какой-то степени, да и не в какой-то, а в значительной, он и к вере меня привёл. Когда ты не читаешь ни разу слова «Бог» в текстах – но Он ведь там есть, ты чувствуешь! А в дневниках-то! Это вообще что-то потрясающее, о них надо писать. У нас две статьи пока есть о дневниках. Удивительное сочетание... покаянного канона и псалмов. Постоянное покаяние.
– И меня поразило это когда-то. В одной из дневниковых записей времён войны есть место, где он скорбит о молодых жизнях, которые взяла смерть. И тут же стыдит себя: а мы-то, мол, беззубыми ртами тянемся к чаше жизни... А ведь ему было всего сорок пять. О «брателке» пишет, с которым вместе жили в Москве (Анатолии Викторовиче Кроге), – корит себя непрестанно...
– Да, это так. Юрий Фёдорович Галкин говорил о Шергине, что он был удивительно кротким. Ни разу, говорит, мне ни на кого не пожаловался. Сидел в своей комнатке в коммунальной квартире: окошки пыльные, света никакого, койка солдатская (в буквальном смысле), маленькая полочка, несколько книг, стол – всё предельно аскетичное. Племянник Михаил Барыкин, который с ним жил последние годы и которого они с братом вырастили и воспитали, ухаживать, видно, не очень умел – одинокий ведь мужчина, развёлся, – но никогда никакой укоризны со стороны дяди. Всегда светлый, радостный, благодарный всем. Для Юрия Галкина это было удивительно – впервые он видел человека в таком положении и с таким душевным устроением. Болел ведь он, видел плохо (в конце жизни ослеп совсем), не выходил месяцами, никто его не выгуливал – и никакой жалобы, ни разу.
– Замечательный детский писатель Юрий Коваль, ученик Шергина в литературе, передал эту атмосферу и сам облик Бориса Викторовича в очерке «Веселье сердечное»...
– И не только Коваль. Сохранились записи о нём Фёдора Абрамова, Владимира Личутина. И вот что поразительно – насколько созвучны эти записи! У Абрамова читаем: «Будто из церкви вышел на Пасху... светлый старичок на кроватке... как свеча, как светильник». Коваль пишет, что он похож на Николая Угодника. А Личутин рассказывает в таких выражениях: «рубаха на тонких костлявых плечах», и потом – «какое красивое лицо... радость ... осиянный человек». Что он почувствовал: «Я, молодой, свежий человек, нашёл укрепу у немощного старца». Вот это удивительно. А ведь трое писателей не знали о воспоминаниях друг друга.
– От праведников люди уходят всегда с похожими чувствами...
– Да, да. Тем более что Абрамов был, казалось бы, далёк от веры (хотя на самом-то деле это не так).
– Нет уже на свете многих людей, которые знали и любили Шергина и по-детски радовались бы сейчас выходу новой книги его «дневников». Они ждали и верили, что о Шергине начнут писать, издавать его «памятники сердца». Прочла такую замечательную фразу в одной из публикаций: «Как бы Юрий Коваль счастливо прижимал к сердцу эту книгу и всем бы о ней рассказывал! Увы, Юрия Иосифовича уж много лет нет с нами. Вообще, всё меньше остаётся людей, умеющих радоваться книжке...» Но они есть, такие люди. И мы благодарны вам и вашим единомышленникам, Елена Шамильевна, за то, что книга родилась. В ней собраны дневники за тридцать лет. Есть ли ещё не изданные ранее? И готовятся ли к печати новые книги о Шергине?
– Дело в том, что дневники Шергина все в разных местах. Какая-то часть – в Рукописном отделе Пушкинского Дома (с этими рукописями я работаю вместе с молодой коллегой Мариной Викторовной Никитиной, готовим их к публикации). Значительная часть – в частном литературном музее Б. М. Егорова в Архангельске, но большая часть того, что у него, была уже опубликована Ю. Ф. Галкиным в журналах и в книге «Изящные мастера» (издательство «Молодая гвардия» в 1990-м выпустило эту книгу, там наиболее полная подборка дневников). Они и в «толстых» журналах публиковались.
Ожидается выход новой книги в издательстве «Православное слово» Свято-Тихоновского института, в прошлом году мы подготовили тексты к печати. Там есть отец Андрей Близнюк, он преподаёт в Свято-Тихоновском и со студентами ездит в миссионерские поездки на Север – на Мезень, в такие глухие места, где мало приходов, батюшек мало. Как раз отец Андрей и убедил издательство «Православное слово», что Шергин – православный писатель, там как-то всё сомневались.
– К слову сказать, в интернет-энциклопедии «Википедия» про Шергина сказано так: «Великий русский православный писатель»...
– Правда? Как всё-таки изменчивы людские оценки... Так вот, в новой книге предполагается издать художественные произведения Шергина, которые ранее не переиздавались, былины, фольклорные обработки. Из дневников выбирали те, где писатель размышляет о вере.
– Читая Шергина, чувствуешь, насколько дорог ему уклад поморской и именно старообрядческой семьи. Сам-то он был из старообрядческой семьи?
