ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
ПЕТРОВИЧ
Ночью 6 января в Москве умер Анатолий Петрович Саков. Старейшина нашей редакции, человек, с которым в начале 1991 года мы начинали делать «Веру»...
Я и спустя полмесяца не могу свыкнуться с мыслью о том, что больше его нет с нами. До последних дней мы были дружны: в декабре он гостил у меня, приехав из столицы, где в последнее время жил. Вот диван, на котором он, кряхтя, ворочался ночью, а за этим столом мы вместе сидели и разбирали на экране компьютерного монитора его повесть: я давал советы, какие последние авторские штрихи требуются, а он благодарно восклицал: «Да-да, точно, вот так и сделаю!..» А здесь он сидел на кухне, и кажется, отодвинутый им стул замер в том же положении – я всё норовил накормить Петровича, дескать, «в гостях можно», но он, извиняясь, брал со стола только постное...
Нет, невозможно представить умершим его, такого живого, увлекающегося, полного планов, ревности в вере... Хотя ведь было же. Несколько лет назад Анатолия Петровича настиг сильнейший инсульт, после которого многие не встают. Но он сказал себе, что непременно выкарабкается – и, хотя в это мало кто верил, смог. В этом помогла неизменная спутница его последних лет Надежда Викентьевна Хацук. Петрович много ходил, сознательно устроился расклейщиком объявлений, работал рекламным «бутербродом», курьером – лишь бы не лежать, жалея себя. Выкарабкивался он неровно, были и ухудшения. Как-то раз, оказавшись в Москве, я попросил его рассказать о себе. «Уйдёт, и буду себя ругать», – подумал я тогда. Мы гуляли по парку, и чувствительный диктофон записал шуршание осенней листвы у нас под ногами, а я, слушая его рассказ, понимал, что и спустя пять десятилетий Петрович, в сущности, мало изменился...
– 10-й класс я закончил в Сыктывкаре и решил поступить в самое престижное заведение – МГУ, чтоб доказать своей учительнице языка и литературы, что тройка за сочинение поставлена зря. В то время интеллигенция начала искать грамотных людей из провинции и старалась их протолкнуть – так они понимали свою миссию по спасению России. Конечно, я много хуже москвичей сдавал экзамены, но, так как был из провинциальных мальчиков, мне повезло. Сочинение я написал на четыре, а остальные мне поставили пятёрки. Но Москва оглушила. Я стал пить, причём именно по пивнушкам – мне казалось это очень колоритно, по-есенински, на лекции почти не ходил, и скоро меня выгнали...
Я тогда, конечно, не был христианином. Считал: человек выше всех, он может всё себе позволить, не надо ничего бояться. А раз так, могу ли я проклятье Богу послать? И что-то останавливало меня. Могу ли я на икону плюнуть? Но вроде бы не плевал.
Помню, году в 54-м, когда мне было 16 лет, в Сыктывкаре появились баптисты и приятель мой Женя Выборов заинтересовался этим делом. Я к нему подходил, спрашивал, есть ли Бог. Это был для меня главный вопрос. Классе в седьмом на стене уборной, извините, я написал слово «Бог» с маленькой буквы, потому что это было единственное место, где никто меня не увидит. Это я так понимал: написал слово «Бог» и тем самым как бы обратился к Нему показать Себя.
Крестился я в начале 81-го года в Пензе, крёстная мать у меня Матрёна – умерла недавно, я её поминаю. Кстати, священник нигде не записал меня, не выполнив, может быть, указания властей. Я не понимал, что они делают со мной. Сейчас-то я знаю, сам стал уже крёстным отцом шестерых, но с того дня ничего не запомнил.
А когда я работал в Игарке, один местный кэгэбэшник, хвастаясь, какой он прогрессивный человек, дал почитать мне Библию (у кого-то конфисковал). То есть он хвастался своей добычливостью – вот что может достать. Я начал с самого начала, подряд, поскольку не знал, как надо её читать, по многу часов. И когда через пять дней я не хотел её возвращать, объясняя тем, что не дочитал, он так перепугался: «Отдавай немедленно!»
