ПАМЯТЬ

РУКОПОЖАТИЕ

20 сентября исполнилось 40 дней со дня смерти Юрия Спиридонова

Юрия Алексеевича Спиридонова, бывшего Главу Республики Коми, отпели в соборе Святителя Стефана. Наверно, не только мне отпевание представлялось лишь данью уважения человеку, построившему этот собор. Когда Алексеич успел стать членом Церкви? И успел ли? Оказалось – успел...

...Отца Андрея (Пасканного) я встретил на выходе из Театра оперы и балета, где проходила гражданская панихида по Спиридонову.

– Успел я его и причастить, и соборовать, – радостно сообщил отец Андрей. – Всё по уму в конце концов получилось. Как надо.

Батюшка говорил просто, совсем не торжественно, но как важно для меня услышать эти слова!

В своё время мы нередко общались с первым Главой республики. О Боге говорили один раз, а о Церкви и на другие духовные темы – десятки. Спиридонов уважал православие за... Достоевского. За то, что оно воспитало такого человека. А Достоевского ценил за то, что он о Боге мог сказать «мимо церкви», через внутренний диалог человека и Бога, человека и Совести. Во всяком случае, так казалось Юрию Алексеевичу, так он «прочитывал» Достоевского. Такой «культурологический» подход...

– В последние недели он всё слабее становился, – рассказывал отец Андрей. – То вроде бы получше, то за сутки на нет сходят все результаты процедур. Но его интересовало многое. Мы с ним беседовали несколько раз по 3-4 часа: об истории, о том, что для человека главное. Или, например, о «русскости» и об интернационализме – Юрий Алексеевич всё ж заметную часть жизни коммунистом был и работал с представителями разных наций. «Русские тем и сильны, что всё лучшее в себе собирали и всё в себе переварили». А я ему говорю: нет, не совсем так – русские в самом деле всё лучшее собирали, но не всё брали. Ещё и отсекали всё чуждое и вредное. Крепко на своём стояли. А если б всё переваривали, как сейчас, то отравились бы... Согласился. Долго думал, но согласился.

Конечно, говорили о России, о её лице. Не газовое же лицо у неё, не должно быть оно и нефтью вымазанное. Лицо России – оно ж простое, без прищура и блеска в глазах.

«Но оно и лицом блаженного придурка тоже быть не должно, – говорил Спиридонов. – Россия – воин, это страна и народ-труженик, а значит, оно должно быть современным и достойным современности!» – «Не в ущерб Вечности, Юрий Алексеевич...»

И с этим он теперь тоже соглашался. Думается, что не просто из вежливости, а уже с верой, с глубоким пониманием.

– Конечно же, говорил я ему о необходимости причастия, о его смысле, как и о смысле таинств вообще, – рассказывал ещё о. Андрей. – Он размышлял. Очень много задавал вопросов... А ведь этот человек в последнее время сделал очень существенные шаги «внутри себя». Ну, например, решался вопрос о моём переводе в священники Кылтовского Крестовоздвиженского монастыря. У епархии здесь были свои виды, своя расстановка. А Юрий Алексеевич решил подтолкнуть вопрос в мою пользу. Но тут мирские бумаги даже с «громкими» печатями и подписями не работают. К тому же, представь, какие непростые отношения у него с владыкой Питиримом. И что сделал Спиридонов? Он пошёл, как говорится, ножками – разговаривать глаза в глаза. Как ходатай, простой мирянин. То к нему ходили, а тут сам пошёл... Заметим, не себя ради, не родственников, не какой-то ещё другой корысти, а ради священника смирил свою гордыню и пошёл к владыке. Думаю, что владыка просто обескуражен был таким примером. И подписал бумаги...

Как он умирал? «Тихая и непостыдная кончина...», о которой и просим мы на литургии в Великой ектении...

