НАСЛЕДИЕ
ПЛАЧ ПО РУСИ УХОДЯЩЕЙ
или О том, как в деревне «Бога убили», о волоките чинуш и «страстях по Андрею»
В дождь и стужу
|
В № 619 прочитала интервью Михаила Сизова с Ричардом Дейвисом (Пилигрим Русского Севера) не просто с интересом. Глубоко тронуло, что есть люди на свете, так же влюблённые в красоту северных храмов, как мой муж и его друзья по реставрации. Тронуло и то, что человек этот пытается что-то сделать для спасения нашего поистине уникального наследия.
«Если привлечь широкое внимание к этим памятникам, то на Север поедут туристы – как русские, так и из-за рубежа. И сразу найдутся средства на реставрацию церквей. На это совсем не нужно много денег...» – говорит Ричард Дейвис. Заблуждение человека – не побоюсь такого сравнения – из другой цивилизации. Он не знает наших бюрократов. В общем, да, не так много требуется денег – если храм считается памятником местного значения. Тогда достаточно взять у местных властей официальное разрешение на ремонт, найти средства и людей – и можно спасти храм. Если же он, этот храм, назван памятником федерального значения, шансов на спасение у него почти нет. Прежде чем далёкие чиновники из Министерства культуры РФ окончательно разрешат реставрацию, необходим проект, выполненный московскими же проектировщиками. Стоит это дороже, чем сама реставрация. Сколько времени уйдёт на проект, никто не знает. Проверяли, считали, пытаясь когда-то начать восстановление храма в Подпорожье Онежского района Архангельской области. Как раз у этого храма зимним пасмурным днём и сфотографировала Ричарда Дейвиса его спутница Матильда Маритон, а не в Усть-Яндоме, как сказано в подписи. Эта красивейшая церковь имеет несчастье быть памятником федерального значения.
|
Конечно, проект необходим для любой работы. Сделать его грамотно и в разы дешевле вполне реально. Пример – недавно законченная реставрация Никольского храма в селе Ворзогоры Онежского района. За годы советской власти эта церковь из пяти глав лишилась трёх, и в конечном результате ей повезло – получила статус памятника местного значения. В Ворзогоры, необычайно живописное село на высоком берегу Белого моря, со своей семьёй стал приезжать на отдых отец Алексей Яковлев из Москвы. Нашёл в столице спонсора, в Онеге – реставраторов с многолетним опытом, моего мужа Сергея Головченко и его друга Владимира Казакова. У местной администрации разрешение получили. Начали, как полагается, с составления проекта и сметы, для утверждения пригласили архитектора из Архангельска, он с проектом согласился. Дальше – традиционная работа северного зодчего: в дождь и в стужу, на холодном ветру в основном (север всё-таки, лето коротко), с топором, рубанком, другим плотницким инструментом... Через два года храм закрасовался всеми пятью главами с золотистой пока чешуёй-лемехом (скоро она, осиновая, станет серебряной), с новыми крестами. Между прочим, пока шли работы, я, журналист, старалась в газете об этом не писать – на всякий случай, чтобы не помешали «доброжелатели» из чиновников.
«Пока что всё у нас происходит по известной поговорке: что имеем – не храним, потерявши – плачем. Или уже не плачем?» – таким вопросом заканчивает рассказ об английском фотографе Михаил Сизов. Плачем. Ещё как. Так горько плакал единственный раз за годы нашего знакомства мой муж, когда в 1997 году сгорели дотла два храма и колокольня в селе Верховье Онежского района. На реставрации колокольни и Входоиерусалимской церкви Верховья не один год работал он с друзьями. Сколько труда, души вложено, сколько радости и надежд… Один из друзей этой потери пережить не смог. Андрей Котельников.