А причащаться и исповедаться впервые я пришёл в сыктывкарский храм в конце 80-х, к о. Василию Лапко. Он спрашивает: «Ты курил?» Объяснил, что курить нельзя, что пост существует. Ну, хорошо, я так понял, что три дня не курить – это и есть пост. Через три дня опять отправился в храм. Снова «замаскировался»: надел телогрейку, снял очки, не брился, воротник поднял и забился поглубже в толпу – я же не знал, кто может меня засечь. Я тогда работал на телевидении и знал, что туда ходят активисты по заданию, выявляют, нет ли молодёжи. А если есть – кто именно и где работает. Работяга – пусть его ходит, чего с него возьмёшь, а если «работник идеологического фронта», то из тележурналистов, куда я с трудом устроился, меня выгнали бы без труда. А о. Василий спрашивает: «Ты постился, ел скоромное? Вот попостись три дня». Думаю: «Неужели в третий раз буду конспирироваться? Нет, съезжу-ка в Котлас, всего-то ночь на поезде ехать. Там меня никто не знает, не вычислит». И вот там я стал причащаться более или менее регулярно.
Первая исповедь не очень удалась. Думал: «Какие грехи, разве я грешен?» Ведь я «борец»: ленивые работники, тупые начальники, негодная идеология, плохая власть – только я хорош. Но тогда священники были более «лояльны» к таким, как я, – видели, что, по сравнению со старушками, какой-то «птенец» пришёл, и понимали, что надо причастить, главное – не отпугнуть от Церкви...
...Мы много беседовали с Петровичем о жизни, о вере, о былом. Помнится, именно тогда я заговорил с ним о необходимости написать автобиографический очерк о его пути к вере. Впоследствии очерк разросся до размеров полноценной автобиографической повести, а я обещался отредактировать её. Труд над нею стал главным делом Анатолия Петровича в последние годы. Это получилась славная, «сочная» по языку и образам книга о взрослении уличного паренька послевоенного времени. О его поиске ответов на «вечные» вопросы.
Смотрю нашу переписку «в контакте» за последний год, когда работа над текстом вышла на финишную прямую. В ней – характер Сакова, деликатный и в то же время докучливый, душа мятущаяся, постоянно присущий ему дух самоосуждения...
«Анатолий Саков: Спасибо за телефон отца Трифона. Когда ты планируешь быть в Москве? Не забудь про В-х. Они обещали помочь в печатании повести...
А. С.: Прощёное воскресенье. Прости меня, Игорь.
Игорь Иванов: Бог простит. И меня простите, грешного.
А. С.: Игорь, не имею никаких сообщений о тебе. Как ты? Как обстоят дела со злосчастной повестью? Я чувствую себя надоедливой мухой: пристаю, жужжу и пр. Прихлопни уже мухобойкой, а то ты интеллигентно укрылся глухим платком молчания. Большой привет!
И. И.: Анатолий Петрович, приехал сегодня поздно. Посещал болящую. Про «муху» вы напрасно. Первую часть повести вашим знакомым выслал. Пусть читают, за это время доделаю вторую. Был в Москве коротко, беседовал со старцем Илием. Надо будет ещё ехать. Пока большие проблемы с деньгами для газеты – бегаю. Замотан и чувствую себя не очень. Вдобавок Женя уже более месяца бюллетенит со спиной, Володя только в пятницу тоже выздоровел. Делаем газету оставшимися силами. Напишу на днях подробнее.
А. С.: Прости, Игорь, меня. Я и не подозревал о твоих заботах. Сколько навалилось... Подозреваю, что ты ещё не всем поделился. Надо же, какой я, оказывается, прыщ: вылез на всеобщее обозрение – и любуйтесь мной, угождайте мне.