Приехал я, а он уже в себя не приходит. Я ему говорю: «Ну как же так, Юрий Алексеевич, мы же собороваться и причащаться должны!» Он молчит. Я молитвы прочитал, взял его за руку: «Вы слышите меня? Если слышите, то шевельните хотя бы пальцем. Или сожмите мне палец...» Я кисть своей руки в его ладонь сунул. И он мне руку пожал – крепко довольно. «Соборуемся? Причастимся?» – спрашиваю его. И он опять пожал. Соборовал я его. Это было часов за шесть до смерти. Часа за четыре я его причастил Преждеосвященными Дарами. И уехал.

Дома спал не спал, прикорнул что-то часа на два. Проснулся почему-то, свечи зажёг. Тут звонок: Юрий, раб Божий, человек мой... преставился... Вот так.

Григорий СПИЧАК

НЕЛИЦЕМЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Что ни говори, а не многие христиане удостаиваются такого перехода в вечность: согласно всем православным традициям, по которым гроб должен стоять ночь в храме и чтоб над ним читалась Псалтирь, а после литургии – христианского погребения. Мне довелось быть у гроба Юрия Алексеевича и поздно вечером, и утром – на лице усопшего было выражение спокойствия и безмятежности в ожидании решения Божьего суда; участвовал я и в его отпеве. Это было, конечно, трогательное прощание, согласно желанию и самого Юрия Алексеевича, и его родственников. Многих людей порадовало то, как по-христиански восприняла утрату его вдова Галина Медуха, внучка первого новомученика земли Коми Димитрия Спасского.

Стоя у гроба человека, харизму личности которого помнят многие в республике, я подумал о том, что именно прямота и искренность сближали Юрия Алексеевича и владыку Питирима и в то время, когда он был у власти. Отношения их были непростыми, они очень спорили, нелицемерно обличали друг друга, но это были отношения личностей и всегда их беседы заканчивались чаепитием и добрыми словами. Сколько было сказано резких слов относительно возведения Стефановского собора, тем не менее всё завершилось удивительно гармонично: собор сейчас является украшением Коми края. Споры были и вокруг строительства новых церквей, образовательных процессов, но чем это заканчивалось? Организацией Стефановских чтений, фестивалей, в которых сам же Глава республики и участвовал.

Вспоминается эпизод, когда нашего владыку представили к государственному ордену Дружбы народов, но дело потонуло где-то в столичных чиновничьих кабинетах. Я попросил Главу выяснить, в чём дело.

– Хорошо, Филипп, я займусь этим, – сказал Юрий Алексеевич.

Надо заметить, что обращался он ко мне всегда именно так – Филипп, хотя знал, конечно, что как врача меня зовут по имени-отчеству, а в церкви я игумен. Со стороны такое обращение могло бы показаться странным, но для меня это было вполне естественно, потому что в этом была какая-то характерная для него прямота и в то же время доверительность...

И действительно, уже через полтора месяца вышел указ о награждении и владыке был вручён орден, правда сделал это уже другой Глава республики. То есть Юрий Спиридонов и тут остался человеком слова, несмотря на то, что в ту пору существовали трудности в их взаимоотношениях с владыкой. Епископ всегда ценил открытость Юрия Алексеевича, и когда он молился на кладбище в девятый день, говорил об этом. Вообще, неверно переносить оценку отдельных поступков на всю деятельность человека, а тем более на личность. А Юрий Алексеевич был личностью многогранной, умел говорить «да» и «нет», как того требует Писание и что в наше время господства лицемерия и приукрашательства умеют делать очень немногие. Фальшивые улыбки и заказные тексты – это было не для него.

Игумен Филипп (Филиппов),
секретарь Сыктывкарской и Воркутинской епархии

«ЭТО ТРЕБУЕТ ПОКАЯНИЯ»

На берегу реки

Был ли Спиридонов, говоривший всегда о себе «я – коммунист», верующим? И что мы знаем о душе другого человека... Но когда я услышал, что Юрий Алексеевич перед смертью исповедался священнику и причастился, то почему-то воспринял это как должное.

