ЭКСПЕДИЦИЯ
В СТРАНУ ДУШИ
(Продолжение. Начало в №№ 633-634)
«Доля-доля»
Михаил Сизов:
Долгий наш разговор о язычестве в Абхазии подходит к концу. Гиви Смыр настаивает, что народные представления ещё не есть религия, что «мифы учат выживать в этом мире, в них заложены особые коды для того, чтобы выходить из трудностей».
– Например, почему абхазцы не убивают змей, что заползают в их дом? – спрашивает спелеолог и, сам же отвечая, рассказывает народную притчу. – Жил-был охотник-воитель Аегь, победитель дракона. И был Ажвепшаа – хранитель лесов, который поддерживал равновесие в природе. Дочь Ажвепшаа полюбила Аегу. Любовные послания между ними носила летучая змейка. Кто-то из людей убил змейку, и равновесие в природе нарушилось – возникло проклятие. С той поры тот, кто умерщвлял змею, подпадал под проклятие и страдал от болезней. Чему учит этот «языческий» миф? Да всего лишь тому, что надо беречь экологическое равновесие – не убивать Божьих тварей просто так, даже если они по виду омерзительны.
Как действовал хранитель леса Ажвепшаа? Если охотник добывал больше дичи, чем ему нужно для прокорма, то «хозяин леса» за это наказывал. А когда охотник убивал по нужде, сколько надо, да ещё делил добычу по справедливости между нуждающимися, то Ажвепшаа награждал другой дичью. Считалось при этом, что, если охотник культурно освежует добычу, то это будет подарком для Ажвепшаа.
– Что значит «культурно»? – прерываю рассказ.
– А это объясняет другой миф. Один охотник имел привычку расчленять добычу руками. Однажды он проходил мимо Ажвепшаа, и тот его пригласил в дом: давай выпьем вина, посидим, мяса откушаем. После долгого застолья хозяин леса его отпустил. Охотник идёт домой, смотрит: а ножа-то у него нет! Ажвепшаа лишил его главного достоинства – без кинжала мужчине как? Так он был огорчён! Спустя время убил он в лесу очередное животное и по привычке своей стал тушу руками раздирать – чахохбили из неё делать. И видит: вместо берцовой кости у того животного – его потерянный нож. И вот с этого момента началась эпоха культурного расчленения мяса. У нас, абхазцев, это называется «жёхта-жёхта», то есть «доля-доля». Надо так разделить, что, кому бы долю ни дал, он бы не обиделся. Учитывается и возраст дольщика, и всё остальное. Если охотник правильно делится с людьми, то природа потом ему возвращает снова добычу, как бы восполняет.
– Чахохбили – вроде бы не абхазское блюдо? – интересуюсь.
– Оно к нам из Грузии пришло. Это такая солянка из курицы с добавлением сливы, томатов и зелени. Курица при этом крошится на мелкие кусочки – без долей, без культурного расчленения мяса. У нас так не принято.
– Абхазцы, живущие на горах и в долинах, чем-то друг от друга отличаются?
– У горцев, конечно, другой стиль поведения – перепады в 1500 метров на характере не могут не отражаться. Но я бы не сказал, что они более жёсткие люди. Может, обидчивей, не знаю... Однажды шёл я по горам – и мимо хижины горца прошёл, спешил куда-то. А потом от других узнал, что он сначала сильно оскорбился. Ещё подумал, что я с законом не в ладах, от людей скрываюсь. Но обиды это не убавило: «Раз мне не доверился, побоялся открыть сердце своё, то, значит, не доверяешь моему гостеприимству?!» О, это страшнейшая обида! Потому что гость для горца – священен.
– Сейчас Абхазия – это большая гостиница, получается, столько народа приезжает, – поддерживает беседу Игорь.
– И дай Бог! – вздыхает хозяин. – Большинство приезжих – хорошие люди. Но попадаются и неискренние. Что ж делать... Всё это абхазцам надо перенести и сохранить своё родное: оставаться гостеприимными, добрыми, открывать каждому горское сердце.
– У нас в России опасаются за так называемый интернациональный капитал, за наших олигархов, которые и тут начнут скупать всё, подчинив жизнь золотому тельцу.