А. С.: Игорь, с праздником! На осляти Господь уже проехал по улицам, застланным парчой и виссоном. С каким Он чувством слышал крики хвалы, а Сам предвидел, что эти же люди скоро (ой, скоро!) будут страшно кричать (пытаясь перекричать соседа): «Распни Его!» Вот такие мы. Иудеи. Шесть дней осталось нам, грешным. Тосковать, кручиниться, душу выворачивать, в слезах прополаскивать... Предатели. Прости.
И. И.: Тут сложнее, как всё в жизни, Анатолий Петрович! Улицы не было – был пригородный оливковый сад и дорога через него. И парчи не было – тогда эту ткань ещё не привезли из Китая. 1 кг виссона = 1 кг золота, столько не было даже у первосвященников... Те, что хвалили, они вряд ли были среди тех, кто кричал. Кричали те, кто не был на полевых работах и не пас скот. В этом трагический смысл – потом, в истории, их заметают в один угол. С праздником вас!
А. С.: Игорь, Христос воскресе. Радуйся! Вот и пришёл конец долгой ночи. Солнце засияло – выгляни в окошко. Убедись. Воспрянь, Игорь. И мы вместе с тобой распрямимся. С праздником!
И. И.: Дорогой наш Анатолий Петрович! Воистину вокресе! Хорошо вам встретить Пасху.
И. И.: Как у вас самочувствие, дорогой Ан. Петр.? Мы вот редакцией посидели, все, даже больной Женя, вас вспомнили. Здоровья вам!
А. С.: Здоровье в порядке, спасибо прежней (80-х годов) беговой подзарядке. По Брэггу бегал трусцой, даже в 45 лет преодолел марафонскую дистанцию. Хотя в юности баловался и спиртным, и табачным зельем. Но по следам поручика Ржевского не хаживал. Тут я безгрешен. Хотя мечтал. И всё же ноги отказываются ходить, колени со скрипом, аж с визгом распрямляются. И главное, голова отказывается повиноваться мне. Не варит...
А. С.: Игорь, дружище, как дела с редактированием моей повести? Вот на Пасху созванивался с В-ми, так они осторожно, деликатно интересовались этим же. А я сам в полном неведении.
И. И.: Не хотел вас расстраивать. Отправил я В-м письмо, дескать, повесть готова, надо б нам её издать. Вот ответ (приведу его): «С огромной радостью узнал от вас, что наконец-то роман моего крёстного отца Анатолия Петровича Сакова издан. Приношу вам искреннюю благодарность за то, что именно вы способствовали его изданию...» и плюс ещё много слов. О помощи – ни гу-гу. Что это – утончённый цинизм? Ну да ладно. Я решил так: пока сижу на мели, но как всплыву – попробую издать на свои, тиражом, какой смогу сдюжить. Конечно, это не будет большой тираж. В-м ничего отправлять не стал. Такие дела.
И. И.: Анатолий Петрович, здравствуйте. Рад вас тут видеть снова. Насчёт октября – схема такая. На этой неделе еду в командировку примерно на неделю. И ещё одна командировка в октябре, не знаю точно когда. Просит свезти его в Устюг о. Варнава Трудов – тоже надо как-то включить в график. Вот сейчас я и крою... наверное, лучше всего вам приехать где-то в конце месяца. Или в начале ноября.
А. С.: Игорь, наступил конец октября. Когда планируешь встречу со мной? Только планируй не глубже середины ноября. Боюсь, что позже будет снег глубокий на Верхнечовском погосте. А деловую встречу с тобой я хочу совместить с посещением могилы матери. Жду ответа.
И. И.: ОК, Анатолий Петрович, можно где-то в первой декаде ноября. Как там текст по Тарноге?
И. И.: Анатолий Петрович! Что-то не дождался я вас в первой декаде ноября. Уж не заболели ли вы? Ау, откликнитесь. Собираюсь на днях ехать в Киров.