Помню, в 90-е годы был традиционный новогодний приём для журналистов в «жёлтом доме», как сыктывкарцы называют здание администрации Главы и Правительства республики. И за общим столом сотрудник нашей редакции спросил Спиридонова, как он относится к восстановлению монархии в России. Такая идея витала тогда в Ельцинском окружении: пригласить кого-нибудь из дома Романовых, чтобы декорировать и на веки вечные легитимизировать существовавшую в Москве власть. Глава Коми республики ответил на вопрос со свойственной ему грубоватостью: «Ты о какой монархии говоришь? Конституционной? Так это ж ублюдочная монархия. Зачем России ублюдочный царь?» Спиридонов был прям не только в словах, но и в убеждениях. Или Савл, или Пётр – окольный, виляющий путь был не для него. Поэтому чего ж удивляться, что к концу жизни он пришёл в Церковь.

Летом мне довелось записать воспоминания Юрия Алексеевича. Возможно, это было последнее его большое интервью (на плёнке осталось более часа записи). Для разговора он пригласил меня к себе в местечко Кочпон, что на окраине Сыктывкара. Признаться, отправился я к нему не только с профессиональным интересом, но и с банальным бытовым любопытством: ну, в каких там хоромах живёт бывший Глава республики? Вот и улица Набережная. Против ожидания, коттедж Спиридонова я не сразу нашёл – он ничем не выделялся среди других. Некоторые соседние дома, принадлежащие чиновникам разных рангов, были даже «покруче» – и размерами, и по архитектурной вычурностью. Что выделяло усадьбу Спиридонова, так только роскошный, ухоженный палисадник.

– Сам сажал, – объяснил Юрий Алексеевич, показывая своё хозяйство, и добавил с грубоватой иронией: – А чем ещё пенсионеру заниматься? Цветы сажать да рыбу ловить. Подожди, я ещё свои блёсны покажу...

Позже он и вправду показал огромный, до потолка ковёр с нацепленными на него рыболовными блёснами. Некоторые имели диковинный вид (на акулу, на рыбу-пилу), но большинство железных рыбок предназначалось для ловли обычных наших северных щук и хариусов. О каждой из блёсен Спиридонов мог рассказать увлекательную историю... Вспоминаю сейчас, как он показывал свою коллекцию, и грустно. Врачи ему запрещали активный отдых, но рыбалкой Юрий Алексеевич пожертвовать не мог. После одного из долгих выездов на озёра нынешним летом ему и стало плохо.

– У меня сейчас семьдесят сортов цветов посажено, – продолжил Юрий Алексеевич, когда мы уселись чаёвничать. – А появился интерес к ним из-за Смоленцева. Писателю нашему, покойному Льву Николаевичу, я всегда по-хорошему завидовал, что живёт он анахоретом в своём собственном домике. Как въезжаешь на его усадьбу в Зеленце, сразу белые пионы встречают – красотища! А дом на высоком берегу Вычегды, и с крыльца такие дали открываются, за рекою синяя парма до горизонта! И вот я тоже дом построил на берегу реки...

О том, что разговор наш будет в основном о Смоленцеве (я собирал о нём материал для книги), мы с Юрием Алексеевичем договорились заранее. Сейчас считаю это удачным совпадением – ведь, вспоминая о писателе, он одновременно рассказал и о своём пути в Церковь. Если б прямо стал расспрашивать, то Спиридонов просто бы отшутился.

Смоленцев ещё в советское время открыто писал о православии, о наследии святителя Стефана Пермского. В этом смысле он был одиночкой. Почему Юрий Алексеевич сошёлся с ним? Думаю, вовсе не из-за его писательства, а потому, что тот в прошлом был прекрасным хозяйственником, директором крепкого колхоза и опытной сельскохозяйственной станции. То есть человеком, знающим по чём фунт лиха. В этом весь Спиридонов – он полагался именно на таких, проверенных жизнью, людей.

