БЫЛОЕ
ПРОПАВШАЯ ДЕСЯТКА
|
Те, кто жил в 60-е годы прошлого века в провинциальных городках Севера России вроде Великого Устюга, хорошо запомнили очереди за продуктами. Стоять приходилось за мукой, маслом, сахаром, молоком в любую погоду, в любой сезон. Занимали очередь задолго до открытия магазина и часами томились в ожидании. Часть моего детства тоже прошла в очередях. Помощником была книга – за чтением время проходило быстрей. Детей в очередях было много, знакомых и незнакомых. Взрослые были заняты своими делами, а нам приходилось топтаться возле магазина, ожидая открытия. Наш дом был напротив магазина.
|
Стояло бабье лето. Каникулы закончились. В тот день должны были «давать» муку. Моя очередь была уже близка, когда ко мне с плачем подошёл парнишка с нашей улицы. Рядом с ним шли две женщины. Показывая на меня, мальчик сказал, что я украл у него деньги. Был он из нашей школы, на три года меня младше, звали Игорем. Женщины стали стыдить меня. Тому, что я денег не брал, они не верили. Из очереди меня увели в милицию, там обыскали, но ничего не нашли. Своих денег у меня тоже не было. У Игоря пропала десятка, послереформенная – большие деньги как для нашей семьи, так и для большинства бывших в очереди. В отделении на меня составили протокол. Я сквозь слёзы говорил, что не брал, но мне не верили. Приводили собаку, она меня обнюхала и ничего не нашла. О случившемся уже знала вся улица. В милицию за мной пришёл отец. Он попытался поговорить с милиционером о моей невиновности, но напрасно. Меня с отцом отпустили домой, приказав назавтра вновь явиться в отделение.
Было жаль отца и мать – такого позора ещё не было в нашей семье. Моих родителей знали как честных, трудолюбивых людей, и на нас, детей, никогда жалоб не было. Всё детство мы помогали родителям по дому и учились зарабатывать. Был огород, несколько кур, да на зиму забивали поросёнка. Ютясь ввосьмером в однокомнатной квартире, жили на скромные зарплаты родителей – на двоих сотня выходила, да у бабушки пенсия была десять рублей. В семье согласились: надо отдавать пропавшую десятку. Хотя для нас это было большим уроном, но решили занять и отдать. Всем было известно, что я их не брал, но против власти не попрёшь.
Наказания я не боялся. Родители нас любили, а меня особенно, я знал об этом. Нас, детей, в семье было пятеро. Мама не раз мне рассказывала о моём рождении, удивившем родню и всех, кто знал нашу семью.
Когда мама пошла в роддом первый раз, родился мальчик, мой старший брат. Родился рыжим – в деда по отцовской линии Гавриила, которого я не помню. Через три года родился опять мальчик – тоже рыжий. А ещё через три года то же повторилось с третьим моим братом. Четвёртым был я. Мама рассказывала (видно, любила вспоминать), как после родов ей меня показали. По обыкновению ждала рыжего мальчика. Я же родился смуглый телом, с чёрными волосами, чёрными бровями, сросшимися на переносице. Такими же чёрными были глаза. Не плакал, был спокойным. Акушерка и все, кто были в это время, изумились: откуда взялся такой чёрный? А был я в мать. Вечером пришёл отец, мама через окно показала меня – и у папы тоже было приятное удивление и радость. По поводу меня над родителями шутили, мол, не обошлось без цыган. После меня мама родила мою сестру – тоже в деда Гавриила, рыжую.
Любовь родителей я ощущал всю жизнь, никогда по мне ремень не «гулял», а вот от братьев мне попадало частенько, правда за дело. Не скажу, что был во всём послушным, но родителей очень жалел, видя их трудную жизнь, старался помогать. С братьями брались за всякую работу. Кололи дрова у соседей. Платили за это мало, но хоть что-то. Весной с одноклассниками нанимались чистить крыши от снега. Было очень тяжело. Двухэтажных домов нам не давали – боялись, что свалимся, а на одноэтажных расценка была три копейки за квадратный метр крыши. За эту же плату требовалось ещё снег со льдом с тротуара убрать, а это всегда было тяжелее, чем скидывать их с крыши. За сезон можно было заработать рублей десять-двенадцать. Но и этому были рады. Приходил домой вымокший от снега, голодный, усталый, но довольный.
Чем ещё зарабатывали? Собирали утиль – тряпки, бумагу, кости. Приёмщик нас обсчитывал, но были довольны и тому, что давали, – деньги на кино, тетрадки были свои. Летом ожидали на пристани баржи с кирпичом, таскали с братьями по сходням на берег: старшие – по три-четыре штуки, а я – по одному кирпичу. Желающих подработать было много – бывало, мы и опаздывали.
Поэтому цену десятке я хорошо знал, и отдавать такие деньги просто так было для нас всех горем. Бабушка Агафья меня успокаивала и молилась. Был у неё образок праведного Прокопия – у многих устюжан в домах есть его образ. В Устюге этого святого знали от мала до велика и всегда ему молились.
Уже с вечера во мне началась борьба – идти ли завтра в школу. В тот день должен был быть урок английского, который мне нравился. Учительница давала для перевода тоненькие книжки Диккенса на английском – я любил переводить, потому что память на слова была цепкая.
Всё-таки решил: не пойду. Позорным было слышать слово «вор» и обидно, что незаслуженно.