Память об Андрее
|
Летом 1988 года в деревню Абрамовскую Онежского района из Москвы, Ленинграда, Сыктывкара во время своих отпусков приехали люди, чтобы перекрыть крышу на Сретенской церкви и тем самым спасти её от постепенного разрушения. Трудились с энтузиазмом и с душой. Однажды в воскресенье решили сходить к морю. Глядя вслед удалявшемуся весёлому, говорливому отряду, житель деревни высказался раздражённо: «И чего приехали? Делать им больше нечего? Церковь придумали ремонтировать! Да кому она нужна-то?! Ишь, радуются. Тунеядцы!»
Среди этих «тунеядцев» был и Андрей Котельников, впервые тем летом попавший на Север. Высокий, худощавый, с пышной чёрной шевелюрой. Постоянно носил очки, которые как-то даже акцентировали внимание на добром, открытом выражении его глаз. Друзья шутили по поводу его внешности: «Вылитый Дон Кихот – только в очках». Рыцарского, а точнее романтичного, было много и в его натуре. Например, он будто не замечал в жизни плохого, искренне веря только в доброе начало всех явлений.
Андрей родом из Тульской области, закончил химический факультет МГУ, работал в академическом институте города Троицк Московской области. Но Север, а именно наш Онежский край, сначала увлёк его, а потом стал частью жизни – пожалуй, самой важной.
После Сретенской церкви Андрей приезжал восстанавливать часовню в Нёрмуше. В 1992 году кооператив «Квадр», занимавшийся реставрацией памятников деревянного зодчества в Верховье, прекратил своё существование, и в это сложное перестроечное время Андрей взял на себя организацию дальнейших работ.
По воспоминаниям друзей, Андрей Котельников обладал тонким чувством прекрасного. Красота в любом её проявлении – зримая или внутренняя – обязательно находила отклик в его душе. Он подмечал какие-то особенности, казалось бы, в обыкновенной вещи, картине природы, в человеке, даже в жизненной ситуации. Поэтому строгая гармония храмов Верховья не могла не впечатлить его. Эти храмы, сама деревня стали его особой любовью, вдохновением. Стремясь спасти эти уникальные памятники архитектуры, Андрей собирал таких же, как сам, энтузиастов, чтобы продолжать работу по восстановлению церквей. Полагался не только на свои силы и знания. Он пригласил московского архитектора Бориса Пименовича Зайцева, занимавшегося в том числе и деревянным зодчеством, чтобы вместе провести исследование состояния Входоиерусалимской церкви, особенно нуждающейся в ремонте.
Государство в те годы реставрацией храмов на Севере практически не занималось, и Андрей по собственной инициативе искал средства для того, чтобы вести работы в Верховье. С просьбой о помощи обратился даже к Солженицыну. И Александр Исаевич не отказал. В архиве Андрея сохранилось письмо секретаря писателя, в котором говорится, что на восстановление северных храмов Солженицын выделил немалую по тем временам сумму. На эти деньги была отремонтирована Смоленская часовня в Верховье, проведена частичная реставрация Никольской церкви в Пурнеме.
Приехать на Север удавалось во время передышек между работой в Москве, в Троицке. И там Андрей теперь посвящал своё время реставрации храмов, только каменных. А Север, к которому душа прикипела, звал, звал настойчиво.
«Москва для нас – это чёрная дыра, попадёшь – не спасёшься, – писал Андрей друзьям в Онегу. – Север стал для меня настоящим домом, и летом я не знал, зачем (кроме семьи) и возвращаться в Москву?! А теперь не верится, что и жил-то в Верховье в этом году…»
А жил в этой деревне Андрей теперь в собственном доме. В наследство от отца ему осталась квартира в Тульской области, которую Андрей продал и на вырученные деньги купил и отремонтировал дом в Верховье. Не только для себя, а ещё для того, чтобы в доме могли жить люди, приезжающие работать на реставрации храмов.
В доме оказалось много старинных вещей, фотографий, даже документов. Андрей старательно привёл это достояние в порядок, чтобы потом передать в деревенский музей, который собиралась открыть в Верховье фермер Ольга Максимовна Зайцева.