Первые встречи

– Впервые о Смоленцеве я услышал, будучи в Усть-Цильме, – вспомнил Юрий Алексеевич. – Когда меня в 89-м году поставили первым секретарём обкома, я побывал во всех районах, чтобы ознакомиться с делами на местах. Летал и в Усть-Цилемский район, где, конечно, не мог пропустить такой объект, как опытная сельхозстанция, основанная Журавским в 1911 году. В ту пору это было первым научно-исследовательским учреждением на Европейском Севере России и вообще первым центром, где обобщался многовековой опыт народа, осваивающего бескрайние просторы Севера России. На станции меня заинтересовало, как Журавский в своё время интересно решил инженерную проблему мелиорации. Сейчас для этого трубы прокладывают, закапывают в болота миллионы. А Журавский сделал просто, дедовским способом: на болотине, где станция стояла, выкопал канавы, срубил тут же росший ивняк, связал его в пучки, заложил в канавы, засыпал – и всё. То есть никаких труб. Пучки из прутьев создали в земле достаточные воздушные пустоты, и по этой капиллярной системе вода ушла. На осушенном таким образом болоте Журавский потом выращивал разные культуры, в том числе пшеницу.

Этот исследователь меня очень заинтересовал. Вообще, я люблю историю и считаю, что историческая литература всегда была востребована, а сейчас особенно – надо всем нам возвращаться к историческим корням, учить этому своих детей. А тут как раз в 89-м вышла книга Смоленцева о Печорском крае и тамошних старообрядцах – «Последний скит». И написал её не кто-нибудь, а бывший директор той самой сельхозстанции, продолжатель дела Журавского.

Книгу Смоленцева я с удовольствием прочитал. Не буду говорить о её достоинствах, я не литературовед, а просто как человеку мне было интересно. Сейчас наши мыслители до того дошли, что хотят вообще вычеркнуть из истории России весь прошлый век – что было при царе-батюшке и после него. Мол, ХХ век оказался неудачным для России, провальным и о нём лучше забыть. Какой абсурд! И в то время жили люди, и какие люди. Особенно у Смоленцева интересной показалась тема верующих крестьян, рассказ об Исидоре. Спустя время я побывал в этой деревне – Скитской, видел избу, где старец жил. Очень красиво там: маленькая речушка впадает в большую, дом прямо на мыску. Дочь Исидора видел, ей тогда было 60 лет. Сохранился народный дух... Мало ещё об этом написано, а что написано, не оценено.

Так вот, со знакомства со Смоленцевым и начались мои церковные, так сказать, дела. Однажды он напросился ко мне на приём... Ну, не то чтобы напросился – это сейчас к чиновнику среднего звена в кабинет сложнее попасть, чем к Президенту страны, а тогда было проще. Он пришёл ко мне с каким-то вопросом и вдруг заговорил о епархии. «Слушайте, Лев Николаевич, а я ведь уже об этом думал», – отвечаю ему.

Дело в том, что, когда ещё первым секретарём был Морозов, к нам в республику в кои-то веки приезжал епископ из Архангельска. Вообще, он редко у нас бывал, но тут встал вопрос о передаче Кирульского храма верующим и, видимо, его присутствие понадобилось. К его приезду здание храма, где прежде располагался музей, мы быстренько отремонтировали. После ремонта стены церкви стояли мокрые, мы оставили её под естественную сушку. И вдруг появились собственники: и Церковь претендует, и ещё кто-то. Я сказал, что рано или поздно храм будет церковной, конечно, собственностью, но если сейчас отдать – он развалится. Пусть высохнет. А пока ничего там не размещать, кроме фортепиано. Там потрясающая акустика, такого зала в Сыктывкаре больше не было, только потом уже в Гимназии искусств сделали. И вот тут приезжает епископ Архангельский и Мурманский Пантелеимон.