– Здесь тоже этого побаиваются. Если россияне будут думать: вот насядем на эту Абхазию, съедим эту крошку, то это ж не дай Бог! Некрасиво. Но я думаю, всё нормально сложится. Здесь очень благодарны России, что она набралась силы и признала Абхазию. Главное, чтобы у нас были гуманные отношения, чтобы Абхазия не потеряла свой колорит, свою национальность. Тогда наш союз даст очень хороший результат, потому что абхазцы ценят союзника, который встал рядом в тяжёлую минуту, и никогда не покинут его, поддержат, когда надо. Залог счастья и мира – это уважение друг к другу, сохранение традиций, национальных культур. И мы, и россияне, и любая нация должны сохранить своё лицо не потому, что кто-то лучше или хуже, а для того, чтобы не стать массой, не превратиться в винегрет с этой глобализацией.
Я вижу по приезжим россиянам, как они после своих мегаполисов тут, на природе, чувствуют себя свободнее. И я рад за них!
– Вы считаете себя свободным человеком?
– Абсолютно свободным может быть только Бог. Я же по силам своим пытаюсь сохранить свободу, данную Свыше – занимаюсь творчеством, работаю со скульптурой, живописью. Приезжайте в следующем году, к этому времени закончу «Одигитрию» и покажу вам. Выбил её на трёхтонном куске скалы. «Одигитрия» – это величайший символ христианства. Она есть Путеводительница, которая научила младенца ходить, дала возможность перемещения, оторвала от своей массы. Дала свободу! Но свобода невозможна в безвоздушном пространстве, нужна ещё почва под ногами, чтобы куда-то двигаться. И такой почвой я считаю любовь к человеку, к своему народу, к своей истории. Поэтому с радостью участвую в восстановлении памятников. Два года работал на обустройстве тропы к гроту Симона Кананита, ещё два года – на восстановлении главной башни Анакопийской цитадели. Вы ещё не бывали там, на вершине Иверской горы?
Анакопия
Игорь Иванов:
Абхазия – это страна, в которой если ты куда-то идёшь, так это обязательно вверх или вниз. Ну, а по горизонтали здесь прогуливаются.
Иверская гора – чудо, достойное пера Толкиена. Представьте: не слишком высокая – 344 метра, – во чреве она таила величественные Новоафонские пещеры, 9 залов неописуемой красоты, а на главе своей, на самой макушке, точно корону, веками гордо держала Анакопийскую крепость. Стена с семью башнями защищает крепость-столицу древнего Абхазского царства. Семь ступеней (4+3) через три арки ведут от Святого колодца к часовне в центре разрушенного древнего храма... Магия цифр. Впрочем, теперь вся гора – музеефицирована. И нутро её, и крепость – «очаги культуры».
Так что, выйдя из хладных недр горы, Богом зданных пещер, теперь мы поднимаемся к вершине. Сначала, впрочем, есть возможность проехать вверх на машине. Оставляем её в тени, впритирку к скале. Перед тем как открыть дверь – мельком взгляд на автомобильный термометр: «за бортом» 38 градусов в тени.
Эх и печёт! У входа на гору небольшая площадка, где под навесом кафе оцепенели над кружками несколько местных жителей – они лишь сочувственно покосились на нас, по жаре собравшихся пешком взбираться наверх. Стоило нам вступить на монастырскую дорогу, как неподвижный, точно статуя, молодой человек, сидевший у её начала, вдруг покачнулся, ожил и предложил нам взять билеты. Едва отдав билеты, он вновь замер.
Дорога на вершину – это даже не серпантин, а как бы затухающий след маятника: поднимайся, турист, по дорожке, усыпанной каменишником, наслаждайся пейзажами, отдыхай на каменных скамьях или поваленных и обструганных для тебя деревьях. Впрочем, есть и прямая тропа, характерная для всех мест, где русский человек вообще бывает – по крутояру она «срезает» расстояние и прямиком через буераки и заросли бука ведёт к цитадели.
Но мы делаем так: короткая молитва, искушение преодолено – идём наверх «серпантинной» дорогой, построенной новоафонскими монахами. Интересно, что сто лет назад ими же был устроен ещё один способ поднятия на гору – электрическая канатная дорога. Правда, просуществовала она недолго.
|
Первый привал – в одной из башен. Судя по сухим лепёшкам, здесь, в тени, прячутся от зноя и коровы. Но откуда здесь, наверху, коровы?! Понятно ещё, когда по дороге встречается лошадиный навоз – кто-то перед нами с комфортом поднимался наверх в седле. А коровы-то чего тут делают? Когда так тихо и жарко, как-то в голове не помещается, что все склоны этой горы, разрушенные ныне стены крепости обильно политы кровью. Да что там: в проломы полуразрушенной башни хоть сейчас устанавливай пушки – и оборону можно держать долго-долго. Как на ладони – два сторожевых корабля на рейде. Впрочем, наверное, и в их прицелы башня хорошо видна.