А. С.: Игорь, занялся своим здоровьем: вставляю лопнувший протез челюсти, прохожу комиссию для получения зимней (с выдвижным штырём) клюшки, оформляю справки для путёвки в санаторий, выбиваю новую социальную карту москвича (прежнюю вытащили в «Ашане» вместе с кошельком). Дни проходят в хлопотах. Послать бы эту суету по адресу, но Надежда Викентьевна зорко бдит. 17 ноября получаю подружку-клюшку, а там – приём у кардиолога. И свободен. Если что-нибудь ещё не придумают в пенсионном фонде. Возле 17-го свяжемся.
И. И.: Скоро обещают обильный снег. Наверное, на кладбище уже будет в декабре трудно попасть. Хотя и чистят там. Не болейте! Забота о здоровье – не суета. Пошлёшь её по адресу – она на пару со здоровьем и уйдёт. Вряд ли это то, что нам надо. И в санаторий съездить в этом смысле – самое милое дело. Всего доброго.
А. С.: Привет, Игорь. Откладывается поездка в С-р. Связался (будь она неладна) с поликлиникой. Вот медики и мурыжат меня. Чтобы получить путёвку в санаторий, надо оформить санаторно-курортную карту, обежать всех врачей. Неделя ушла на это. Ворох подписей получил. Остался кардиолог – дама томная, на закате шестого десятка, но в искусном макияже и такая недоступная для безъязыкого старичка-лимитчика. Записывают на неё после бумаги от замглавврача. Добыл я бумагу, отстоял очередь с семи утра, потом выбил-выканючил, чтобы ст. медсестра включила меня в список. При этом сказала: «Вот и всё, теперь ждите звонка». – «Когда?» – «Ждите, вам позвонят». С 26 октября жду. Ходил в кабинет со старшей ругаться. Но какая уж ругань у шамкающего старикана: только шепелявлю да стучу клюшкой. (Старой. Новую обещают после 1 ноября. Но до гололёда далеко, могу ждать.) А старшая мне: «Вы здесь не хулиганьте, а то я кликну охранника!» Только сегодня получил новенькую челюсть. Но она сделана на глазок, выпадает из пасти. Что поделаешь – бесплатная же. Плюнуть бы на бумагу кардиолога, но терапевт (он выдаёт карту) не заполняет документ без подписи этой «в макияже». Терапевт: «Тебе надо ехать в санаторий Краснодарского края – на крайний Юг, а если откажет сердце в поезде? Ничего не могу поделать, у меня строгие инструкции. Да о тебе же мы беспокоимся!» Заботливые... Как учёба дочки? Как газета? Как дела с моей повестью?
И. И.: Анатолий Петрович, здравствуйте. Газета – всё по-старому. Ну, может, не всё – как-никак стареем. Но тут ничего не поделаешь. Снега нет, так что в этом отношении не досадно, на кладбище попадёте. Хотя, конечно, не лето. О повести. Надо сидеть просматривать мои сокращения-исправления нам вместе, поэтому желательно, чтоб была обстановка спокойная (т.е. не сроки сдачи газеты, как сейчас) и чтоб вообще я был тут, а не в командировке.
А. С.: Взял билет на 4 дек., обратный билет на 8 дек. Вот так. Опять окунусь в стылый, хрусткий, закутанный по самые брови в козий плат – дикий городок. Мой родной Сингапур.
И. И.: Дорогой Анатолий Петрович! У нас действительно холодно, сегодня вечером было минус 30. Одевайтесь теплее!..»
* * *
А ещё Анатолий Петрович был моим молитвенником. Я знал точно: каждый Божий день (в этом он был пунктуален) он поминает моё имя и имена моих ближних, стоя перед иконами в комнатке своего московского общежития или в храме... А что повесть не успели мы с тобой – прости, Петрович. Я обязательно её выпущу. Пока же мы, посоветовавшись в редакции, решили познакомить с главами из неё наших читателей. И пусть чтение это будет на помин твоей души.
Игорь ИВАНОВ
 | назад |
| вперед |  |
