ПАМЯТЬ
«Я ВСЕГДА ЛЮБИЛА НЕБО...»
Будто вчера это было. Она сидела в лёгком пальто с меховым воротничком на убогой железной кровати в простом деревенском доме. Морщинки на красивом лице казались случайными. Рассмеялась:
– Я, наверное, как тот чеховский герой должна сейчас радоваться, что попаду в газету. Помните: «Меня пропечатали!»
...На днях пришло известие: её больше нет, моего друга – Лидии Алексеевны Чернодаровой. Имя её я открываю читателям только сейчас. В очерке Дорога за окном, написанном после нашей встречи («Вера», № 380), по её просьбе оно было изменено. Иногда я звонил ей, снова слышал её смех, девичий благородный голос. В деревушке на окраине Кикнура жил один из самых прекрасных людей, которых я встретил в жизни.
Совсем юной поступила она в мединститут в Ленинграде, сразу после снятия блокады. Накануне отъезда из дому увидела во сне чёрный погреб. Там стояла женщина, по пояс в яме, и читала по книге её будущее. О том, что дядя поможет в Ленинград попасть (так и вышло), а дальше всё мрачное, тяжёлое – и она проснулась. Проснулась и подумала: «Это не про меня. Меня ждёт лучезарное будущее».
Она верила: только выедешь за Шахунью – и там счастье. А в Ленинграде – озноб, сквозняки. Там профессорские дочки ходили на лекции в валенках огромных, шубах и фуфайках. И только Лидочка – в аккуратных валеночках «в обтяжку», в пальто без воротника, беретике, натянутом на левое ушко. Считала, что, раз она в Ленинграде, нужно модно одеваться. Простывала постоянно, но марку держала. Блестяще закончила два курса, но однажды не вернулась на учёбу с каникул.
Тело цветущей, так много ждавшей от жизни девушки за несколько месяцев было сокрушено болезнью, брошено в ад почти непрерывных страданий. Ревматизм сердца. Это было неизлечимо. Так начиналась её новая жизнь, о которой она писала:
Уж последний мне шаг отмерян,
Из последних уж сил борюсь.
Жизнь, стучусь у твоей я двери,
Умоляю, рыдаю, молюсь.
Не хочу, не могу поверить,
Что, придя на отчаянный зов,
Ты не сможешь открыть мне двери,
Не сорвёшь с меня смерти оков...
– Годы унижений, – вспоминала Лидия Алексеевна. – Не было диагноза, заботиться обо мне часто было некому. «О-о-о, не из чего делать радость!» – стонала я. На небо с кулаками готова была броситься: за что?! К кому обращалась? Ведь не верила. А душа болела – искала Бога и бежала от Него.
Безбожницей она была с детства – фанатичной. В красном углу повесила портрет Ленина. Наизусть знала Маяковского. Как-то раз хотела повязать галстук – и так туго затянула, такое было рвение, что почти удавила себя. На её счастье, мимо шёл деревенский сторож-старик и услышал предсмертный хрип – спас.
Последний год её богоборчества был особенно тяжёлым. То хулу извергала, то молилась: «Господи, помоги, если Ты есть!»
А мимо её деревни год за годом шли люди с котомками, в лапоточках, протаптывая тропы. Шли на могилу отца Матфея Яранского.
* * *
Будто слышу её голос:
– Я боролась с Богом из последних сил, и таким яростным был мой атеизм ! Но как просто всё оборвалось. Однажды зашла в дом старушка-странница, которая мне поначалу не слишком понравилась. А она стала рассказывать очень спокойно о вере, о нашем времени, о мучениках. И я вдруг почувствовала, что перешла какую-то невидимую черту. Ещё мгновение назад была в стане врагов Божьих, и вот я – христианка.
На другое лето после обращения её повезли на могилку Матфея. Доставить в Яранск взялся пьяный шофёр. Лидочка билась об ящики, намертво вцепившись в решётки. В какой-то момент Лида подумала: «Живой меня не довезут».
Но её довезли. Она лежала на могилке окаменевшая. Люди думали, что хочет вымолить здоровье, а Лида просила лишь об одном – о прощении.А паломники шли мимо и клали рядом с Лидочкой подарки, пока не выросла из них целая гора. Какая-то женщина положила одежду, оставшуюся после умершей девушки, скорее всего дочери. И тогда Лида разрыдалась:
– Я недостойна, я грешница!
– Нет, – услышала она, – ты очистилась в дороге. И платье на тебе белое...
На Лидии было надето тёмное пальто.
* * *
– Я всегда любила небо, – сказала она мне. – Безбожницей была, а небо любила. Помню сон: лежу во ржи на холме, мечтаю и ничего не вижу, кроме неба, а в нём солнце и звезда. Думала: зачем люди ночью спят, не смотрят на звёзды? В городах – вы замечали? – декоративное небо. А у нас – живое, глубокое. Оно зовёт, оно учит. Какой щедрый дар Божий для всех, кто потерялся, отчаялся, забыл о Нём.
* * *
Однажды к ней во сне пришла гостья. Лида увидела: возле печки сидит женщина, вся как бы подёрнутая дымкой. На руках у неё ребёночек, оба они одеты в белую ветошь изумительной чистоты. «Гляди!» – сказала женщина и открыла своё лицо.
– И какую поразительную, неземную красоту я увидела! – рассказала мне Лидия Алексеевна. – Нет, никогда мне не передать этого! А потом и младенец повернулся ко мне. Лицо его было таким же дивным, прекрасным, и как они были удивительно похожи – мать и сын. А как она смотрела на своего младенца, моя гостья... Какая любовь, какое благоговение и материнское чувство были в её глазах! А глаза голубые, огромные.
Я потом открылась при встрече духовным сёстрам: «Какую я красавицу видела во сне!» Пересказала всё. Они заплакали: «Неужели ты так и не поняла, Кто тебя навестил?»
* * *
Когда пришла пора прощаться, Лидия Алексеевна поднялась с трудом:
– Что вам подарить, Володя? Вот хлеб – возьмите в дорогу.
Она протянула краюху нашей северной домашней выпечки, ноздреватую, похожую на кусок пирога.
– Прошу вас, чаще смотрите на небо. Я расскажу вам одну притчу. Жил на свете государь, но не было счастья в его стране, какие бы он меры ни принимал. И тогда издал указ: каждую ночь всем жителям выходить из дома и смотреть на звёзды. Прошло несколько дней, и вот гонцы везут ему вести. О том, как озлобленный – смирился, жестокий заимодавец – раскаялся и простил долги, и так далее. «Они всё поняли», – сказал царь.
И ещё. Когда вам станет плохо, послушайте «Прелюды» Ференца Листа. Эта музыка начинается со звуков отчаяния, а заканчивается гимном радости. Она о нас – блудных детях Божьих.
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