«Не трогайте!»
Для товарищей по реставрации Андрей Котельников стал ещё и своеобразным «первопроходцем» православия. Ведь поначалу на Север приезжали люди, увлечённые деревянным зодчеством, таёжной романтикой, но неверующие. Вот, к примеру, строки из письма Светланы Сидоровой, бессменной участницы всех реставрационных сезонов: «Андрей сделал для меня, пожалуй, самое главное: он привёл меня в храм, где я уже семь лет как дома...»
Этот человек очень трепетно относился к тому, во что верил всей душой (а иначе он верить и не умел). Однажды он приехал в Онегу на Благовещение, ходил в храм на праздничную службу. «Всё небо было тучами затянуто, – рассказывал потом Андрей, – а над самой церковью маленький кусочек чистого неба, и в нём – яркая звёздочка. Просто удивительно! Старушки выходили из церкви, крестились, глядя на звезду, говорили: “Это Господь видит нас”».
В середине 90-х, заимев видеокамеру, в каждый свой приезд в Верховье Андрей снимал деревенские пейзажи, людей, а главное – храмы. Снимал не спеша, с любовью вглядываясь в каждую деталь. Как-то, приехав зимой, на лыжах ходил в практически нежилое Мондино – чтобы снять на плёнку уцелевшую там Троицкую церковь.
При всей своей мягкости и восторженности Андрей Котельников был на редкость целеустремлённым, деятельным человеком, обладал завидной энергией, заражавшей тех, кто с ним работал – прежде всего на реставрации. Это дело стало для него теперь не просто увлечением – духовной потребностью. В 1996 году он начал серьёзную подготовку к восстановлению Входоиерусалимского храма и детально заснял его: окладной венец, конструкцию шатра, каждое сгнившее бревно – причину крена церкви.
В июле следующего, 1997-го, он, почему-то молча, без комментариев, запечатлел на плёнке по очереди церкви. Деревню. Потом нескошенные высокие травы. Реку. И дорогу… Уехал, чтобы вернуться в августе с семьёй. Ему не терпелось показать храмы пятилетней дочке Варе. Вот она в кадре любительских видеосъёмок, в купе вагона. «Скоро приедем, Варя», – говорит Андрей…
...Следующий кадр – дымящиеся останки церквей. Моросит дождь.
– Папа, почему храмы сгорели?
– Не уберегли люди, Варя...
– Храмы сожгли и Бога убили, – не по-детски глубокомысленно завершает разговор девчушка.
«Так и не видела Варька храмов, – размышляет вслух Андрей, глядя на вечернюю зарю с крыльца своего дома. – Посадил в автобусе её на колени, говорю: “Смотри, Варя, сейчас храмы будут”... И не мог понять: то ли я ослеп, то ли очки запотели. Потом разглядел обгоревшие деревья и понял: пожар... Уже остановку проехали, я спохватился: “Нам здесь выходить”. Солнце светит, но храмов больше нет...»
|
Ещё в июльскую поездку Андрей с болью рассказывал своим онежским друзьям: «У Входоиерусалимской церкви подростки оторвали доски, которыми двери были заколочены, и проводят там “досуг”. В церкви окурки, грязь, а на престоле – бутылка из-под водки».
10 августа в Верховье отмечали праздник Смоленской иконы Божьей Матери. И молодёжь «отметила»... Видимо, не вынесла церковь такого поругания. Пожар унёс её, а следом колокольню и вторую церковь, Тихвинскую.
Через год, в августе 1998-го, Андрей Котельников приехал на Север в последний раз. Добрался с видеокамерой до нежилой деревни Усолье. В кадре – дом, в котором до начала девяностых годов жили пастухи Большеборского совхоза, тлеющая стена. Говорит Андрей: «Кто-то ночевал здесь, развёл в доме костёр и не затушил. Я с трудом погасил его: начал гореть сруб. Но дом всё равно пропадёт: приедет кто-нибудь другой и снова разведёт в доме костёр. Как странно: ехать сюда за много километров, добираться на перекладных, чтобы спасти (секунда в секунду, пришёл бы позже – не успел) никому не нужный дом в никому не нужной деревне.