Вот это – Архангельский и Мурманский – меня удивило. А почему в титуле не отражена Коми? Зашёл он ко мне, поговорили. Помню, с ним был протодиакон, ростом под два метра и в плечах метра три, и голосище, наверное, как у иерихонской трубы. После того, как епископ ушёл, думаю: «Как же это так, республика не имеет своей епархии и мы, республика, входим в какие-то области». И вот тогда я к Ивану Павловичу Морозову зашёл, поделился своими мыслями: «Не здорово получается». То есть разговор о своей епархии состоялся ещё при нём.

Потом уже, когда я стал первым секретарём, эта мысль засела: надо нам свою епархию. И вот тут Смоленцев приходит ко мне. С чем он тогда пришёл, сейчас не помню. Я его расспрашивал о книге, и он рассказал, как к Исидору из КГБ приезжали, что где-то спрятан клад Рябушинских. Так вот, рассказывая об устьцилемских старообрядцах, Лев Николаевич перешёл к религии, поскольку сам был верующим человеком. Заговорили о епархии. И решил я тогда ехать к Патриарху Алексию II с этим вопросом.

«Людям это надо»

– Вы ведь были первым секретарём обкома партии, – прерываю рассказ Юрия Алексеевича. – Не боялись, что «настучат» в ЦК?

– А я по жизни никогда не оглядывался на начальство, за что, может быть, и неудобен был для некоторых слабонервных, – ответил он со смешком. – Что там скажут, было не так важно, меня интересовало другое. Не скажу, что я верующий человек. Но я видел людей – им это надо. Вот в Кируле в большие праздники я приходил на заутреню, стоял там, видел публику, если так можно сказать: от простых наших бабуль до этих самых, как их, бычки-то эти наши, – до бандитов. И все искренне молятся, и каждый что-то у Господа Бога просит. Людям это надо – вот из такого принципа я исходил.

Первый визит к Патриарху я хорошо помню. К Алексию II мы зашли со Смоленцевым. Я, как человек сугубо светский, поздоровался за руку. Надо сказать, Алексий II сразу тонко улавливал, с кем имеет дело. Он моментально увидел, что перед ним безбожник, но который хочет что-то для Церкви сделать. Ну а Смоленцев поздоровался как положено, подошёл под благословение. Стали мы наш вопрос обсуждать. Патриарх благословил создание епархии в Коми. И дал задание своим людям всё проработать. Я тогда хотел, чтобы новая епархия была названа епархией Республики Коми, а Смоленцев говорил о древнем названии – Великопермская или Усть-Вымская. Но в Церкви принято называть по городам, где находится епископская кафедра, поэтому назвали Сыктывкарской и Воркутинской – учитывая историю Воркуты, тех её страниц... это ведь требует покаяния. В данном случае у нас никаких сомнений не возникло.

Конечно, рано или поздно Церковь сама бы разделила на три части огромную северную епархию, куда входили бы Коми республика, Архангельская и Мурманская области. Но процесс мог затянуться надолго. Я так понимаю, что архангельский епископ в этом разделе не мог быть заинтересован. Коми благочинный Иоанн Лапко, при всём моём уважении к нему, похоже, тоже ничего не собирался менять, ведь фактически он самостоятельно управлял коми приходами. Наконец, самому Патриарху была лишняя головная боль – искать епископа для новой епархии. Чтобы сдвинуть дело, требовалась инициатива снизу. И она проявилась – через Смоленцева, который выражал настроения интеллигенции, и собственно через православных людей.

В Патриархии, как уже сказал, я оказался впервые. И Алексий II мне очень понравился. Помимо прочего, он был серьёзным, хозяйственным человеком: надо сделать – и он занимался, слов на ветер не бросал. В общем, поговорили мы, получили от Патриарха «добро».

