ЛИТЕРАТУРА И ПРАВОСЛАВИЕ
МАГДАЛИНА
Она первая среди жён-мироносиц увидела воскресшего Христа
| |
|
«Но пройдут такие трое суток...»
Это одно из любимых моих стихотворений, принадлежит Борису Пастернаку. Перечитаем его сегодня, в дни, когда ещё не растеряв пасхальной радости, мы празднуем память жён-мироносиц. Одной из них была святая Мария Магдалина.
Стихи, посвящённые ей в 1949 году, не могли сложиться раньше, перед войной. Столь же невозможно было родиться строкам: «Но пройдут такие трое суток» в начале века. Они – плод огромного напряжения, когда неминуемость гибели вдруг остаётся позади, душа ещё слаба, умеет говорить только шёпотом, но каждое слово стоит того, чтобы его произнесли.
«Магдалина» состоит из двух частей, разных по стилю. В первой Пастернак осознанно пользуется «штампами» прошлого: «Чуть ночь, мой демон тут как тут», «раба мужских причуд», «и тишь наступит гробовая». В каждой строфе слышны отзвуки Боратынского, Лермонтова и других поэтов ушедшей эпохи.
Вдруг резкий переход, и перед нами поэзия, где «перестроятся ряды конвоя» – образ не исторический, а такой же обыденный, как и «у людей пред праздником уборка». А слова «Есть ли столько душ и жизней в мире? Столько поселений, рек и рощ?» явно перекликаются с другими, из песни «Широка страна моя родная». Вся Россия пела её накануне гибели своих детей, не думая, что ширью этой мы обязаны тому, что Господь простёр руки на Кресте, что она оплачена слезами и молитвами бесчисленных и, как правило, безвестных русских святых.
Из девятнадцатого века, где всё – гениальная выдумка, поэт выхватывает нас, чтобы поставить посреди двадцатого, где всё настоящее. Здесь нет загадочных демонов, реальные бесы заурядны, как тухлая селёдка. А Христос не дебелый, благополучный морализатор с мещанских картинок, а Тот, Кто любим как старший брат, без Кого и суток не прожить, не обойтись, особенно ночью. Подобно Петру, ты, услышав благую весть, ждёшь Его, чтобы упав в ноги, заплакать и трижды на вопрос: «Друг ли ты Ему?» – ответить: «Да!»
Пастернак
Он помнил, как начиналось схождение в геенну.
А здесь стояла тишь, как в сердце катакомбы,
Был слышен бой сердец. И в этой тишине
Почудилось: вдали курьерский нёсся, пломбы
Тряслись...
Будто крыс, заражённых чумой, поезд вёз из Германию в Россию вождей большевизма, один из которых:
С Богом, – кинул, сев; и стал горланить, – к чёрту! –
Отчизну увидав, – чёрт с ней, чего глядеть!
Мы у себя, эй жги, здесь Русь да будет стёрта!
Ещё не всё сплылось; лей рельсы из людей!
Это стихотворение было написано в 1918-м и в случае обнаружения грозило расстрелом. Он не боялся. Несмотря на еврейское происхождение, Борис Пастернак был русским мальчиком, будто сошедшим со страниц «Братьев Карамазовых».
* * *
Его родители (отец – академик живописи Леонид Осипович, и мать – пианистка Розалия Исидоровна) по происхождению были иудеями. Эта – прежняя – вера была им чужда, но и к христианству они толком не пришли, разве что на Пасху красили яйца и пекли куличи. Сам Борис Пастернак был крещён в двухлетнем возрасте, возможно мирским чином. Как он сам писал, «я был крещён в младенчестве моей няней... это вызвало некоторые осложнения, и факт этот всегда оставался интимной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а не спокойной привычки. Но я думаю, что здесь источник моего своеобразия».
По словам сына поэта Евгения, именно няня – Акулина Гавриловна – привила Борису Пастернаку веру, «помогла раскрыть в нём любовь ко Христу». Время от времени она водила ребёнка на причастие. Няню поражала его память, она считала, что ангел-хранитель вложил в сердце Бориса богослужебные тексты и молитвы. Когда в 1952-м Пастернак попал в клинику с инфарктом, то вместе с другой няней, больничной, повторял слышанное в храме много десятилетий назад. Сохранились свидетельства, что он наизусть знал заупокойную службу и, присутствуя на похоронах близких ему людей, вторил священнику.
* * *
Факт его крещения пытались потом оспорить разные люди, в том числе сестра Бориса Леонидовича, над этим непонятным «крещён... няней» смеялись. Утверждалось, что Пастернак был холоден к Церкви, равнодушен к таинствам. Всё это неправда и, возможно, связано с тем, как Борис Пастернак относился к своему еврейскому происхождению. Исайя Берлин писал:
«Пастернак был русским патриотом. Он очень глубоко чувствовал свою историческую связь с родиной... страстное, почти всепоглощающее желание считаться русским писателем, чьи корни ушли глубоко в русскую почву, было особенно заметно в его отрицательном отношении к своему еврейскому происхождению. Он не желал обсуждать этот вопрос – не то что он смущался, нет, он просто этого не любил, ему хотелось, чтобы евреи ассимилировались и как народ исчезли бы...»