Как решил, так и сделал. Собрал сумку и ушёл немного раньше, не желая ни с кем встречаться по дороге. Вместо уроков ушёл на набережную Сухоны, подальше от школы, и ноги привели к храму Прокопия. Там, между храмами Иоанна и Прокопия, есть дорожка. Сейчас там благоустроено, есть оградка, асфальт, а в ту пору храм Прокопия был закрыт властями, место было безлюдное. Редкий прохожий, желая сократить путь, проходил там. Ещё реже бывали богомольцы, идущие на поклонение к мощам Прокопия, покоящимся под северной стеной. Напротив этого места у стены храма Иоанна, заросшей лопухами и репейником, нашёл я укрытие от людских глаз. Сел, привалившись к стене храма, сумку с книгами положил за спину. С дороги меня не было видно. Сидел, горюя о своём положении, думал о родителях: как им такой позор пережить, где возьмут деньги. Появлялись мысли: хорошо бы умереть, утонув в реке или как наш соседский парень – тот схватил электрический провод, и сразу насмерть; но жалко было себя, отца с матерью. Представлял, как сейчас в классе все осуждают меня. Было стыдно, слёзы не высыхали.
Незаметно я задремал, пригретый осенним солнцем. Через какое-то время сквозь сон почувствовал, будто кто-то тянет мою сумку из-за спины. Я сильнее прижал её к стене – тянет. Открыл глаза в испуге, но никого не было даже поблизости. А опасаться было чего. Уйдя подальше от своей школы, я был на территории, которая, говоря современным языком, «контролировалась» шпаной из школы № 5. Условно городская территория была поделена на «зоны влияния». Старались в одиночку не заходить на «чужую» территорию. «Хозяева» района мелочь из карманов могли забрать или просто «смазать», покуражиться. Мне как-то не попадало, а друзьям доставалось не раз. Единственным местом, где не действовали законы и не случалось потасовок, был кинотеатр «Темп», стоящий недалеко от той школы. Ребята ходили со всего города туда на детские сеансы. Между прочим, у старших город тоже был поделён на части. Одна часть, за земляным мостом, была «под присмотром» курсантов речного училища. Другая «принадлежала» учащимся автотехникума. Была ещё третья часть, Гора с примыкающими к ней Борками, но туда ни те, ни другие не ходили – там верховодила шпана.
Сидя в лопухах и размышляя, что делать дальше, не заметил, как возле образа Прокопия появилась женщина. Она стояла ко мне спиной, не видя меня, и о чём-то молилась. До меня долетели некоторые слова её молитвы. Стал прислушиваться, но ничего дальше разобрать не смог. Помолившись, женщина приложилась лицом к образу, постояла немного и ушла. Мне пришла мысль тоже попросить Прокопия, но я не знал, как просить. Подойдя к образу, я только плакал.
Пора было домой – уроки в школе скоро закончатся. Надо было пройти до дому, никого не встретив. Дошёл благополучно, дворами.
Дома меня ожидали друзья-одноклассники. Они отпросились с последнего урока – физкультуры, чтобы пойти ко мне. В классе многие были обеспокоены моим отсутствием, переживали. Мать была рада моему возвращению, так как ребята ей уже успели рассказать, что случилось по дороге из школы…
Школа от нашего дома была недалеко, надо было пройти всего два квартала и земляной мост. Возле моста стоял киоск. Часто после уроков мы покупали в нём мороженое или лимонад, смотря сколько мелочи было в кармане. В этот раз, проходя мимо киоска, мои друзья встретили того самого Игоря, у которого якобы я украл деньги. Уроки у младших классов заканчивались на час раньше, а мои одноклассники на час раньше отпросились – так и произошла встреча. Игорь собирался купить в киоске мороженое. Протянул десятку в окошко. Продавщица тётя Паня спросила его, мол, не та ли это десятка, которую у тебя вчера украли. Игорёк понял, что попался. Тётя Паня закрыла киоск, взяла его за руку и повела домой к матери. Там всё выяснилось. Накануне вечером перед сном деньги выпали, когда он стал снимать штаны (мы обычно летом ходили в шароварах, на поясе и внизу на штанине – резинки). Деньги у Игоря были за пазухой и провалились в штаны, там и лежали. О том, что деньги нашлись, он родителям не сказал, испугался. В милицию уже было заявлено, что деньги украдены, и вор был назначен.
Радость была в доме. Пришла мать Игоря вместе с ним, извинялась за него, друзья мои радовались – они с самого начала не верили, что я мог украсть. Мама всем приготовила чай, потом пошла на работу к отцу, сообщить радостную весть. Пришёл наш классный руководитель Алексей Иванович, тоже обеспокоенный моим отсутствием. Узнав, что всё уладилось, не поругал, что пропустил школу, велел лишь выучить уроки, сел с нами. У всех было хорошее настроение.
Бабушка Агафия была тут же. Друзья решили отомстить Игорю, строили планы, она же молча слушала нас. А потом сказала: «Надо Бога благодарить, а не мстить. Прокопий заступился, его молитвами деньги нашлись».
От её слов перед ребятами мне стало стыдно: такое невежество! Только фронтовик Алексей Иванович, пожилой учитель географии, согласился с бабушкой, сказав: «Истинно так, Агафия Алексеевна!» Мы были поражены его словами. Учитель повторил: «Истинно так!» – преподав нам какой-то новый, ещё непонятный нашему разумению урок, который пришлось постигать потом всю жизнь. Урок веры, который хорошо знали моя бабушка и наш учитель, а мы – нет.
Иеродиакон Варнава (Трудов)
 | назад |
| вперед |  |