Епархия была создана. Иоанн Лапко, говоря по-нашему, оставался и.о. руководителя епархии или, если по-церковному, то местоблюстителем епископа. Поехал я к Алексию II, чтобы настоящего епископа назначили. Он в это время собирался ехать на Аляску. Сказал, что сейчас и в других регионах открываются новые епархии, а кадров нет. «Юрий Алексеевич, вы не представляете, кого я только не ставлю. Но нужно, нужно, нужно... Вот у вас есть иеромонах Питирим». Ну, не мне вмешиваться в эти дела. Епископа Питирима я воспринял нормально, помогай ему Бог...

С Патриархом я общался ещё много раз, в том числе встречал его в республике, когда он на 600-летие Стефана Пермского прилетал. Но более всего запомнилась вот эта первая встреча. С людьми бывает так: первое знакомство, сравнительно недолгий разговор, а вроде его уже всю жизнь знаешь. Вот так у меня было с Патриархом Алексием II.

После той поездки Смоленцев ко мне уже запросто приходил и вместе решали разные вопросы. Всё время были просьбы, связанные с Церковью, с организацией православного общества и так далее. Тогда мы как раз занялись восстановлением храмов и начали с деревень. Первой была Важкурья. Потом с Усть-Нема приехала молоденькая учительница, просила помочь с их храмом. В Койгородке, помню, районные власти сами храм отремонтировали – поначалу сделали там библиотеку, а потом верующим передали, молодцы. Пожалуй, Койгородок – единственное место, где в те времена люди сами храм восстановили. В Кочпоне ремонт требовался, в Ибе, где сын учительницы служил, иеромонах Трифон (жаль, его потом забрали в Архангельск). Такие вот заботы возникали, и часто ходатаем был Смоленцев. А потом стали собор Стефана Пермского строить. Рассказывать об этом нет смысла – дело было общенародное, широко освещалось в прессе, все в Коми об этом помнят.

Самостояние

С Юрием Алексеевичем мы ещё долго говорили – он никуда не спешил, да и мне было интересно из первых уст услышать о делах не так давно минувших дней. Спиридонова я всегда считал резким человеком, этаким рубакой, решавшим дела в приказном порядке. Но, оказывается, не так всё просто. Когда он стал Главой республики, то команду себе подобрал профессиональную, которая имела и оборотную сторону своих достоинств: разношёрстный состав, личные амбиции. Приходилось постоянно мирить людей.

– Был случай, когда ничего из моего миротворчества не вышло, – хозяин решил рассказать забавный эпизод. – Если помнишь, с подачи одного московского недоброжелателя Смоленцев поссорился с Черновым. Георгия Александровича Чернова, замечательного нашего геолога, которого недавно похоронили (он прожил более ста лет), я хорошо знал ещё с Усинска и очень уважал. Смоленцева – тоже. А тут чего-то в газетах стали писать статьи – одна за Чернова, другая за Смоленцева. Газеты в 90-е годы были такие: напишут что угодно, лишь бы народ раскрыл рот и слушал. Как я понял, спор крутился вокруг архивов отца Чернова, Александра Александровича, который открыл угли и предсказал залежи нефти на севере Коми.

И вот был у нас очередной геологический съезд. Чернов, как обычно, прилетел на него и жил в гостинице. Звоню ему: «Сейчас подъеду, отправимся в гости к одному человеку». Сели в машину, говорю: «К Смоленцеву поедем. Сегодня воскресенье, а у него в Зеленце очень уютно, на природе там хорошо можно отдохнуть». Приезжаем. И вот где-то часов с 10-ти утра до 8-9 часов вечера, то есть целый день, эти два мудреца сидят и... спорят. Я с собой привёз бутылку коньяка, поставил на стол, а Смоленцев выставил трёхлитровую банку парного молока. Знал, что я очень люблю его с хлебом. И вот за эти 10-11 часов они как-то осилили эту бутылочку, а я – трёхлитровую банку. Иногда я встревал в их спор, чтобы они нашли этот «консенсус», как говаривал тот чудак, что продал наш Советский Союз. Гляжу: тон спадает, волны неприязни успокаиваются – всё, вроде договорились. И вдруг Чернов опять что-то скажет, Смоленцев ответит, тот взвивается и всё начинается сначала... Наверное, это было впервые в моей жизни, когда из меня переговорщика не получилось.