В восьмом веке под стенами этой крепости, возможно, решалась судьба Византийской империи: арабский завоеватель Марван-ибн-Мухаммед по прозвищу «Жестокий» (или «Глухой» к мольбам о пощаде, как прозвали его жители Тбилисского эмирата, или «Осёл», как прозвали его за упрямство сами арабы) решил ударить византийцам в тыл, обойдя Чёрное море. Захватил Армению, Грузию и подошёл к крепости, где, кстати, спрятались и грузинские правители. Сравнительно небольшой гарнизон три месяца защищал Анакопию от 60-тысячного войска арабов. По-видимому, именно в этом месте находились ворота, которые называли «капканом»: по сотне-другой штурмующих давали прорваться внутрь и перед вторыми воротами их добивали. Ещё 35 тысяч осаждавших погибли от какой-то холеры. Поход арабов провалился.
Наконец мы наверху. Здесь гуляет ветерок и несколько таких же, как мы, путников приходят в себя после подъёма. Первым делом – не насладиться великолепными видами, а – на поиски колодца. Вот она, спасительная влага, без которой никакую осаду не выдержать и трёх дней! Возле зарешеченной ниши стоят неведомо кем оставленные здесь кастрюли, чашки и чайники (как славно из чайника потом было поливать голову!), а на приступке – бидон на цепи. Если просунуть его в глубь ниши, он упадёт вниз, не очень-то и глубоко. Подняв бидон с водой, его нужно аккуратно поставить на край колодца, а потом подтянуть крюком. Эту нехитрую технологию я объяснил мальчонке лет шести в чистеньком клетчатом костюмчике, и – увлекательное дело! – скоро, весь перепачканный и забрызганный, он радостно наполнил все имевшиеся сосуды и спрашивал: «Кому ещё?»
А я, попивая удивительно вкусную воду, разговорился с попутчиками. В самом деле, что за чудо: ну откуда на вершине горы взяться воде? Наша собеседница, человек, сразу видно, образованный, сообщила нам, что всё просто: конденсируется пар, стекает и наполняется водой ёмкость в глубине.
– Странно. А чему там испаряться? И это ж сколько должно испариться, чтоб наполнить колодец?!
– Тепло же, вот и капает сверху... – уже не так уверенно говорит женщина. – Внутри типа медью, что ли, выложено. Она холодная. Вот на её поверхности и конденсируется...
– Получается, она до сих пор сохранилась, эта конструкция? – продолжаю сомневаться я. – Её кто-то видел?
Тут к нашему разговору присоединяется, по-видимому, какой-то местный житель:
– На самом деле, говорят, что эта гора и соседняя, Афонская, соединяются между собой. Та – выше, эта – ниже, ну и получается как в сообщающихся сосудах.
– А на соседней горе вода откуда? И потом, вы представляете, какое грандиозный водовод нужно было древним строителям провести!
– Ну, я же не сам придумал, – без боя отступает собеседник. – Просто я и такой тоже вариант слышал. А вообще, святой же источник – Бог создал, и всё тут, чего гадать?
|
В самом центре цитадели – развалины древнего храма. Тут, как в той сказке: на высоком дубу каменный сундук, в нём заяц сидит, а в зайце – утка, а в утке – яйцо... В Абхазии есть Иверская гора, на ней – крепость Анакопия, в крепости – цитадель, а в цитадели – храм. А в храме – как та самая игла из сказки, в которой заключена жизнь, – хранилась с VII века главная святыня этой земли – Анакопийская икона Божией Матери, о чудотворениях от которой рассказывают многие старинные предания. Именно её благодарили защитники крепости, когда им удалось выстоять в битве за веру, – ведь задачей жестокого захватчика Марвана было обращение христианских народов в ислам. Но куда исчезла икона впоследствии – неведомо. А сто лет назад монахи построили в цитадели часовню в честь Иверского образа Божией Матери, привезённого сюда из Греции, со Святой Горы.