– Судя по всему, корни старообрядческие, но сама семья – уже нет. Отец был из Сольвычегодска, тех краев, где долгое время сохраняло позиции староверие. По отцу в роду были мелкие солепромышленники, но были и иереи. Тётушка, сестра отца, была, по воспоминаниям Шергина, очень благочестивой (это про неё рассказ «Старые старухи»). А вот поморская линия, материнская, – там явно держались старой веры. Они с берега Белого моря. Судя по фотографиям, и бабушка ещё была старообрядкой. Но Шергин сам признавался, что интерес к старообрядчеству в юности был у него скорее эстетическим: очень нравились ему иконы, крюковое пение. Потом он себя за это укорял – увлечение было внешним. А когда всё зашаталось, гонения на Церковь начались – какие уж тут, как говорится, деликатесы. Держался за Православную Церковь. Шергин, в последние годы особенно, подчёркивал, что православие едино.
– Елена Шамильевна, вы были одним из участников недавнего похода писателей по шергинским местам в Москве. Расскажите, пожалуйста, об этом.
– Это было в 2008 году. Поехали ранним летом, поближе к его дню рождения. Сначала побывали на его могиле на Кузьминском кладбище, заказали панихиду. Могила Бориса Викторовича в ужасном состоянии. Стоит цементная такая штука... Один петербургский художник прислал нам сейчас эскиз надгробного креста-голубца, хочет сделать достойный Шергина памятник. Надо будет искать средства.
Кроме нас, архангельских писателей, были и москвичи. Мы пригласили, например, Юрия Фёдоровича Галкина. Это человек, который был близок к Шергину в последние годы. Навещал его, был одним из немногих, кто пришёл проводить писателя в последний путь (из писателей на похоронах был ещё лишь Юрий Коваль, младший друг Бориса Викторовича). Так вот, Юрий Галкин потом очень много сил отдал публикации шергинских дневников – в ущерб собственному творчеству. Был уже известным писателем, но считал, что для него гораздо важней Шергин, чем свои произведения.
В Москве, кстати, и прошла презентация моей последней книги о Шергине. Были писатели Владимир Личутин, Юрий Лощиц, отец Андрей Близнюк пришёл. Вёл презентацию Валерий Николаевич Ганичев. Зальчик собрали довольно немаленький. Из тех, кто пришёл, только Ю. Ф. Галкин знал Бориса Викторовича его, встречался и Личутин. Повспоминали...
Ездили с Ю. Ф. Галкиным посмотреть первый дом Шергина в Сверчковом переулке в районе Маросейки – в дневниках он пишет об этом месте много. Описывает, что несколько десятилетий там жил – с 20-х годов, по приезде из Архангельска, и до конца 50-х. Мы боялись, что дом снесли – говорили, что там активно велось строительство. Нет, остался – маленький дом с подвальчиком. В подвале-то он и жил. Сейчас всё отремонтировано, какая-то фирма теперь там. Зашли в церковь рядом, куда он ходил, недалеко от Меньшиковой башни. Сходили и на вторую его квартиру, на Рождественском бульваре. Также пытались попасть в квартиру, но не попали, пофотографировали окна, переулочки, храмы, где он бывал. Сделали небольшой любительский фильм, «для себя».
Летами Борис Викторович жил в Хотьково, недалеко от Троице-Сергиевой лавры, и при первой возможности ездил к преподобному. Надо сказать, в Лавре он был как раз тогда, когда мощи открыли для поклонения сразу после войны. Всю жизнь Шергин размышлял о святом Сергии, вдохновлялся его личностью и служением. К концу жизни он полностью ослеп – но тут произошло настоящее чудо: его духовное зрение приобрело такую остроту, что взор художника с лёгкостью проникал сквозь толщу веков, преодолевал тысячекилометровые пространства. Его «внутренний человек» созерцал сердечными очами не только сказочные святочные вечера, пережитые юным Шергиным в Архангельске, волшебный мир детства, но и то, что происходило задолго до его рождения. Причём именно видел – реально, отчётливо – и проживал со всей полнотой. Россию, Русь Шергин видел всю – от родительского домика на Кирочной улице в Архангельске до густых Саровских лесов, от дня сегодняшнего до истоков становления государства Российского. Именно видел, созерцал, любовно обводил взором. И эта его Русь – Святая, и никакой другой она быть не могла. А то, что свято, – вечно. В 1946 году Шергин записывает в своём сокровенном дневнике: «Про святых Божиих, как и про Бога, нельзя сказать, что они были. Они есть... Есть святые, которые любы и дороги многим... Так, всей Руси Святой люб Сергий Радонежский... Ныне он гражданин Иерусалима Небесного, и нет для него эпох и веков. Но любо нам ближе приникнуть к любимому... Таинственно и непостижимо, но совершенно реально станут ноги наши на земле Радонежа, на холме Маковца. Твои уши услышат стук топора в дремучей дебри. Ты пойдёшь по тропиночке и сквозь дерева увидишь белеющие срубы избушечек-келий... Вон и сам Великий пилит сосновое бревно с Исаакием... Перестала звенеть пила. Преподобные отирают холщовым рукавом пот с чела... Ты стоишь и не чуешь, что тебя кусают комары... Смолой и земляникой пахнет тёмный бор, благоухает духмян-трава... А ты плачешь от радости: не мигаючи соглядаешь ты солнце русское – Сергия, созерцаешь ты зорю утреннюю, росодательную».