Надо сказать, никто, кроме Смоленцева, историей Чернова-старшего всерьёз не занимался. А ведь его история – это история освоения Севера. Ведь какой фактор тогда был главный? Человек. И человек особый – прочно стоящий на земле и умеющий самостоятельно принимать решения, находить свои местные ресурсы для роста. Без этого на Севере не выжить.

Я, например, это видел на практике. Будучи первым секретарём обкома, завёл такой порядок: каждый год мы с историком Юшкиным, академиком Рощевским и геологом Илларионовым садились в джип (я за рулём) и отправлялись по определённым маршрутам на неделю. Приезжали в район, обходили объекты, Николай Павлович Юшкин рассказывал о местной истории. Затем собирали в горкомах и райкомах актив и докладывали им о том, что у них есть, что где лежит, за счёт чего район может жить. Все районы республики, хотя бы большинство, я хотел сделать самодостаточными, чтобы они самостоятельно искали точки роста. Есть лес? Хорошо, пилите, только как положено, по нормам. Или что там у вас под ногами лежит? Сурик, различные глины, фосфориты – это если по югу брать. А на севере вообще завались всего – от золота до полудрагоценных камней. В самые безденежные годы, когда рубль надо было найти, чтобы учителю зарплату заплатить, мы бокситы начали разрабатывать и в итоге Княжпогост стал самодостаточным районом. То же самое в Печоре нам удалось сделать – освоить мелкие месторождения нефти и газа. Фирмы привлекли туда – и всё, район стал самодостаточным. Когда потребовалось в Печоре построить новый вокзал, а в республике денег не было, так сам город сумел больше средств вложить, чем из центра получил. Это что-то значит? Ну, Усинск, Вуктыл – это само собой. И вот так мы ездили. Где-то получалось, где-то не получалось. Но однозначно имели поддержку на местах: секретари там были в основе людьми деловыми, заинтересованными в развитии своих районов.

Так что это очень важно – самодостаточность. Как без неё на Севере? Нашим предкам, северным крестьянам, даже в голову не приходило, что кто-то что-то на блюдечке принесёт, сами жизнь свою строили.

А сельское хозяйство? Это ж не просто производство, а самостоятельная, самодостаточная жизнь на селе. У нас было много разных экспериментов, укрупнений-разукрупнений. При Павле Ивановиче Поздееве сверху заставили создать Агропром, потом примерно через пять лет Агропром убрали, сделали министерство сельского хозяйства, потом ещё что-то придумали. А надо было не об этом думать, а о том, чтобы на селе сохранились крепкие, умные, самостоятельные мужики, от которых в первую очередь всё и зависит. Чтобы они чувствовали себя хозяевами на своей земле и не бежали в город. Вот что важно-то!

Не скажу, что я много сделал... Как тут успеешь? Человек, как только родился, делает первый шаг – и вот уже смерть. Если посмотреть с высоты истории страны, то отдельная жизнь человека очень короткая, просто чудовищно короткая. Поэтому надо стараться как можно дольше и пошире шагать, чтобы путь был подлинней.

– В Стефановском соборе бываете? – спросил я напоследок Юрия Алексеевича, уже прощаясь.

– Да, бываю. Кстати, сейчас искажают историю этого собора, как мы его построили. Из бюджета я не тратил туда ни копейки. Всё построено за счёт взносов предприятий, организаций, наших бабуль и дедуль, простых граждан. Это на самом деле народный храм. Думаю, что нашей епархии надо сделать его самым главным домом наших православных людей. Они идут туда, младенцев приносят, приезжают издалёка – такую красотищу же надо видеть. Так что труды были не напрасны...

Записал Михаил СИЗОВ

назад

вперед