КОЛОКОЛЬЧИК
ОЛОВЯННЫЙ КРЕСТИК
Приближается, ребята, юбилей Великой Победы. Огромной ценой заплатили мы за неё. Много горюшка хлебнули русские люди из-за немцев. Но не разучились прощать и сострадать побеждённым. Об этом – простая история, случившаяся с Семёном Фёдоровичем Шмелькиным и рассказанная им самим.Начало этой истории относится к далёкому 1946-му, первому мирному году. Ленинград, только что переживший блокаду, с трудом приходил в себя, постепенно освобождаясь от руин. Вместе с жителями города в разборе развалин и восстановлении домов участвовали и пленные немцы, которых каждый день откуда-то пригоняли. Они построили в разных районах города много двух-трёхэтажных домов. Эти дома оказались очень крепкими и даже сейчас, через 60 лет, не выглядят ветхими. Немцы, как известно, всё делают на совесть, это у них в характере, вот и не позволяли себе строить плохо даже в стране, их победившей.
Я впервые увидел пленных немцев в центре города, где они восстанавливали лютеранскую церковь, разрушенную в 1942 году. Мы, мальчишки военных лет, пережившие блокаду, часто прибегали посмотреть на пленных, по вине которых от голода и обстрелов погибли наши близкие. Честно говоря, у нас особой ненависти к немцам не было, больше было любопытства. Мы видели, как плохо они были одеты – в тонкие шинельки, порванные или зашитые кое-как. Правда, мы были одеты не лучше. Но у нас здесь был свой дом, где мы могли согреться, спрятаться от дождя или снежной бури. Им же негде укрыться, и они прятались среди развалин, дрожа и кутаясь в свои промокшие шинели. Чтобы как-то прокормиться, пленные мастерили незатейливые деревянные игрушки, которые меняли на хлеб.
Со временем мы, ребятня, стали совсем близко подходить к пленным, с любопытством разглядывая их небритые, истощённые голодом лица. Скоро мы даже стали отличать их друг от друга. У нас появились и «свои» немцы, дружески махавшие нам рукой, когда мы после школы прибегали к ним. Мы приносили им кусочки хлеба, к которому ещё сами не успели привыкнуть, да и не имели его вдоволь. Они с жадностью ели хлеб, держа его двумя руками, чтобы не потерять ни крошки драгоценной еды. Иногда мы собирали окурки для них.
Взрослые, однако, нас не поддерживали в нашем стремлении накормить пленных. Они не могли забыть себя такими же голодными всего два-три года назад и говорили, что, если бы всё было наоборот, вряд ли немцы кормили бы русских пленных. Но никто нас не гонял, а иногда сердобольные горожане даже давали для немцев кое-какую одежонку.
Особенно часто мы общались с немцем по имени Манфред. Он был старше других и казался нам, мальчишкам, стариком. Но ему, как я сейчас понимаю, было около 30-35 лет. Просто он был истощён больше других.
Однажды, в первых числах января 1947 года, Манфред подозвал нас. Мы подошли к нему, отдав еду, оставшуюся после нехитрой рождественской трапезы. Он взял, как и всегда, с благодарностью. И вдруг протянул нам спичечный коробок, что-то сказав при этом. Мы ничего не поняли.
Лишь дома, открыв коробок, мы увидели в нём маленький оловянный крестик и кусочек бумажной полоски, видимо оторванной от газеты, где на немецком языке были написаны какие-то слова и цифры. Тогда мы не поняли, что это были за знаки. Видимо, он хотел нам что-то оставить на память, не надеясь выжить. Положив свой крестик в коробок, Манфред, вероятно, надеялся, что мы сохраним его и записку как память о нём, а ведь больше у него ничего и не было.
Это была последняя встреча с Манфредом. На следующий день стройка опустела: либо немцев перевели на другие, более важные, объекты, либо их стали отпускать домой.
Прошли годы. Давно уже голова моя побелела. И события те, о которых пишу, совсем позабылись бы, если бы не попал мне случайно в руки – через шестьдесят лет! – тот самый коробок. Все эти годы он хранился в семье моего друга. К моему горькому сожалению, друга уже нет на свете. Перед смертью он просил свою жену передать коробок немца мне, что и было сделано. Теперь-то я смог прочитать каракульки на бумажке внутри. Там был указан адрес: город Нюрнберг, улица, номер дома и фамилия Манфреда – Вернер. Друг мой надеялся, что я когда-нибудь увижу «нашего» немца или его родных и верну его крестик.
И вот в 2007 году судьба занесла меня в Германию, в тот самый город Нюрнберг. Надеясь отыскать родственников Манфреда или его самого, я взял с собой заветный спичечный коробок. По адресу, указанному в записке, нашёл дом. Он оказался на окраине города. На двери не было номера квартиры, а только фамилия: Вернер. Я нажал звонок. Меня спросили, кто я. И я на немецком языке ответил, что я из России и ищу Манфреда Вернера. Дверь открыли не сразу, видимо хозяева находились в замешательстве, причину которого я узнал позже.
Я поднялся на второй этаж, где меня встретила полноватая женщина средних лет, седая. Из-за её спины выглядывал молодой мужчина. Я представился ещё раз и вошёл в небольшую квартирку.
Волнуясь, я достал заветный коробок, открыл его и подал женщине. Молча достал крестик и записку. Она с недоумением взяла крестик и взглянула на записку. И всё поняла. У неё вдруг вырвалось по-немецки: «Майн фатер!» («Мой отец!») Слёзы появились на её глазах. Она молча прижала крестик к губам, что-то шепча при этом.
Придя в себя, хозяйка сказала мне, что её отец умер в 1975 году. Он часто рассказывал ей о русском плене, о том, что в Ленинграде ему помогли выжить два русских мальчика, и о том, что он оставил им свой адрес, думая, что кто-нибудь из них передаст этот крестик его семье. И вот теперь, через почти 60 лет, послание дошло до адресата.
Женщина познакомила нас с его внуком, тоже Манфредом. Он был очень похож на своего деда. Хозяйка, скрывая своё волнение, выставила на стол всё, что у неё было в холодильнике. Видимо, она хотела выполнить волю своего умершего отца: накормить своих спасителей.
Я сам с трудом удержался от нахлынувших на меня чувств. Женщина с большим вниманием выслушала меня о наших встречах с её отцом в Ленинграде. А прощаясь, я сказал, что просьба, сделанная в Рождество, обязательно должна быть выполнена. Так и случилось.
По рассказу Семёна ШМЕЛЬКИНА
 | назад |
| вперед |  |