Вот и церковь в Усолье. Когда-то её хотели увезти то ли на дрова, то ли ещё для чего-то. Женщина, из доярок, сказала: «Не трогайте, это же церковь!» И надо же, мужики её послушались. Вот и стоит церковь здесь. Но тоже никому не нужная».
Гибель храмов Верховья для Андрея явилась по-настоящему глубокой трагедией, гибелью того самого главного, ради чего он жил. Он пытался продолжать работу по восстановлению храма в Московской области, но здоровье его дало серьёзный сбой. Несколько лет он упорно боролся с недугом. 12 апреля 2005 года Андрея Котельникова не стало.
Из письма Светланы Сидоровой: «Похоронили его в селе Никольское под Троицком. Там, где он работал последний раз мастером по реставрации. Маленькое кладбище с видом на пруд, поле и лес. Когда гроб опускали в землю, над храмом пролетел косяк гусей – на Север…»
То там, то здесь на онежской земле стали появляться – пусть не церкви – новые часовни. Понемногу и в наших северных деревнях и сёлах люди начали не просто вспоминать – волноваться о своём культурном и духовном наследии. Так и в деревне Абрамовская теперь не спрашивают, глядя на храм: «Зачем он нужен?»
А храмы стоят
|
«22 года прошло. Давно собирались мы с Владимиром Казаковым съездить в Абрамовскую, посмотреть, как там храмы, как деревня. Увидел в газете заметку Ильи Иконникова “Божий дом реставрируем вместе”, с фотографиями. Надо ехать, пока зимник есть, как раз через Ворзогоры проходит...» Такую запись сделал нынче весной в своём реставрационном дневнике Сергей Головченко.
С москвичом Казаковым он познакомился ещё в 1988 году. Вроде бы чего теперь вспоминать... Но без памяти о том, как всё начиналось, трудно представить продолжение большого дела по сохранению храмов.
– Сергей, так как же всё начиналось? – спросили мы его.
– Было это в 88-м, в год тысячелетия Крещения Руси. 7 мая в деревню Абрамовская, где стояла обветшавшая Сретенская церковь, приехали три штатных работника Архангельской реставрационной мастерской: архитектор Андрей Барабанов, в качестве плотников – Андрей Котельников и я. Поселились в общежитии, в двух комнатах на втором этаже. 9 мая, в праздник, сходили на прогулку к морю. И принялись за работу. Поставили леса сначала до крыши, затем – на главы. А в начале лета приехал первый отряд добровольцев из Москвы, в котором был и Владимир Казаков.
Ремонтировали мы кровли на трапезной и алтаре, разбирали стропила, меняли бревно в основании крыши. Сами пилили доски на станции Малошуйка. Нам выделили лес и одного рамщика в помощь. Андрей Барабанов вытесал шесть крестов: пять на главы церкви и один на алтарную главу. Остальные этого делать не умели, они дорожили доски, протёсывали грани. В июле со следующей сменой волонтёров из столицы и из Сыктывкара заготавливали в лесу осину для лемеха. В августе вместе с нами тесали лемех и устанавливали его на главы добровольцы из ленинградской группы. Кресты к этому времени уже были поставлены. В сентябре ремонтировали кровлю на церкви. Закончили работу 30 октября с Андреем Барабановым вдвоём. Остальные уже разъехались.
– Почему добровольцы приезжали из Москвы и Ленинграда, а не из Архангельска, тем более не из Онеги?
– В Москве в те годы началось мощное движение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Сначала организовывали молодёжь на уборку мусора в храмах столицы и Подмосковья. Потом по договорённости с нашей реставрационной мастерской добровольцы стали приезжать в Архангельскую область во время своих отпусков. Им оплачивали билеты и питание. Постепенно из среды этих людей сложился костяк, самые увлечённые работали в 90-х годах в Сырье, Верховье, Нёрмуше, Пурнеме. С ними мы поддерживаем связь до сих пор, некоторые, хотя и редко, приезжают в Онегу в гости.