Последние слова – это, конечно, следствие обиды, непонимания, почему крещение столь радикально отсекло Бориса Леонидовича от еврейства. Люди, подобные Берлину, не желали понять, что Пастернак не только не отрёкся от своего народа, но вернулся через Христа к исполнению вечной миссии Израиля – служить Отцу и Сыну и Святому Духу. Он понял то, что знал Авраам: Израиль – это не кровь, а дух, и в русском народе он обрёл подлинных соплеменников. Так же вели себя многие природные немцы, например барон Врангель. Германцы были для генерала ни хороши, ни плохи, просто чужие люди. Он был православным, и всю жизнь служил, как мог, высшей идее, а не племенным кумирам. Не было отречения от крови, была присяга духу.
* * *
Относительно нецерковности Пастернака приведём свидетельство его друга – Екатерины Крашенинниковой:
«Был Великий пост, и незадолго до Пасхи Борис Леонидович причастился. Его исповедовал и причащал отец Иосиф, будущий схиигумен Исайя, проведший много лет в лагерях и ссылках. Всё это держалось в строгой тайне, так как боялись неприятностей для отца Иосифа. Время было трудное, и тайной исповеди часто интересовались. Отец Иосиф потом и отпевал его на дому.
2 мая 1960 года я была в Переделкине ради помощи одному больному, гонимому и старому монаху. Решила забежать к Борису Леонидовичу, хотя причин для тревоги у меня не было, так как 14 апреля я получила от него бодрое письмо по поводу одной моей рукописи. Открыла Зинаида Николаевна (жена поэта. – В. Г.), бросив с удивлением: “Вас нашли? Идите, он ждёт вас. Он умирает и лежит наверху”.
Обомлев, я вошла в комнату – ту, в которой он сообщил мне об угрозе близкой смерти. Кажется, он мало изменился с последней встречи, какая-то “невесомость” щёк. Он говорит: “Катя, я умираю. Вы должны меня поисповедовать, так как Зина не разрешает пригласить священника, вы перескажете исповедь священнику, и он даст разрешительную молитву”.
Я подхожу вплотную к кровати и читаю молитвы перед исповедью. Он конкретно и чётко исповедуется за последние полтора месяца, прошедшие со дня его последней исповеди. Я отвечаю по поводу всего совершенно независимо от своего мнения, а непосредственно, как, чувствую, надо в каждый момент. Затем он просит открыть дверь и позвать Зинаиду Николаевну и Нину Табидзе.
“Зина и Нина, – говорит он очень громко. – Вы должны помочь Кате похоронить меня так, как положено православному христианину. Когда я умру, поставить меня в церковь. Утром после литургии и отпевания прощаться со мной в церкви”. Они выслушали и молча ушли...
Время идёт. Нужно прощаться.
Он целует мои глаза, а я его крещу широким крестом на лоб, живот и плечи и пячусь к двери, смотря на него. В глазах ни слезинки.
Я всё сделала, как он просил. Пересказала исповедь его батюшке – отцу Николаю Голубцову. Он санкционировал мои решения, но как же проникновенно, глубоко, милосердно он говорил о Борисе Леонидовиче. Будто обстоятельства так сложились, а Борис Леонидович и ни при чём. Я только дивилась на любовь, действующую в силе. Отец Николай был прозорливый...
Только за день до его смерти я узнала, что он умирает.
На другой день по радио сообщили о его смерти.
Я кинулась в Переделкино. На крыльцо вышла Нина Табидзе и сказала мне, что они с Зинаидой Николаевной упросили Бориса Леонидовича разрешить им не ставить его в церковь. Отпоют заочно...
Гроб стоял в первой комнате, перед ним аналой. Слева хор. Справа по стене – с опущенными руками Зинаида Николаевна, она была само горе; я не могла на неё смотреть. Рядом с ней Нина Табидзе, ещё кто-то. Я встала сразу за гробом, рядом со мной оказался сын Бориса Леонидовича от первого брака, Женя...
В толчее ко мне приблизился высокий священник – я его хорошо и давно знала по Лавре, – в прошлом лагерник, отец Иосиф. “Крепись”, – говорит он и благословляет... Гроб поднимают над головами, я иду следом. Дорога очень неровная. Но он всё время над всеми. На кладбище говорит его старый друг Асмус. Потом Таня, няня Леонида, сына поэта, надевает венчик на лоб Борису Леонидовичу, а в руку вкладывает разрешительную молитву. Гроб закрывают и опускают. Бросаю горсть земли... Застучали комья...»
* * *
История вероисповедания Бориса Пастернака не была ровной. Ещё накануне революции прежняя, горячая любовь к Богу сменилась у Пастернака если не равнодушием, то теплотой, уступив место страстям. Возвращение к прежней высоте началось в годы Великой Отечественной войны. В стихотворении «Разведчики» поэт рассказывает о трёх воинах, которые живы благодаря тому, что верят их матери:
Их было трое, откровенно
Отчаянных до молодечества,
Избавленных от пуль и плена
Молитвами в глуби отечества.