В Лавре мы провели день. До Хотьково не добрались – нам сказали, что дом, в котором жил Шергин, не сохранился.
– Елена Шамильевна, а в Архангельске есть ли «шергинские места»?
– Как ни прискорбно, но буквально до 2008 года в его родном городе не было вообще ничего, что было бы связано с его именем. В 2002 году к нам приезжала исследовательница из Японии – специально на родину Шергина. Она меня нашла (у меня к тому времени уже была диссертация по Шергину). Знаете, было страшно неловко: ни дома, ни мемориальной доски – показать было, по сути, нечего. Пришлось показывать «место, где стоял его дом» – старый Архангельск ещё сохранился фрагментами. И после этого мы написали обращение во все инстанции, чтобы хотя бы библиотеке присвоили имя Шергина. Очень долго ждали результата – дело тянулось с 2003 до 2008 года. Меня потом ещё укорили: что ж вы такая торопливая – и десяти лет-то не прошло, чего вы негодуете.
На самом деле очень важно, что есть теперь в Архангельске «шергинская» библиотека. Потому что, когда есть хоть какое-то мемориальное место, оно начинает притягивать к себе всё. Там организован небольшой музей, собирают худо-бедно какой-то материал. И раз в два года проводятся городские Шергинские чтения. Участвуют в них библиотекари, учителя, старшеклассники.
Учреждена и литературная премия имени Шергина, от мэрии Архангельска. Каждый год её получает кто-то из наших поэтов или прозаиков. Стараемся, чтобы произведения прежде всего с Шергиным связаны были, ну или в его русле. Мы исходим из того, что могло бы понравиться Шергину. Вот прекрасная книга Людмилы Поповой «Храмы Архангельска», несомненно, понравилась бы ему – и мы её отметили. В 2009 году премию получила поэтическая книга очень хорошего поэта Александра Роскова «А мне – далёкий монастырь». Годом раньше премии имени Шергина была удостоена моя книга «Земля и небо Бориса Шергина».
Очень хотим, конечно, чтобы памятник был. Пока эта идея «буксует», но мы пытаемся делать то, что можем.
– И последний вопрос, Елена Шамильевна. Так зачем же нужен нам сегодня Борис Шергин?
– Во-первых, он очень нужен архангелогородцам. Наверное, не было на белом свете человека, любившего Архангельск больше, чем он. И уж точно не было никого, кто сумел бы так рассказать о своей любви. А у нас есть счастливая возможность увидеть «полуночный и светлый» город таким, каким он открылся любящему сердцу.
Но Шергин нужен всем. Он рассказал нам об очень простых вещах: о том, какими должны быть отношения между людьми – и в семье, и в обществе. В рассказах «Детство в Архангельске», «Поклон сына отцу», «Миша Ласкин» и во многих других своих произведениях он показал норму, и, если мы сегодня согласимся с тем, что это и есть норма, тогда наше общество останется семейным, соборным единством, а не превратится в структуру, состоящую из замкнутых в скорлупе эгоцентризма индивидуумов. Шергин показывает нам, что достойные отношения между людьми строятся по принципу разумной иерархичности, на взаимной ответственности, уважении и любви, а не на всячески навязываемых нам сегодня и чуждых русскому самосознанию требованиях беспрестанной борьбы «за права человека», борьбы внутренне разобщённых и чужих друг другу людей.
Шергин учит нас тому, где искать радость. «Радость и мир надо заработать, надо других обрадовать, тогда и сам радость получишь», – писал он. Весной военного 1944 года в дневнике Бориса Викторовича, жившего в ту пору в жестокой нужде, в голоде, холоде, болезнях, появляются такие строки: «Мертвенная цивилизация, прогресс (без Бога это регресс к скотству), лженауки – всё это плотной стеной отгородило от человека истинную жизнь, истинное счастье, заслонило от человека истинное счастье, славу, радость...»
Источник этой неиссякаемой радости забил в сердце Бориса Шергина ещё в юные годы. В 1946 году на Страстной неделе он вспоминал о том, как сильно переживались им в ту пору, когда жил он в родном Архангельске, в отчем доме, эти дни: «Детство и юность, когда душа ешё не ослаблена грешной жизнью, остро и непосредственно касались невидимых потоков таинства страданий и Воскресения. И это приобщение чуду осолило всю последующую жизнь... И с этой радостью умру, и знаю, что в вечность перейдёт эта радость, радость Пасхи».
Беседовала Елена ГРИГОРЯН
На снимках: Е. Ш. Галимова; Борис Викторович Шергин (фото А. Афонина).
 | назад |
| вперед |  |