– Было ли в те годы у этих людей понимание, что храм – дом Божий? С какой идеей ехали они на реставрацию?
– Тогда волонтёры воспринимали свою работу как возрождение памятников архитектуры. О Боге, пожалуй, никто не задумывался. Это был романтический порыв: Север, песни под гитару, выйти утром умыться в реке… Даже баня по-чёрному была для них в диковинку. А к Богу многие из этих людей всё же пришли, хотя и через годы.
– Среди вас тогда был только один профессионал – это архитектор…
– Да. Андрей Барабанов родился в Костроме. Окончил Московский архитектурный институт, стал архитектором-реставратором памятников деревянного зодчества. Приехал поработать со знаменитым в то время архитектором А. В. Поповым в село Уфтюга Красноборского района. Остался на Севере на несколько лет. После Абрамовской, в 1989 году, мы с ним работали в деревне Кимже Мезенского района, в 1990-м ремонтировали колокольню в Верховье. Я многими своими нынешними знаниями и умением обязан именно Андрею. Он стал для меня примером трепетного и исключительно серьёзного отношения к наследию древних зодчих.
Сейчас Андрей Барабанов – один из ведущих московских архитекторов деревянного зодчества, в Москве у него своя фирма. Он спроектировал уже немало храмов в России и за границей. Курировал их строительство.
– Прошло 22 года. Вы снова увидели Абрамовскую, Сретенский храм...
– Деревня очень изменилась, конечно. Много заброшенных домов. Нет уже того общежития, в котором мы поселились, на крыльце которого фотографировались с москвичами и местными жителями...
А храмы по-прежнему стоят, и во многом благодаря тому, что когда-то мы отремонтировали кровлю и главы. Мы увидели, что лемех и кресты ещё в достаточно хорошем состоянии, а кровельные доски уже надо менять, вот и алтарная крыша закрыта рубероидом. Хорошо бы при этом использовать современные пропитывающие материалы, чтобы лет на 30-40 хватило нового ремонта.
Колокольня же нуждается в срочном ремонте: надо менять окладные венцы. Видно, что кровля в аварийном состоянии. Последний раз на колокольне работали в 1986 году – тогда частично перекрыли кровлю, и всё.
Александр Лукинский, смотритель храма, открыл для нас церковь, мы вошли внутрь...
– Какие чувства испытали?
– Чувство удовлетворения оттого, что сегодня храм живёт положенной ему жизнью, что в него приходят люди. В Сретенской церкви в последние годы советской власти был зерновой склад. Даже когда мы работали на храме, он был закрыт. Как ни парадоксально, но благодаря этому до наших дней хорошо сохранились иконостас, полы, внутренняя обшивка. Многое сделали и нынешние местные жители, об этом Илья Иконников писал в своей заметке. Мы пообщались с некоторыми из них. Приятно, что помнят, как мы работали.
А ещё возникло чувство времени. Как быстро оно пролетело! Захотелось снова поработать на Сретенском храме, отремонтировать что необходимо, имея уже опыт и знания, используя новые инструменты и современные технологии.
При встрече со Сретенским храмом – самым первым своим рабочим объектом – особенно сильно осознал, как изменилось с тех пор моё понимание смысла этого дела. Сказался и печальный опыт работы в Верховье. Там мы реставрировали храмы несколько лет, а они в конце концов сгорели, потому что были не нужны людям. Храм – не культурный объект, а центр духовной жизни. Он должен жить для того, чтобы в нём проводились службы. Ведь в это время возносятся к Богу молитвы и за деревню, в которой стоит церковь, и за её жителей.
Ольга ГОЛОВЧЕНКО
 | назад |
| вперед |  |