Это не было, что называется, к слову. Пастернак не только не отходит более от Христа, но посвящает Ему свой роман «Доктор Живаго». Заключительной и самой ценной частью этой книги стал сборник христианских стихов, совершенно замечательных, в их числе «Магдалина».
«Мария!»
Она либо родилась в селении Магдала, либо имела там имение. Святой Лука написал, что Мария была одержима семью нечистыми духами, по всей видимости, именно этим объясняется её грешное прошлое. После того как Христос изгнал демонов из Магдалины, она решила посвятить Ему всю оставшуюся жизнь.
Как она верила в Него, не верил, быть может, никто, кроме Матери. Две женщины – Мать и Мария Магдалина – занимали несравненное место в жизни Христа. Апостолы ждали Мессию, искали во Христе Царя Израиля, который не сегодня завтра спасёт народ, упрекали Его в нежелании это делать, волновались, спали, когда в них была нужда, теряли присутствие духа. А две Марии – мать и ученица – любили Его просто и беззаветно.
Целый ряд святых отцов считали, что Магдалина и Мария, сестра Лазаря, – одно и то же лицо. Слишком много сходства между ними, в то же время ничто не указывает на различие. Этого же мнения придерживался Борис Пастернак.
И вот мы видим её в Вифании. Потеряв брата Лазаря, Мария, как и Марфа, восклицает то, что наверняка было произнесено накануне множество раз: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Поведение сестёр так похоже, и на этом примере мы видим, чем отличаемся от святых. Марфа просто подходит ко Христу, Мария же падает Ему в ноги. Марфа в ответ на слова «воскреснет брат твой», не без некоторого разочарования отвечает, что, мол, знаю, помню слова Твои – мы все воскреснем. Так и большинство из нас говорит о воскресении как о чём-то далёком, желательном, но... кто знает, чем всё обернётся. А что же Мария? Христу с ней и говорить-то в этот момент не о чем, обещать нечего, она – само послушание, само доверие, сама любовь, и столько боли в её словах – не могу без Тебя, как страшно всё, когда Тебя нет рядом… Спаситель в ответ просто заплакал.
В следующий раз мы видим Марию накануне ареста Христа. Как она Его провожала! В гневе на смерть, разбив сосуд с драгоценным благовонием, не только помазала главу Бога Живого, но и, плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и помазала миром. Это было воспринято как что-то ненормальное – бессмысленная трата средств, истерическая выходка бесноватой грешницы. Не стоит думать, что мы обязательно отнеслись бы к этому иначе. Мария была слишком пламенной для нашего холодного мира. Когда видят таких, говорят обычно: пьяная, ненормальная.
А потом она стояла у Креста, рядом с Богородицей. Погребение. Три дня мучительного ожидания, пустоты. Начало двадцатой главы Евангелия от Иоанна написано, судя по всему, со слов Магдалины, ведь они были близкими друзьями, вместе проповедовали.
Мария рассказала Иоанну, как в день Воскресения, истосковавшись по Спасителю, отправилась ко Гробу и обнаружила его пустым. Стояла и плакала: её лишили всего, даже мёртвого тела Жениха. Два ангела, не открывая, кто они, спросили женщину: «Что ты плачешь?» «Унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его», – ответила Мария, а затем, обернувшись, увидела садовника. Почему садовника, отчего эта мысль пришла ей в голову? Мы не знаем. «Если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его», – бросилась Магдалина с мольбой к незнакомцу.
«Мария!» – сказал Тот, и вдруг она поняла, Кто перед ней. Ведь никто и никогда не произносил её имя с такой любовью. «Раввуни!» (только одно это слово, значившее «учитель»), – всё, что смогла она выдохнуть в ответ. Есть счастье столь сильное, что иссушает все человеческие эмоции, как огонь капли воды.
«Приими убо и мене»
Святая Непорочная Дева дала Христу жизнь, Он прежде других увидел Её, сойдя в мир. Раскаявшаяся грешница первой встретила Его по Воскресении. Она хотела увидеть Бога хотя бы мёртвым, поцеловать Его саван.
Философ Фридрих Ницше однажды сказал: «Бог умер!», но как по-разному повели себя те, кто ему поверил. Одни начали разлагаться заживо, другие искали хотя бы Его пелены, чтобы поцеловать святыню, прозревая – Он Воскрес. Антон Чехов, Иван Шмелёв, Андрей Платонов, а вместе с ними тысячи и тысячи русских людей не были христианами без Христа. Они были теми, кому предстояло лично дорасти до Воскресения, с тем чтобы, выстрадав его, услышать свои имена в устах Божиих.
Принадлежал к ним и Борис Пастернак, воспевший ту, которую мы век за веком поминаем перед тем, как подойти к Чаше: «Приими убо и мене, Человеколюбче Господи, якоже блудницу».
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