Прохожу одну арку, вторую... Внутри полуразрушенного храма – каменная часовня, над входом распятие. Кругом древние известняковые камни, и среди них так непривычно увидеть какие-то платочки, занавески с рюшечками, «одетый» аналой. Рядом бумажные иконки на выступах, оранжевые полурасплавившиеся от зноя свечки под ними. В апсиде – вырезанные прямо в камнях стены многочисленные старинные изображения крестов и плетёные узоры. А вот и изображения рыб, символов христианства... Подходит женщина и спрашивает: куда можно поставить свечу в память об усопшем? В самом деле – куда, панихидного столика что-то не видно. Может, просто на камень? Ведь здесь всё – память.
|
Ещё несколько лет назад восточная дозорная башня представляла собой такие же живописные руины, как и храм. Но осенью 2008 года она была восстановлена – как раз к 15-летию окончания войны с Грузией – и над ней теперь реют четыре флага Абхазии, старинные и современный. От такого «новодела» археологи и реставраторы, конечно, морщатся, но желание восстановить генуэзскую башню объяснимо: ведь это же не только памятник архитектуры, но и символ возрождающейся Абхазии, точка её силы. Поднявшись наверх, долго не хочется с неё спускаться. Вон в двадцати километрах виден Сухум, дорога среди кипарисов, по которой я поднимался ночью к монастырю, и блестящие золотом купола Пантелеймонова собора, а вон крыша дачи Сталина... Морской горизонт, тающий в знойной дымке.
Зураб, с которым разговорились мы тут же, как оказалось, археолог. Вот встреча! Как раз в этих местах он проводил раскопки под руководством хорошо знакомого нам Гиви Смыра.
– Здесь люди с каменного века селились. В пещерах находим каменные и костяные браслеты, утварь. Есть находки IX тысячелетия до нашей эры.
– А прямо возле Иверской горы, где жили люди в древности, копали?
|
– Так люди и сейчас живут – как будешь копать? Вот только сам Гиви разрешил у себя во дворе произвести раскопки, там, где у него мандариновое дерево росло. И даже там мы обнаружили находки, начиная от каменного века до наших дней. А вот остальные соседи... За забором копать уже нельзя – частная собственность.
– А раньше, при Союзе, когда частной собственности ещё не было, почему не копали?
– Знаете, грузины никогда не заинтересованы были, чтобы мы раскопки вели, потому что им не интересно всё абхазское. Зачем им древность подчёркивать нашу? Ведь любая находка только подтверждала бы, что Абхазия – это не Грузия. А сейчас у Абхазии уже независимость, но финансирования нет.
Тут мы узнали, что буквально накануне в Новом Афоне открылся археологический музей, в котором есть что посмотреть.
– Раньше музей был в другом месте, – объяснил Зураб. – Сгорел во время войны, когда по нему грузины из «Града» стреляли. Разрушилось полностью всё.
Здесь, на башне, на ветру незаметно у меня обгорело лицо. Пора обратно. Спускаясь, мы всё же не выдержали – «срезали» по вертикальной тропинке часть пути; я хватался за покрытые чёрным мхом стволы, за колючие кусты и всё же едва не вывихнул ногу. А навстречу нам по тропке карабкались паломники – разумеется, русские. «Далеко ещё?» – «Порядочно ещё. Вы лучше бы по дороге...» – «Да мы уж как-нибудь тут попробуем!..»
Спускаясь, я думал о том, что долго ещё в Абхазии всё будет напоминать, рассказывать, кричать о войне, долго не зарубцуются раны. Только через полвека после Великой Отечественной мы, русские и немцы, можно сказать, простили друг друга. Может, это произошло бы и раньше, если б не холодная война. А тут – между абхазами и грузинами – всё сложнее. И дело не в особой жестокости военных действий, а в том, что были эти народы когда-то вместе, как братья, пусть и не очень дружные, а вероломство брата – всего страшнее... Эти ужасные следы войны нам предстояло увидеть уже в следующем нашем восхождении – к гробнице Иоанна Златоуста в древний Каманский монастырь. И кстати, в Каманах-то эти штучки со «срезанием» по боковым тропкам вполне могли бы закончиться трагически...
(Продолжение в №№ 636, 637, 638, 639)
 | назад |
| вперед |  |
